Гомункул, отрывок 1

[ПаКо]

Есть у меня для вас в загашнике небольшое начало чего-то более крупного, но заброшенное на данный момент на неопределенный срок.

Я живу в маленьком городе. Как и большинству жителей маленьких городов, мне совсем нечего вам рассказать. Маленький город. Маленькая жизнь. Мелкие интересы. Цели в жизни и то небольшие. Но, в отличие от прочих обитателей этого чертового захолустья, я хотя бы отдаю себе отчет в том, что я из себя представляю. Маленький человек. Крошечный. И рост тут совершенно не при чем.

Читать дальше

Мне сложно понять по какому принципу происходит все вокруг, хотя, честно говоря, я никогда и не стремился к этому пониманию. С детства мне вбивали в голову гигабайты бесполезной информации, и я упорно впитывал все как губка, так и не осознавая, зачем мне это нужно. Космос, растения, экономика, меня совсем ничего не интересовало. Совсем. Но общество говорило мне: «быть необразованным - плохо». А то, что «плохо» – это не есть хорошо, мне было определенно ясно. И я послушно продолжал доказывать теоремы.

Я не могу назвать свое детство безрадостным. В нем были свои плюсы. И минусы тоже были. Странно, но мое сердце не радовали детские шалости и шумное веселье. Я не бегал во двор играть в войнушку и не рубился с друзьями в «Дэнди». Я не упрашивал маму посмотреть телевизор допоздна и не приходил в восторг от коробки конфет. Ничего не любил. Казалось, что я был не такой как все. Как будто искал что-то свое, но не мог найти. Я знал, определенно знал, что скоро все изменится. Вот только когда наступит это «скоро» для меня было абсолютной загадкой. Приходилось ждать. А ждать я умею, но не люблю.

Я никогда не пытался заглянуть в будущее. У взрослых людей есть гадкая привычка докапываться до детей с идиотским вопросом «Кем ты хочешь стать, когда вырастешь?» Я всегда отвечал: «Не знаю». И они тут же сокрушительно вскидывали руки, как будто я сделал что-то плохое. А я ведь не то, что не знал, а скорее просто не понимал вопроса. Кем же я могу стать в будущем, кроме как самим собой, только взрослым? И я продолжал хотеть быть просто самим собой.

Сейчас мне уже двадцать пять, а я так и не определился, чего хочу от жизни. Наверное, глупо думать, что кто-то сделает этот выбор за меня, но на данном этапе я совершенно не хочу думать над этим вопросом. По-моему он куда больше интересует окружающих, например, мою маму, моих друзей, или какого-нибудь знакомого с работы, мою бывшую, да даже моего кота, но уж точно не меня. Неужели нельзя просто жить?

День начинался как обычно. Все строго по расписанию. Будильник начинает звонить в семь утра, но встаю я лишь в семь пятнадцать. Затем душ и чашка горячего кофе, чтобы хоть как-то проснутся, после чего я отправляюсь на работу. Сажусь на автобус, плачу пятнадцать рублей и наблюдаю за меняющимся пейзажем по ту сторону окна.

На работе я целый день занимаюсь тем, что обманываю людей. В этом я профессионал. Я продаю им то, что, казалось бы, никому совершенно не нужно, заставляю переплачивать за вещи, которые можно было бы вообще не оплачивать. При этом я продолжаю мило улыбаться и делать вид, что готов на все, лишь бы условия были максимально выгодными для клиента. На самом же деле, я получаю неплохие деньги, на том, что обдираю людей по-полной. Верх мастерства – заставить клиента переплачивать большие проценты так, чтобы он остался доволен. Это не просто, но нужно уметь находить подход к каждому по отдельности. И когда ты найдешь нужный ключик, тебе отдадут все.

Сегодня я не собирался особо перетруждаться. Намечался всего один договор, и весь оставшийся день, мне можно было спокойно сидеть на моем удобном стуле и читать какую-нибудь ерунду на недавно купленном ноутбуке.

Где-то в десять утра позвонили с "верхов". Звонок от начальства был совсем неожиданным. Быстро брошенное: "Зайди в офис", не предвещало ничего хорошего. Вот тебе и "спокойно отработал". В таких ситуациях автоматически начинаешь прокручивать в голове все возможные варианты развития событий. Отвратительная привычка, но иногда так сложно избавиться от мыслей, терзающих сознание.

Определимся сразу, мой начальник - идиот. Дело даже не в моем к нему отношении, это, скорее, всем известный факт. Поначалу, я частенько задавался вопросом, как такой человек вообще мог дослужиться до подобной должности. Я, со своим опытом и нескончаемым энтузиазмом, мог бы справляться с его работой в разы лучше. Да чего там таить, я делал бы все лучше него, даже неспешно попивая виски из своего бокала и одну за другой раскуривая сигары на рабочем месте, чем собственно мой начальник чаще всего и занимался. Правда в том, что он совершенно ничего не сделал, чтобы добиться своего статуса. Просто родился в удачной семье, в удачное время, и по полной пользовался этим прекрасным стечением обстоятельств. Не в моих привычках жаловаться на жизнь, но порой просто выбешивает насколько легко некоторым все достается.

Я ехал в офис, продолжая думать над тем, что же может меня ожидать. Это, конечно, вполне могли быть и хорошие новости. Но у меня такое ощущение, что я всегда по умолчанию настроен пессимистично. А нужно то было всего лишь зайти к начальству.

Я ждал в приемной где-то десять минут. Секретарша беспрерывно что-то отстукивала по клавиатуре, то и дело, посматривая в мою сторону. Хороша, ничего не скажешь. С другой стороны, страхолюдину начальник сюда бы и не посадил. Забавно было наблюдать ее смущение из-за моего присутствия. Помню, на последнем новогоднем корпоративе она, изрядно набравшись, начала настырно вешаться мне на шею. Я, естественно, дал ей отворот-поворот. Нет, не потому что я джентльмен с безукоризненным воспитанием, высокими моральными принципами и крайне положительным характером. Да просто не люблю я пьяных девах, а заводить интрижки на работе, по меньшей мере, непрофессионально. Но секретарша тот случай, безусловно, помнила. И я уверен, ее терзал вовсе не стыд, а скорее обида за то, что кто-то смог ей отказать.

Наконец меня попросил зайти. Глубоко вздохнув, я открыл дверь с надписью "Виктор Олегович" и проследовал внутрь.

- Присаживайся.

Я сел. Начальник почему-то пристально смотрел в мою сторону, тем самым еще больше нагнетая обстановку.

- Александр, мне нужно с тобой серьезно поговорить.

Звучало так, будто он собирался со мной расстаться. Ужасно глупая вводная фраза.

- Весь во внимании, - натянуто улыбнувшись, ответил я.

- Итак... - Виктор Олегович как всегда закурил, - Честно признаюсь, на данный момент ситуация в нашей фирме не самая лучшая. Грядет сокращение, и мы вынуждены будем попрощаться с несколькими нашими работниками. Я не хочу отпускать такого хорошего сотрудника как ты, но, к несчастью, мои руки связаны.

Учащенное сердцебиение объясняло нехватку воздуха. Ком в горле становился все больше, и, единственное, что я мог из себя выдавить, это:

- То есть я уволен?

Виктор Олегович слегка прищурился и отвел взгляд. Казалось, он обдумывал, что именно мне ответить, и, наконец, после затянувшейся паузы, уже менее официально продолжил:

- Нет, Саня, зачем же так категорично. Я всего лишь предлагаю тебе взять отпуск. До лучших времен.

- "До лучших времен"? - меня как громом поразило. Хорошенькие перспективы.

- Не беспокойся, мы с тобой свяжемся. Единственное, твой отпуск, к сожалению, не будет оплачен, Сам понимаешь, кризис.

"Кризис". Модное нынче словечко. Такое ощущение, что им стали отмазываться при любых подходящих и неподходящих случаях. Что бы не случилось, какая бы беда не произошла, можно всегда ответить: "Кризис". И, вроде бы, никто не виноват вовсе. Очень удобно.

Странное дело: погрязнув в рабочих буднях, только и думаешь о том, как было бы

здорово отдохнуть, но стоит этому самому отдыху внезапно нагрянуть, и ты совершенно не

знаешь, чем себя занять.

У меня было куча свободного времени и, что не менее важно, в кошельке были деньги,

так почему же я так растерялся? Приниматься на поиски работы в тот же день желания не было

никакого, но чем-то заняться было определенно нужно. Киснуть дома перед телевизором было

бы слишком простым выходом. В голову обязательно начали бы ползти печальные мысли, а

этого мне уж точно не хотелось. Нет, сегодня домой я не пойду.

Я решил позвонить Игорю. Игорь - это мой приятель. Именно приятель, а не друг. Мы не

слишком-то долго знакомы, да и не сказал бы, что это были какие-то теплые отношения. Мы

просто созванивались время от времени, чтобы как следует повеселиться, а затем кто-то из нас

обязательно пропадал на пару недель. Этакий вариант дружбы адаптированный под бешенный

ритм современной жизни.

После продолжительных гудков, Игорь наконец-то взял трубку:

- Я сплю.

Как это было для него типично. Середина рабочей недели, а он дрыхнет средь бела дня.

- Мне нужна разрядка. Поможешь?

- Позвони вечером, - все таким же сонным голосом ответил Игорь.

- Не могу я ждать до вечера! Я заеду за тобой через час.

Не желая слушать возражения, я просто взял и положил трубку. Теперь Игорю ничего не оставалось, кроме как поднять свой зад с кровати и попытаться привести себя в порядок. Уж я то его знаю. Он наверняка понял, что если я звоню с подобным предложением, то у меня, вероятно, завалялись в кармане деньги. А Игорь от веселья не отказывается. Все студенты

такие. Конечно, кроме заочников вроде меня. Хотя и тут я не стал бы утверждать с уверенностью.

Нужно было дождаться автобуса или поймать такси. Заработать на хорошую машину я еще не успел. Права уже были, но с покупкой автомобиля все как-то не срасталось. Да и средства, честно говоря, не очень то позволяли. И, если честно, мне даже нравилось иногда прокатиться в полупустом автобусе, погрузившись в свои мысли, и наблюдая за тем, что

происходит за окном.

На улице было холодно и пальто совершенно не спасало. Руки мерзли без перчаток, которые я как всегда забыл дома, а изо рта шел пар. Жутко не люблю холод. Даже больше, чем слякоть или жару. Всегда нужно искать место потеплее, потому что находиться на улице просто

невыносимо.

Запихнув в уши наушники, я отправился на ближайшую остановку. Почему-то решил, что разъезжать на такси днем слижком уж шикарно.

Проходя мимо одного из домов, я вдруг почувствовал, что кто-то положил руку мне на плечо. Признаюсь, я даже вздрогнул от неожиданности.

Вопрос: Стоит ли продолжать писать эту историю?

1. Да, неплохо получается		6	(100%)
2. Нет, займись чем-нибудь другим		0	(0%)
Всего:		6

@темы: гомункул, проза

---

На восходе

[Vital_ya]

Всем привет)
Хочу выразить свое восхищение всем людям данного сообщества. Это просто прекрасно когда вместе собирается столько талантливых людей.

Так же хочу выложить свой небольшой рассказ на ваш суд

На восходе

Одной теплой июльской ночью я вышел на улицу просто, чтобы пройтись по набережной. Последнюю неделю из-за бессонницы это стало для меня традицией. Часа в два ночи набережная обычно пустовала, лишь изредка встречались, припозднившиеся, влюбленные парочки, а издалека, где-то на песчаном берегу, слышались голоса веселых компаний.Совершенно одиноких людей за всю эту неделю я не встречал.
Это натолкнуло на мысль, почемуже я брожу в столь позднее время совершенно один. А может мне это просто необходимо? Обычно я практически все время среди людей. Только девушки в настоящий момент не было, уже практически месяц я был один. Это меня совершенно не волновало, но и не делало счастливым. Я продолжал жить, в то время как образовавшаяся внутри меня пустота росла с каждым днем.
Сев на бетонную ограду набережной, я закурил и начал смотреть в даль на другой берег, в ожидании восхода солнца. Сегодня по небу плавали большие пушистые облака, и было видно,как первые лучи солнца, прорезая себе дорогу между ними, образовывали оранжевые полосы. Может ради таких моментов я и прихожу сюда? За эту неделю я наблюдал различные виды восходов. Когда небо совершенно чистое, видно как солнце постепенно поднимается и его яркие лучи начинают освещать землю, а когда на небе есть облака и солнца не видно, лучи пробивающиеся сквозь них бывают различных оттенков от розового до ярко-оранжевого.
- Огоньку не найдется? – прозвучал у меня за спиной женский голос.
Я обернулся и увидел симпатичную миниатюрную девушку ростом приблизительно метр шестьдесят, с распущенными длинными русыми волосами. Она пристально смотрела на меня в ожидании ответа.
- Да, конечно, – сказал я, протянув ей зажженную зажигалку.
- Спасибо, и еще один вопрос. Можно я присяду рядом? – спросила она, слегка улыбнувшись.
- Я думаю, что да, здесь много места, - я был рад ее компании.
- Почему ты тут сидишь совершенно один, да еще и в такое время? – спросила она, залезая на ограду.
- Могу задать тот же самый вопрос, - пытаясь уклониться от ответа, сказал я.
- Я понимаю, защитная реакция, но я все же первая спросила.
- Какая защитная реакция?– удивился я.
- Людям свойственно защищаться от вопросов, на которые они не хотят отвечать.
- Если честно я сам не совсем понимаю, зачем тут сижу. Может, потому что не могу заснуть, может - убегаю от своей жизни, а может просто, что бы посмотреть на восход. Посмотри, какая красота. Глядя на это, я забываю обо всех своих неприятностях, я совершенно спокоен в мире с самим собой, – открылся я.
- Согласна, очень красиво. А ты всегда так?
- Как так?
- Ну, сначала из тебя практически слова не вытащишь, а потом прямо душу изливаешь.
- Нет просто не всегда ко мне в пол третьего ночи подходит девушка и задает такие вопросы. Все-таки, почему же ты не спишь в такое время?
- Я с вечерней смены недавно только пришла и еще пока не хочется спать. Вот уже неделю я наблюдаю тебя в одно время в одном и том же месте, и мне захотелось узнать, почему ты сюда ходишь.
- Ты за мной следишь? – был удивлен я.
- Ну не специально конечно, я живу в доме, что за нашей спиной, и мои окна выходят как раз на эту набережную. А почему ты находишься здесь один, а не проводишь время с любимой девушкой? – быстро перескочила она на вопрос.
- Сейчас у меня нет девушки, и я как-то не особо стремлюсь ее найти. Мне необходимо время чтобы определиться,что я хочу от жизни.
- А зачем время? Ты непробовал жить здесь и сейчас. Время придумали люди, что бы не заблудится в этой бесконечной суете в погоне за материальными благами.
- А разве в данный моментя нахожусь ни здесь и сейчас?
- А ты думаешь, о своем прошлом или будущем или наслаждаешься настоящим моментом?
Когда она это сказала, я заметил, что совершенно ни о чем не думал в то момент, когда наблюдал за восходом.
- Когда я смотрел на восход, я наслаждался моментом.
- А что сейчас?
- А сейчас я пытаюсь понять, что ты за человек.
- Для тебя это так важно? Просто наслаждайся самим процессом разговора, - она говорила так ясно и спокойно, что ее хотелось слушать.
- Просто это стало уже привычным делом, когда видишь нового человека. А разве ты сама не оцениваешь меня?
- Нет, мне это не нужно, то,что я могу надумать, это будет всего лишь прошлым опытом с другими людьми, а ты совершенно новый не знакомый человек, и все что я хочу узнать, я узнаю в процессе общения.
- Я об этом никогда не задумывался. Но в чем-то ты права.
Мы проболтали с ней еще несколько часов совершенно обо всем. И я поймал себя на мысли, что ничего не планирую, я просто здесь и сейчас и мне хорошо. Вот уж начали ходить первые автобусы, а мы все сидели. Когда пришло время расходиться, я спросил, можем ли мы встретиться еще. Она лишь улыбнулась и сказала, что мы еще увидимся.
- Если ты хорошо слушал,то сможешь меня найти.
- Скажи хотя бы, как тебя зовут?
- Аврора.

@темы: проза

---

the boogeyman are coming

[я и мой брат идиот]

Дорогие читатели, только сегодня, только для вас! The return of Abode of Darkness! Part 2. The boogeymen are coming!

Автор: И. М. Виррварр
Название: The boogeymen are coming
Жанр: городское фентези, психодел
Примечание авторов: очень советуем, чтобы при прочтении были прослушаны все композиции, которые выставлены с текстом.
Перевод некоторых слов:
Нхе! - Эй
Лаль дархи - рыжая борода
Сымасяо - проблемы
Кидодо мчави - маленький колдун
Ква нини кукимбилиа? - куда спешишь?
Куфа! - умри
Мбва мвиту - волк
Мод-х Фаол - путь волка
Сао-хал - свет
«Sator arepo tenet opera rotas».
Эта формула-заклинание образована из латинского палиндрома (фраза, которую можно прочитать одинаково и с начала и с конца), который представляет собой набор слов, не поддающийся переводу, но способный отгонять злых духов.

пережить

Было жарко. До безумия, до потемнения в глазах.
Оуэн оглянулся, ему казалось, что за ним кто-то следил, неустанно следовал по пятам, шептал что-то в спину. Во рту был привкус гноя, сладковато-кислый и маслянистый, от него нельзя было избавиться, запив стаканом воды или выкурив сигарету: привкус не уходил, а вязко размазывался по раздраженному нёбу, от него выворачивало нутро и мутило. Оуэн сплюнул, поморщился и пошёл дальше.
- Нхе! Лаль дархи! - натужно хрипели в спину, как будто стояли на расстоянии шага, но колдун знал, что если он обернется, то за спиной никого не будет. - Давно не виделись, лаль дархи, очень давно.
Хрипение дополнилось всхлипами, словно говоривший не мог удержать поток слюны во рту и она постоянно сочилась сквозь зубы.
- Почему не смотришь на меня? Противен? Нхе! Обернись! - голос сорвался на визг, от которого заложило уши, а сердце бешено заколотилось. Мимо Оуэна пронеслась большая муха, выписывая пируэты и уносясь куда-то вверх. Колдун шел не оборачиваясь, в голове все ещё звенело, а на языке - все тот же сладкий, тошнотворно-маслянистый привкус гноя.

Оуэн медленно открывает глаза. Кошмары перестали быть похожими на кошмары, но они все так же омерзительны.
Оборотень утирает вспотевший лоб и сглатывает застрявший ком в горле. Морщится и упирается кулаком в губы, давя в себе рвотные позывы. Вкус тлена.
С идущей кругом головой, он осторожно следует в ванную, пытаясь больше не глотать и вообще лишний раз не шевелить языком. Своё отражение в зеркале Оуэн признает только благодаря отросшей за месяц бороде, рыжей и густой, а всё остальное: пожелтевшая кожа, слезящиеся глаза над тяжестью выдающихся синюшных мешков, бесконечная и глубокая усталость во взгляде – выглядит старым и чужим. Выглядит жалко.
Колдун высовывает язык и видит, как от неба тянется тонкая струйка коричневой слизи. Он прижимает язык зубами и пытается счистить гной, но это не помогает. От зубной щетки и пасты становится немного легче, не считая озноб и остаток привкуса.
Это не болезнь, колдун это знает. А еще он знает, что надо в таком случае сделать.

По спине лупят струи горячей воды, Оуэн отмокает под душем с лавандой уже сорок минут, заговаривая собственную душу от кошмаров - тут главное не медлить. Хотя оборотень ненавидит жару, он готов и три часа простоять под кипятком, если того требует обряд.
Надеть свежие вещи – ткань жестковата и немного раздражает распаренную кожу. После сбрить бороду, начисто. Постельное белье сжечь на заднем дворе дома, присыпав солью и травами. Предупредить Шедвара, что сегодня он на работу не выйдет, отмахнуться от вопросов и уверить вожака в том, то все хорошо. В обед – уборка комнаты, к ужину – сплести ловец снов с перьями, камышом и камнями. Постелить себе на новом месте, повесив ловец над головой, а кровать обвести защитным кругом соли и кремневого порошка. Зажечь свечу. С пустым желудком лечь спать.

Оуэн открывает глаза.
Его прошибает озноб: не от слабости, а от ощущения, что за ним наблюдают. Он оглядывается, но никого поблизости нет.
Тишина.
Макалистер поднимается на ноги, не спеша переступает через кольцо соли, по телу проходит лёгкая дрожь. Кажется, что интуиция пытается что-то подсказать, но он не слышит. Он вообще ничего не слышит.
Тишина.
На пороге кухни в нос ударяет неприятный запах, словно что-то протухло. Вряд ли это вчерашний ужин. Оуэн входит на кухню с любопытством и опаской, включает свет, осматривается. На подоконнике лежит ворон, без сомнения, мертвый: в крупном черном теле деловито копошатся жирные мухи, потирающие мохнатые лапки, вздрагивающие крылышками, они спариваются, там же опорожняются, а после откладывают личинки, плотным ковром облепив безжизненное тело. Кажется, ворон ещё движется: рой вздувается, опускается, волной перетекает из одного состояния в другое – из сильного тела в кусок гниющего мяса, борделя для шлюх, рожающих детей сразу после залёта.
Стоило обратить на них взгляд, на миг рой замирает – а после молниеносно устремляется в сторону колдуна, окутывая его коконом трупного смрада, заполняя тишину звенящим жужжанием, норовя пролезть внутрь через нос, глаза, уши.
- Кидодо мчави! - внезапно шепчет ему рой, замирая на почтительном расстоянии от него. Мухи принимают очертания темнокожего мужчины с миндалевидным разрезом глаз и черной радужкой зрачков.
- Ква нини кукимбилиа? - спрашивает тот, расплываясь в щербатой улыбке, и сквозь щель лезут насекомые. Кругом невыносимо воняет, знакомый привкус тошнотворно растекается по глотке.
- Давно не виделись, - продолжает жужжать рой, напоминая Оуэну, что он еще вроде как живой, что надо соблюдать почтение и поздороваться. Мухи вновь лезут в лицо, словно хотят проучить. Оуэн отмахивается, шепчет защитную мантру, пятится назад.
- Куфа мбва миту! Куфа! - орет рой, прорываясь сквозь защиту, сквозь плотно сжатые губы, щекоча своими перемазанными в гнили лапками небо и вгрызаясь в нежную кожу век.

Оуэн открывает глаза.

Колдуна мелко трясет от пришедшего понимания, что ничто не смогло его уберечь: ни защитное заклинание, ни кольцо из соли и порошка, ни заговоренный ловец. Нужно думать над чем-то более сильным и действенным, нужно включать мозги, нужно мобилизовать все силы, а у Оуэна вместо мыслей только жужжание, запах тлена и желание сдохнуть. Но Шедвар же его даже из-под земли достанет. Значит, придется бороться.
Кстати о Шедваре: еще на сутки тот отгула не дал.
- Я тебе плачу за то, что ты находишься в моем заведении, а не отлеживаешься дома, - озлобился вожак. Вечер пятницы совсем не задался, решает Оуэн, судорожно натягивая рубашку и ища глазами ключи от машины. В конце концов, может, на людях его не будет так сильно крыть?
Сесть за руль - не самая здравая идея, но пользоваться общественным транспортом или такси Оуэн отказался. Колдун старается ни на что не отвлекаться, делает музыку громче – это спасает от посторонних звуков, но не от раздражающей духоты. На мосту как назло пробка, большинство водителей уже разворачиваются и меняют маршрут, решив, что поехать в объезд будет быстрее. Оуэн думает, что и ему стоит свернуть, но подсознание зовет его вперед - это плохо, ему не хочется, он знает, что ничем хорошим это не закончится, но едет.
Впереди видна карета скорой помощи, патрульные машины, столпившиеся люди, бормочущие что-то себе под нос и закрывающие лица руками. Оуэн останавливается, выходит из машины и ныряет вперед, в толпу. Волчий нюх быстро распознает запах крови. Обыкновенная авария, так в чём дело?
Внимание оборотня привлекает неестественный вывернутый под немыслимыми углами труп девушки. Смотреть не хочется, но он не может отвести взгляд. Душа с едва различимыми чертами её обладательницы светлой дымкой поднимается из изувеченного тела и улыбается ему. Ей уже нет дела до того, что происходит в мире живых. Всё идет как надо.
Возле уха что-то жужжит.
На плече сидит большая муха, пару раз потирает свои лапки, как будто что-то замышляет, и слетает после того, как колдун нервно дёргает рукой. Насекомое неспешно подбирается к душе погибшей, Оуэн стоит как вкопанный, и его прошибает чувство, что сейчас случится что-то непоправимое. Муха летит, Оуэн не может двигаться, муха разбивается в светлой дымке на мириады грязных пятен, а Оуэн просто смотрит.
Он слышит крик. Пятна проникают внутрь, сжирают душу, рвут её на куски, терзают пираньями, раковой опухолью множатся и заполняют собой её существо. Душа визжит, впивается пальцами, стараясь вытащить пятна, разрывает себя снаружи и бьётся в агонии. Оуэн смотрит. Его ноги немеют так, что он не может сделать в её сторону даже шага, чтобы помочь, не может закрыть глаза, видит, как душа не то кровоточит, не то истекает черной слизью. В его сознании она принимает форму тела с выпущенными кишками – такого не бывает, но он может рассмотреть каждый дюйм с анатомической точностью. Такого не бывает – но он чувствует железный привкус крови и неизменный смрад.
Перед глазами стоит картина срывающейся с моста девушки, пожираемой роем мух, в ушах – крик, полный первозданного ужаса, от которого стынет кровь в жилах (в своих собственных, настоящих, черт возьми, жилах). Оуэн сглатывает ком, вновь ощущая вкус трупного гноя.
Он убил. Даже не человека, а душу.
- Сэр, у вас все хорошо? – чужие слова выбивают Макалистера из коматоза.
Он видит перед собой медика, внимание которого вид Оуэна привлек явно больше, чем рыдающие подруги погибшей. Колдун кивает и, резко развернувшись, возвращается к машине. Телефонный звонок.

Мощные колонны и цветные фрески католического храма, конечно, достойны уважения. На этом симпатия Оуэна к церквям начинается и заканчивается. Он скептически окидывает взглядом массивное строение из светлого камня и входит внутрь. Шедвару нравится посещать подобные заведения, и колдун эту страсть с ним не разделял, несмотря на попытки вожака объяснить ему некую иронию в том, что он ходит на воскресные службы. В последнее время Джек захаживает и на вечерние, когда удается ускользнуть с работы: казалось бы, он ведь директор, всегда может себе такое позволить – но это всего лишь миф. Оуэн знает, время вожака дорогого стоит, чтобы позволить себе постоянно развлекаться. Хотя, может, Шедвар сам себя нагружает, чтобы не сдохнуть со скуки в статичном состоянии безделья наедине с самим собой и сотнями лет за плечами? Оуэн не собирается вдаваться в подробности.
Макалистер опускается рядом с вожаком, здороваясь и переводя взгляд на хор, красиво тянущий “Ave Maria”. Шедвар под взглядом шотландца облокачивается на переднюю лавку и блаженно улыбается, шевеля губами слово в слово за тенорами и сопрано хористов. Лучи заходящего солнца освещают зал собора, заглядывая через калейдоскопы фресок и окрашивая помещение в цвета радуги. Оуэн оборачивается – за спиной роится мошкара, и ему непонятно, те ли это мухи или просто живые создания, греющиеся на свету.
- Ты бы помылся, что ли, - невзначай говорит вожак, на секунду оторвавшись от прослушивания службы.
- Уже, - кривится Оуэн.
Музыка ему не нравится, да, она красивая, умиротворяющая, возвышенная, он готов с этим согласиться, но не полюбить, ему не нравится белый камень снаружи и золото внутри, ему не нравится запах, но, несмотря на все «против», ему впервые за эти пару дней отчего-то спокойно на душе. Может быть, это влияет присутствие вожака, может быть, особая энергетика дома божьего, о которой столько твердят люди – кто знает. В подобном Макалистер копаться не любит, а сейчас – тем более. Лучше расслабиться и наслаждаться бесценными секундами затишья.
- Оуэн, - говорит Джек, отклоняясь назад и упираясь в спинку лавки, - если у тебя проблемы, ты только скажи.
- У меня все хорошо, - отвечает колдун, и даже не врет. Сейчас – всё непростительно хорошо. А потом? Что ж, он сам способен справиться со всем этим дерьмом без вмешательства Шедвара.
- Я в курсе, - спокойно кивает вожак. - Ты просто помни, что я всегда готов прийти к тебе на помощь как...
- … мой вожак, - заканчивает за него Макалистер. – Да, знаю. Спасибо, но я действительно в силах справиться с этим.
- Я хотел сказать «как друг», но хорошо. Я верю в тебя.
Кажется, оборотень видит в глазах Шедвара то ли нотки сочувствия, то ли заботы, но длится это недолго. Возможно, вожак насмехается над ним, возможно, и это Макалистеру тоже чудится – он не успевает понять.
В следующее мгновение Джек отворачивается и вновь смотрит на хор, от пения которого будто дрожат стекла высоких окон. Колдун втягивает пряный запах ладана и плавящегося воска и повторно оглядывается к проему: мимо летят голуби, мошкары больше нет.
Он действительно справится с этим.
- Будь добр, прими душ ещё раз, - шепотом говорит Шедвар и кивает колдуну, намекая, что это приказ вожака, а не дружеская просьба. Макалистер натянуто улыбается, прячет руки в карманы расстегнутого пальто и поднимается на ноги.
- Я буду в кабаре, - сообщает он Джеку, на что получает еще один утвердительный кивок. У дверей Оуэн жертвует храму несколько монет, запахивает пальто и выходит на улицу, быстрым шагом направляясь в сторону своего авто. Хор поёт ему в спину, Оуэн улыбается.
Кажется, он начинает понимать, что во всем этом находит Шедвар. Хотя, может, ему это только кажется?

Как оказалось, в кабаре готовятся к встрече с какими-то важными шишками - то ли поставщиками основной продукции для казино-кабаре, то ли для подпольного борделя, и, как понимает Оуэн из разговоров - это вампиры, а значит надо держать ухо востро. Оуэн хмыкает, вот почему Шедвар разрешил ему вчера остаться дома; надеялся, что колдун сможет отойти к сегодняшнему вечеру.
Макалистер поднимается на лифте в пентхаус, где располагается комната вожака. Тот без колебаний позволяет колдуну отдохнуть там перед работой. Джек вообще довольно пренебрежительно относится ко всем дорогим вещам, которыми обладает – одна из особенностей, подкупающих доверие.
Оуэн оставляет свое пальто на кресле, от остальных вещей избавляется уже в ванной комнате. Можно не спешить, до встречи ещё три часа, но хочется как следует привести себя в порядок.
Спокойствие, настигнувшее его в храме, все еще разливается по телу, и мимоходом Оуэн думает о том, что если посещение церкви напрямую с этим взаимосвязано, он станет её частым посетителем.
Вода приятная и легкая, она смывает пережитое с тела колдуна, избавляет его от страхов и остаточного чувства вины перед духом погибшей девушки.
Весьма вероятно, это был их ответ на то, что он отгородился от них защитным заклинанием. Над этим стоит задуматься, но Оуэн не может сдержать облегченной улыбки, прижимаясь лбом к холодной плитке, которой была облицована стенка.
Он справится.
Как дальновидно.

После душа он решает, что может немного отдохнуть, заводя будильник на час вперед. Сон у него глубокий, целебный, а главное – без сновидений. Возле уха звонит мобильный, призывая оборотня проснуться и спуститься вниз, чтобы поддержать своего вожака, как тот и просил. Колдун довольно потягивается, встаёт и направляется в ванную, чтобы умыться и одеться. И хотя на языке ещё ощущается небольшой привкус гноя, Оуэн решает, что это просто остаточное влияние демонов на его душу. Он смотрит в зеркало.
И отшатывается. Красные глаза, из которых течет желтоватая слизь, радужка глаз, обратившаяся в болотный цвет вместо светло-голубого. Колдун с опаской открывает рот и высовывает язык, видит, как внутри что-то копошится в гное. Оуэн быстро сплёвывает в умывальник. Две сцепившиеся мухи, теперь спаривающиеся на белой поверхности раковины, а не у него во глотке. Голова легко кружится, а к горлу тут же подступает ком. Макалистер себя не сдерживает, его выворачивает в унитаз, и он старается туда не вглядываться, но всё равно краем глаза удается заметить копошение в воде. Он быстро нажимает слив, шумит вода, а Оуэн истерично чистит зубы, понимая, что ничерта, ничерта его не оставят в покое, ему просто давали надежду, чтобы тут же её сломать. Мужчина вытирает лицо полотенцем и уходит в комнату, не смотря на свое отражение. Ему точно нужна помощь Шедвара.
- Лаль дархи, а ты все так же жалок, как и тогда, - неожиданности колдун вздрагивает и тут же оборачивается в поисках того, кто говорит. Но за его спиной нет даже мух. Никакого жужжания. Гробовая тишина.
- Выходи лицом к лицу, Джайянт. Или ты трусишь? – голос у Оуэна внезапно надрывный, аж горло пощипывает.
Он встретил Джайанта в своем первом путешествии в Индию, Джек тоже его знал. Он был колдуном в местной стае, пока не загнулся в чумной агонии.
- Я? Трус? – Оуэну непонятно, откуда идёт звук, чтобы побороть его окончательно; кажется, шепот идет отовсюду. Впрочем, это неважно. С деталями он разберется позже, сейчас ему нужно добраться до вожака, который поможет решить этот вопрос. Оуэн открывает дверь, намереваясь покинуть комнату.
На пороге стоит Джайянт – худой, с перекошенным лицом, с раздутыми до размеров апельсина подмышечными лимфоузлами, отчего руки не могут прижаться к бокам, с пожелтевшей и потрескавшейся кожей. Из уголка кривых пухлых губ течет нитка вязкой слюны. Красные глаза индуса смотрят осуждающе.
Оуэн делает шаг назад.
- Это я трус, лаль дархи?
Молодой колдун – точнее то, что раньше им было – входит в комнату, принося с собой трупный смрад, а ступни оставляют коричневые следы гнили. Оуэн смотрит на них, на пальцах ног нет ногтей, все давно облезло и сгнило. Оборотень тянется к груди за амулетом, но вспоминает, что тот остался в кармане пальто. Оуэн быстро разворачивается.
Лоб в лоб он сталкивается с Аньян, жрицей из прайда, который когда-то посещал вервольф. Она такая же тощая, как и много лет назад, скелет, обтянутый старой посеревшей кожей – она уже слабо похожа на своих соплеменников с опаленными солнцем темными телами. Взор больших миндалевидных глаз полон укоризны. Вместо слов из неё вырывается шипение, в руках она держит куклу. Оуэн замирает, ожидая действий старухи, и вдруг её зрачки начинают шевелиться, превращаются в мух и расползаются в стороны, покидая пределы глазных яблок. Теперь Макалистера сверлят мутные круги белков. Губы старухи Аньян расползаются, обнажая беззубый рот с гниющим обрубком вместо языка. Оуэн вспоминает, как главная львица прайда отрезала его за то, что колдунья позволяла себе слишком дерзкие речи.
Он набирает полную грудь воздуха, чтобы на одном дыхании выкрикнуть заклинание и уничтожить их. Тела старых врагов взрываются с жужжанием и пропадают в рое мух. Оуэна окутывает смрад, он чувствует, как ему за шиворот начинает течь какая-то слизь. Его снова выворачивает.
Он открывает глаза.
Над ухом разрывается мобильный. Он берет его в руки, чтобы отключить будильник и переварить то, что ему приснилось. Оуэн тяжело вздыхает. Похоже, что с Шедваром действительно придется про это говорить, чтобы тот помог найти решение. Он поднимается на ноги, голова легко идет кругом, потому неуверенной походкой колдун направляется в ванную, чтобы забрать свои вещи и уйти из этого места - отравлять обитель вожака, пусть и не постоянную, ему не хотелось. Он перехватывает дверную ручку, а другой рукой тянется к выключателю, чтобы зажечь свет. Но света нет, а его вновь одаривает вонью - тухлая вода, в которой, кажется, что-то плещется.
- Мод-х Фаол! – резко кричит колдун. На него накатывает злость: других он спасает легко, а собственную душу не может. И если бы это были серьезные демоны, нет, это просто пережитки прошлого! Аура вокруг волка слабо мерцает, принимая очертание нити, и тянется в темную комнату, расширяясь и создавая призванный путь для волка. Тьму создают мухи, успевшие наплодиться в закрытом пространстве. Оуэн морщится, сжимает кулаки и ступает на искристый путь, веря, что его внутренняя сила сможет защитить его, ведь он не зря работает колдуном у Шедвара, ведь вожак верит в него и его способности.
Рой резво вьется вокруг него, закрыв вид на выход, и кажется, что ванная исчезла и он попал в другое измерение. Вонь усиливается, Оуэн склоняет голову набок, пытаясь что-то различить во тьме, в воде снова слышится всплеск.
- Сао-хал, - говорит колдун с придыханием, негромко, но этого для заклинания достаточно.
Путь мерцает сильнее, так что вокруг можно что-то разглядеть, складывается впечатление, словно мухи, пробующие силы колдуна на стойкость, просто сгорают в этом свете. Оуэн уже видит водоём, еще немного пройти – и он сможет понять, что в нём. Внутри зарождается надежда, что именно это и будет решением его проблемы. Он уверенней делает шаг вперед, отступать больше не будет.
Мухи жужжат сильнее, злятся от того, что не могут проникнуть сквозь защиту колдуна, а после – будто растворяются, и взгляду вервольфа предстает ванна, в которой уже успела стухнуть вода. В ней лежат и Джайянт, и Аньян, и еще кто-то, чье лицо он не может разобрать, но невозможно длинные тёмные пряди нельзя не узнать. Они все мертвы, их конечности свисают из ванны, а тела раскурочены. В ранах деловито копошатся мухи, перебирая внутренности своими мохнатыми лапками, а их личинки прорывают ходы в холодной плоти. От стоящего гула и чавканья Макалистеру становится плохо, от исходящей дурноты гниющих тел в стоячей воде делается ещё хуже, он опускает взгляд вниз. Уже по щиколотки в воде, он внимательней всматривается на ванну и понимает, что это не вода вовсе, ведь кран перекрыт. Оуэн поднимает одну ногу, за ступней тянутся вязкие нити, в нос тут же ударяет новый запах - так пахнет слюна из грязного рта, где гниют зубы и язык. Оуэна тошнит. Опять.
Он стоит на четвереньках в кабине, по спине бьёт вода, его стошнило два раза, а он все еще не ложился. Тело бьет крупной дрожью, ему приходит четкое и леденящее душу понимание - его пожирают изнутри. Оборотень меняет положение, просто садясь на пол душевой и упираясь спиной о холодную стенку. Сколько он тут проспал? Спал ли он? Мужчина закрывает лицо ладонями, устало потирая глаза и переносицу. Разум затуманен и не видит выхода из этой трясины. Почему он не может победить тех, кто уже давно мертв?
Он покидает душевую, лихорадочно обтираясь жестким свежим полотенцем и прислушиваясь к малейшему шороху. Три часа давно прошли, собрание уже в самом разгаре - Шедвар убьет его.

Рубашка липнет к телу, и ему не хочется думать, почему оно такое мокрое и откуда берется вся эта слизь. Колдун вжимает кнопку этажа в лифте, еле поборов дрожь в руках, и наваливается на перила – стоять просто нет сил. Он выходит в коридор и на негнущихся ногах идет к кабинету вожака. Соображает колдун тяжело, перед глазами все плывет, его вновь мутит, и поэтому приходиться сдерживаться. Он не обращает внимания на стоящего у кабинета охранника, а просто судорожно цепляется за ручку и открывает дверь.
Шедвар, сидящий за столом в вальяжной позе, переводит на него свой взгляд, и искорки легкомыслия и веселья тут же затухают. Брови сходятся к переносице, а крылья носа раздуваются от злости. Оуэна трясет, он совсем теряет контроль.
- Вышел, - спокойно говорит вожак, будто игнорируя плачевное состояние своего колдуна.
- Я сдохну, если выйду, - еле разлепив пересохшие губы, говорит Макалистер и до скрипа сжимает ручку двери, чтобы не упасть прямо на пороге.
- Ты сдохнешь, если зайдешь, - отвечает ему вожак. - Сгинь.
Оуэн закрывает за собой дверь. Ему обидно, что друг предпочел заключение договора его проблемам, но уходить он все равно не собирается, да и не в том он состоянии, чтобы передвигаться. На дрожащих ногах он плетется до противоположной стены и там же оседает прямо на пол. Оуэн утирает пот со лба, пытаясь понять, реальность ли сейчас. Может, ему это все тоже только снится, и тогда должны были бы появиться мухи. Но нет ничего, что указывало бы на сон.
- С вами все в порядке, сэр? - спрашивает охранник, которого явно насторожил дрожащий и обильно потеющий колдун. Он делает к Макалистеру несколько шагов.
- Оставайся там, где стоишь, парень, если хочешь жить, - хрипит ему колдун. Души той девушки на мосту ему хватило, больше он никому не хочет отравлять существование. Молодой волк кивает и возвращается на свой пост. На его лице читается тот самый вид жалости, когда хотят, но ничем не могут помочь.
Дверь кабинета вожака открывается, и гости покидают его, бросая короткие взгляды в сторону сидящего на полу Макалистера. Шедвар стоит на пороге и окидывает его хмурым взглядом, после выходит в коридор и хватает колдуна за шиворот.
- Не прикасайся ко мне! - предупреждает Оуэн. - Это опасно! Шедвар!
- Заткнись, - отвечает волк, вталкивая колдуна в свой кабинет, а после оборачивается к охраннику. - Позови ко мне Хансен.
- Сэр, у нее через полчаса выступление.
- Я не спрашивал о ее расписании, сынок, я сказал позвать ко мне Хансен!
Охранник ежится и кивает, быстро убегая к лестнице, чтобы выполнить приказ. Джек закрывает дверь и указывает Оуэну на угол, чтобы тот не мешал ему с приготовлениями. Он быстро сворачивает с пола ковер и максимально сдвигает мебель к стенам, чтобы не мешалась. Макалистер видит, что деревянный пол изрезан каким-то узором, но пока не может различить каким. Он поднимает взгляд к зеркальному потолку. На удивление нет сил, он только гулко и хрипло охает, опираясь спиной о стену.
На полу кабинета высечен заключенный в круг трискель, а симметрично направлениям света за кругом – еще четыре круга-площадки, соприкасающиеся с основным, которого касались завихренные ветви трискеля. Зеркала на потолке его только усиливают. Кто бы мог подумать: Шедвар, давно отказавшийся проводить ритуалы и иметь что-то общее с колдовством, будет хранить подобное в своём кабинете! Оуэн криво улыбается, вот откуда он всегда ощущал такую мощную энергетику в кабинете Джека.
В дверь стучат. На пороге оказывается Хансен, разодетая, разукрашенная, взволнованная. Колдун решает быстро отвернуться и сделать вид, что ему безразлично и вообще у него все прекрасно, хотя это глупо: перевёртыш уже понимает, Джек никогда бы не вырвал ее прямо перед выступлением, если бы все было хорошо.
- Хансен, - говорит вожак, - принеси мне из кабинета Оуэна средний ритуальный набор. Быстро, у тебя нет времени.
Макалистер морщится. Теперь она точно поймет, что проблемы – его конкретные, а не абстрактное «где-то в заведении». Девушка не задает вопросов и быстро уходит, а Джек тем временем снимает рубашку и наручные часы. Уже через минуту Хансен вновь стоит на пороге, держа небольшую коробку. Шедвар выхватывает ее из рук перевертыша.
- А теперь иди - готовься к выступлению.
- Я могу помочь, - возражает девушка, намереваясь войти внутрь, но вожак не сдвигается с места.
- Я непонятно выражаюсь, Хансен, или у тебя проблемы со слухом? Свободна.
Он хлопает дверью перед самым её носом и возвращается к столу, выуживая из коробки все необходимое для ритуала. Оуэн не может определиться, любит ли он эту радикальность в Шедваре или нет. С одной стороны, его раздражает привычка вожака сразу ударяться в приказы без каких-либо разъяснений, рубить с плеча, чтоб от него отстали в мгновение ока. С другой стороны, он понимает Джека – Макалистер сам почти такой же - это значительно упрощает достижение результата и избавляет от ненужных вопросов, взять ту же Хансен. Кому сейчас нужна её паника, одного неспособного колдуна в этом помещении пока достаточно.
Оуэн наконец-то отдирает от себя высохшую рубашку и садится в центр трискеля. Он готов на всё, что бы ни приказал Шедвар. Джек не спешит, листает какую-то книгу, выуженную из стола – пока Оуэна не трогают, но он готов ждать.

Дверь с легким щелчком закрывается у Оуэна за спиной, он переводит дух и, лениво стягивая вещи, проходит вглубь квартиры. Проводимый Шедваром ритуал затягивается на два часа, но кропотливая работа приносит свои плоды - становится легче. Это происходит мгновенно, организм наполняется энергией, дыхание выравнивается, а дрожь прекращается. Теперь стоит отоспаться.
Тишина больше его не угнетает, как это было недавно, наоборот – окончательно расслабляет. Не откладывая дело в долгий ящик, Макалистер ложится спать, решив проспать так долго, насколько способен.

Колдун открывает глаза, хватает губами воздух, но в легкие попадает только вода. Тело мгновенно тяжелеет. Невозможно различить, где верх, а где низ. Он вертится вокруг своей оси, что-то скользкое касается его лодыжки, и он резко поджимает ноги, выпуская еще часть спасительного воздуха. Вертикально, в сантиметре или двух от него, всплывает Аньян и замирает. Длинные тощие руки опускаются на плечи оборотня, а пальцы с силой впиваются в кожу, раздирая ее до крови.
- Тебе не сбежать от нас, мбва мвиту.
Оуэн понимает, что она не может говорить: он своими глазами видит, как подрагивает гниющий язык-обрубок, стоит старухе только открыть рот; но он слышит тихий хриплый голос. Его хватают сзади за волосы, оттягивая голову назад и крепко перехватывая за шею. Макалистер дергается, но хватка демонов слишком сильна.
- Твой вожак недоглядел. И мы отомстим за это, лаль дархи. А потом мы убьем и его! - последняя фраза из уст индуса звучит не так уверенно, как угроза Макалистеру, но тот понимает, что навредить Шедвару они все равно попытаются. Волк начинает дергаться из стороны в сторону и все-таки вырывается из захвата, не обращая внимания на разодранные в кровь шею и плечи. Он начинает всплывать, доверяя своей интуиции. Вервольф устает бороться - это последняя битва, и он это прекрасно знает. Стоит попробовать выжить.
Воздуха остаётся совсем немного, и он чувствует, как его легкие горят, их разрывает эта нехватка кислорода, а голова начинает болеть. Но вот спасительная поверхность. Волк вырывается из водного плена, подпрыгивая над водой и лихорадочно хватая ртом воздух. Только захватывает он вовсе не воздух, отчего заходится безудержным кашлем. Вся поверхность над водой закрыта роем мух, всполошившихся и сердито жужжащих оттого, что их потревожили. Колдун начинает черпать воду руками, чтобы промыть горло и вымыть вкус гнили с языка от ненароком раскушенной парочки мух. Он чувствует тухлый вкус воды, но другого выбора нет. Мимо него что-то опять проплывает, легко касаясь ног – они просто играют с ним, щекочут нервы и выжимают оставшиеся соки. Его опять начинает мелко трясти.

Шедвар неспешно идет к своей машине, ожидающей его на стоянке казино-кабаре. Пока за руль садиться не хотелось, он все еще ощущает усталость после ритуала, а также слежку, которая ведется за ним с первого этажа его заведения. Волк опирается о собственный автомобиль, спокойно вытягивает сигарету из пачки и закуривает.
- Говорите уже, зачем пришли, или я буду расценивать это как угрозу.
Сизый табачный дым срывается с губ вожака вместе со словами, он слегка щурится, ожидая, когда незваные гости все же покажут себя. Спустя минуту на площадке оказываются еще два человека. Судя по выправке и взглядам, это не типичные бандиты, решившие исподтишка напасть на богача. Людей Ковена опознать намного легче, чем им кажется.
- Мы пришли поговорить о вашем друге, мистер Шедвар.
Джек хмыкает, с наигранным интересом рассматривая своих собеседников. Ничего особенного он в них не видит, и ребята должны были понимать, что с таким вервольфом, как Шедвар они не справятся даже вдвоем. Он отталкивается от машины и выпрямляется, что немного напрягает его собеседников.
- Ну, говорите. И позовите третьего, а то ему наверняка скучно стоять в тылу.
Улыбка итальянца добродушна, он смотрит на них, как на детей в детском саду, не без жалости. После легкого кивка одного из мужчин - видимо, главного в этой храброй команде колдунов - на площадку выходит третий. Джек косится на него, не отмечая в парне сверхъестественных способностей, которые могли бы пригодиться его товарищам, развяжись тут потасовка. Впрочем, Джек всегда так смотрит на людей, для Шедвара они – всего лишь корм.
- Он опасен для общества, - снова обращается на себя внимание командир отряда. - Ковен просит вас позаботиться о нем, или мы сделаем это сами, мистер Шедвар.
Он говорит так, чтобы вожаку стало понятно, что забота с их стороны может обернуться для колдуна летальным исходом. Вот только Джек не может понять, какого черта они лезут в дела его стаи? Он не помнит, чтобы Ковену это было позволено. Итальянец в долю секунды оказывается рядом с командиром отряда, заставляет его неуверенно попятиться назад. Волк хватает его за грудки и притягивает к себе – маг выглядит жалко, если учесть значительную разницу в росте между человеком и вервольфом. Кажется, что Шедвар готов перегрызть ему глотку, так грозно он скалится, обнажив острые и длинные резцы - длиннее, чем у обычного человека или проклятого, выдающаяся черта рода Шедвара.
- Мне показалось, сукин сын, или ты сейчас посмел угрожать моему колдуну и другу? Вы совсем страх потеряли, не так ли?
Человек Ковена перехватывает оборотня за руки, пытаясь избавиться от хватки, но попытка ничтожна и тщетна. Его нижняя губа немного дрожит, когда он смотрит в глаза вожаку, Джеку становится противно, словно он держит в руках мусор.
- Нам пришел приказ передать вам предупреждение, мистер Шедвар, больше мы ни на что не уполномочены! - выкрикивает стоящий в стороне парень, решив, что это исправит ситуацию. Но если бы Шедвар хотел напасть и убить их, то родители бы уже оплакивали трупы своих тупых сыновей.
- Передайте своему главному, что если он не хочет иметь со мной проблем, а он не хочет, - говорит Джек, отшвыривая назад человека и брезгливо вытирая руки платком, - то вам лучше не соваться на мою территорию вообще. Иначе я позволю своим ребятам резать вас как свиней. Усекли?
Он поворачивается к своей машине, резко открывает дверцу и опускается в салон. Бросает на волшебников последний взгляд: в нем нет ничего, кроме ярого животного гнева - он действительно разрешит устроить кровавую расправу над людьми, если кто-то только попробует задеть колдуна. Но то, что Ковен прознал про проблемы Оуэна, заставляет Джека разозлиться даже на себя.
Визг тормозов оставляет трёх магов наедине с открытой волчьей угрозой и страхом, отражающимся в их глазах.

Оуэн решает, что ему следует двигаться, иначе его вновь утянут под воду. Для полного счастья еще неплохо было бы проснуться. Дышать на поверхности было невозможно из-за постоянно липнущих мух, так что приходится втягивать воздух сквозь ладони и тут же нырять. Он не знает, куда плывет и есть ли в той стороне берег, но попытаться стоит.
Нечто резко подплывает к нему снизу, хватая колдуна за бока и утягивая ко дну. Он ввязывается в драку, впечатывая кулак в то, что вроде бы похоже на чье-то лицо. Когда показываются проблески света, он может различить длинные, очень длинные черные локоны, змеями расплывающиеся в мутной воде. Сердце колдуна грозится пробить ребра и выскочить наружу. Тут же подплывают еще несколько тел и начинают тянуть его в разные стороны, отчего воздух из легких выходит быстрее, чем хочется. Сопротивление кажется бесполезным, но Оуэн старается, он не может не сопротивляться, ведь он так хочет если не жить, то уж точно не умирать при таких обстоятельствах.
Но его тянут ко дну, а времени и воздуха все меньше. Змееволосая плывет прямо над ним, лица все ещё не разобрать, но когда волосы слегка распускаются в стороны, он видит ее оскал - она улыбается его смерти, она бесконечно счастлива.
Макалистер хватает ее за горло, чудом освободив одну руку; чьи-то черные когти впиваются ему в живот, распарывая его и окрашивая болотную воду красными лентами. Силы вытекают сквозь раны, хватка на шее змееволосой слабнет.
Его тело там, в реальности, начинает биться в агонии, сквозь посиневшие, плотно сжатые губы течет слюна. С приходом часа Быка прекращаются и конвульсии - колдун замирает.

Шедвар буквально выбивает входную дверь Макалистера, уверенным шагом проходит в его спальню и наблюдает не самую приятную картину. Посиневший и скрученный Оуэн, сброшенное на пол одеяло, следы ран на коже ребер. Джек подходит к нему ближе и кладет ладонь на шею, нащупывая слабый пульс - еще минута или две. Пальто Шедвара летит в сторону, вожак подхватывает Оуэна на руки и несет в ванную. Кран выкручен на максимум, вода набирается постепенно, Джек судорожно ищет на кухне самый острый нож.
Вода шумит так умиротворяюще, он кидает последний взгляд на умирающего друга - стоит ли колдун того, что собирается совершить Шедвар? Глупый вопрос.
Он перехватывает Макалистера за плечи и окунает в ванную так, чтобы вода заполнила его легкие, проникла туда, где засела зараза. Тем временем Джек вспарывает себе ладони и переворачивает Оуэна на живот, открывая доступ к его спине. На холке он начинает вырезать трискель, чьи ветки заканчиваются пустыми кругами, шепча слова защиты, чтобы вытащить своего колдуна из мира мертвых, кровь Шедвара, проникающая в легкие вместе с водой, станет проводником для Макалистера. У соседа снизу громко по радио играет "Ave Maria", голос поющей женщины вселяет надежду.

Оуэн больше не может сопротивляться, отпускает шею змееволосой, его удобней перехватываю под руки и тащат все глубже - колдуну все равно, пусть хоть закопают на дне, теперь ему все равно. До него начинают доноситься какие-то звуки. Кажется, что это слова той песни, которую он слышал этим вечером, когда был на службе с Шедваром. Немного обидно, что старания вожака ушли впустую, его все равно забрали.
Оуэн открывает глаза, он хочет видеть, как поверхность медленно уходит от него, как последние пузырьки воздуха покидают его тело. Интересно, что там с настоящим телом в мире живых?
Он видит, как к нему тянется тонкая светлая нить. Тяжело понять, что это и откуда оно взялось в этом мире, песня словно исходит от этой оттуда, и Макалистер лениво тянется к ней, его действия больше никого не заботят, потому пальцы спокойно касаются нити.

Тело Оуэна резко подпрыгивает в ванной, Шедвар перехватывает колдуна за затылок и подтягивает его над водой, позволяя ему вдохнуть, но ненадолго - ритуал не закончен.
- Sator arepo tenet opera rotas, - хрипит вожак, тут же опускает колдуна в воду, силой его там удерживает, игнорируя сопротивление, и продолжает вырезать на спине волка печать. В первую пустую ячейку вписывается руна Альгиз, даря Макалистеру защищенность его тела и души.

Оуэн резко выгибается, вырываясь из хватки мертвецов. Теперь светлая нить опоясывает его и тянет наверх. На мгновение ему кажется, что он видит чью-то ванную, а следом до него доносится знакомый баритон. Только голос Шедвара звучит как на кассете, которую зажевал магнитофон: слов совсем не разобрать. Он не понимает, зачем его вновь возвращают в воду. Нить натягивается все сильнее, расширяется и вскоре начинает напоминать канат. Мертвым это не нравится, они рвутся за Оуэном, цепляясь за него и оставляя царапины. Но свет, что исходит от нити, обжигает корявые руки мертвецов, проникая под серую кожу и разрывая ее изнутри. Они неистово орут от боли, которую испытывает тело, когда горит заживо. И они действительно горят. А Макалистер больше для них недостижим, приближаясь к поверхности, он все яснее различает слова, произносимые Джеком.

- Sator arepo tenet opera rotas.

Оуэн открывает глаза, видит дно ванной и вздрагивает: что-то острое разрезает кожу на спине, но скинуть ладонь, крепко держащую нож, не может. Его снова хватают за загривок и поднимают над водой. Он ошалело косится на Шедвара. По лбу и вискам вожака стекают капли пота, взгляд усталый. Он одобрительно кивает колдуну и отпускает его. Сквозь шум воды Макалистер слышит, как женский голос допевает последние ноты "Ave Maria". Колдун откашливается водой, упираясь ладонью в грудь - это тяжело, но переносимо. Он смотрит на свои посиневшие пальцы и понимает, что отходить от произошедшего будет еще долго.
- Это же реальность? - хрипит он в сторону Шедвара, вытирающего собственные руки от воды и крови. Тот кивает и улыбается: если вожак доволен своей работой, значит, все будет хорошо. Оуэн все еще верит в него, несмотря на то, что после первого ритуала ничего не вышло. Но колдун был там, он знает, откуда его вытащил Джек.
От движений рана на спине напоминает о себе. Макалистер закидывает руку назад и проводит пальцами по свежим шрамам, пытаясь понять, что именно вожак вырезал у него на спине.
- Трискель, - отвечает на застывший во взгляде вопрос. - И три руны: Альгиз, Эйваз и Тейваз. Две для защиты и одна для победы, хотя ты ведь и так это знаешь.
Джек присаживается на край стиральной машины и наблюдает за своим другом, которого чуть не потерял. Оуэн кивает ему, действительно ощущая под пальцами линии в форме рун. Но он чувствует под трискелем еще какой-то знак, не похожий на остальные. Что-то вроде незамкнутой восьмерки, в одном из колец которой – очередной символ.
- Это твой личный знак? - интересуется колдун. Если так, то Шедвар подписался разделять с ним все нападки прошлого и будущего - колдуны к такому привычны, но ведь сам вожак отказался от этого пути. Оуэн смотрит на него немного недоверчиво. Мог ли Шедвар решиться на такое?
- А что, ты не достоин? - вяло огрызается вожак, поднимаясь на ноги и выходя из ванной. - Я жду тебя на кухне.
Оуэн еще немного сидит в теплой воде, затем поднимается на ноги и медленно ставит ноги на холодный кафель, подхватывая полотенце. Он подходит к зеркалу, проводит по нему ладонью и смотрит на себя. Если не обращать внимания на потрескавшиеся губы, мешки под глазами и нездоровый цвет лица, можно отметить, что его взгляд ожил - это радовало, ведь именно это является первый знак того, что ситуация начинает налаживаться. Оуэн еще раз ощупывает личный знак Шедвара, другой рукой - выводит его на запотевшем стекле. Кажется, что он видел его в какой-то колдовской книге: несколько личных заклинаний какого-то древнего волка и эта подпись.
А еще он видел это знак на мече одного центуриона.
- Это точно твоя подпись, Джек? - недоверчиво спрашивает Оуэн собственное отражение, а после стирает знак с зеркала и выходит.

Оуэн стоит рядом с Джеком, его еще немного потряхивает, но регенерация у оборотней – будь здоров, хорошо подкрепился, и почти как новенький. В руке Макалистер держит сумку, в которую успевает собрать все самые необходимые вещи, точнее те, которые позволяет ему Шедвар взять с собой. Он сжимает кожаную ручку и не может поверить, что наблюдает, как горит его собственная квартира.
Шедвар стоит рядом и курит, с легкой улыбкой наблюдая за пожаром - ему все равно, как сейчас себя чувствует Оуэн, он искренне веселится, наблюдая за суетой людей, пытающихся потушить огонь.
- Это было необходимо? – шотландец больше уточняет, чем спрашивает.
- Нет, просто давно мечтал что-то поджечь.
Джек зажимает фильтр зубами и хитро щурится.
Макалистер хмыкает. Он знает, что это была последняя необходимая черта, которую стоило подвести, чтобы навсегда избавиться от назойливых кошмаров прошлого.
Джек провожает взглядом появившуюся из-за угла пожарную машину, открывает переднюю дверь своего авто и садится на водительское сидение. Оуэн располагается рядом, прижимая к себе небольшую кожаную сумку и смотря на Джека.
Интересно всё же было бы узнать о том знаке, которым вожак подписался на его спине. Но Макалистер не спрашивает, он только улыбается, понимая, что связал свою жизнь с довольно интересной личностью и ему еще многое предстоит узнать, пока он будет находиться рядом с Шедваром. Но всему своё время, когда вожак решит сам поделиться.
Это вдохновляет. А ещё ночной город – он тоже вселяет надежду.
И покой в душе.

@темы: проза

---

В бой идут молодые львы.

[я и мой брат идиот]

пока я не раздуплюсь для прочтения того, что тут выставилось опять. И пока все еще новое не готово. Вот вам еще военщины. Походу, я тут один такой буду, по военным текстам х)

Название: В бой идут молодые львы.
Автор: И. М. Виррварр (если кто не в курсе - то это псевдоним тандема меня и Дарта)
Примечание: вот что-то как-то так, опять. А писал ночью. Сон? Не, не слышал)

Проверка крепления — броня сидит плотно.
Щелчок — и в руках остается полный магазин, патроны на прокрутку — не слиплись. Не должны, но перед боем лучше удостовериться несколько раз. Еще щелчок, и магазин встает на место, дополняя совершенное тело автомата. Перезарядка. Оружие на предохранитель, и закрепить спереди брони, чтобы легко было дотянуться и не потерять во время боя. Рев мотора перекрывает речь сослуживца, который именно сейчас решил рассказать о своей поездке на море. Пускай рассказывает, если надо выговориться: никто не знает, вдруг это последняя возможность.
Джек невозмутимо перекатывает по небу жевательную резинку. Рассел, сидящий напротив и протирающий лезвия своих метальных ножей, просто улыбается и кивает, хотя Джек может поклясться, он так же ничерта не слышит. Последняя проверка AG-027 на наличие зарядов. Бластеры редко подводят в боевых условиях, но затраты на их изготовление намного больше, чем на обычное огнестрельное оружие — отсюда и потребность совмещать. Военным нечего жаловаться: главное уничтожить противника, а пулей или плазменным зарядом — есть ли разница?
Гермошлем с кратким шипением закрепляется на голове и тут же выводит перед глазами информацию об окружающей среде, кишащей военными, которые заняты проверкой своего снаряжения. Джек покручивает ладонями перед лицом, желая убедиться, что после боев прошлой ночью нет тяжести в запястьях. Подобная тяжесть может послужить замедлению реакции, а оно, в свою очередь, станет причиной смерти на поле боя. Надо ли?
Рассел поднимается на ноги, занимая свою позицию рядом с Джеком, утвердительно кивает стоящему перед ним. Вот кажется и все, закончилась их подготовка. Второй пилот оборачивается и подаёт знак: прибыли к точке высадки. Джек выдыхает.
— Готовы? - гаркает командир.
«Готовы?» - мелькает мысль в голове каждого солдата.
— Так точно, сэр!
— Пошел, пошел, пошел!
Первый, второй, третий. Команда десантируется с борта, и не успеваешь считать, вот и очередь Джека, а с ним к краю подходит и Рассел. О'Нил прикроет сверху, он сегодня главный пилот, бояться не стоит. А сердце всё равно замирает. Каждый раз, перед тем, как шагнуть с борта и понестись навстречу земле, Джек задерживает дыхание. В голове все еще вертится вопрос командира.
Можно ли подготовиться к смерти?
— Пошел!

Земля кричит под ногами. Кричит о том, как они убивают ее своими снарядами. Извивается. За спиной надрывает глотку командир: ни шагу назад, оружие не опускать, противников надо убивать полностью и лучше две пули в лоб, чем какая-то гнида выживет. Но лучше ограничиться одной. А солдаты орут — просто орут, чтобы снять напряжение. И звери, те самые монстры, против которых они идут, они тоже орут и рычат.
Интересно, как в таком шуме разрывающихся снарядов и общих криков Джек сумел услышать крик земли?
Долго думать об этом нет времени. Джек сжимает в руках оружие, следует приказам командира, не ступая ни шагу назад. Может, в сторону, но только не назад. На поле битвы время словно из других измерений: вот оно предательски тянется, когда уже нет сил, а прошел только час; а вот оно молниеносно летит, и Джека уже отбрасывает в сторону. Еще секунда. Поврежденные нервы на ноге сообщают мозгу, что там внизу очень больно, и Джек кричит, прижимая к себе кровоточащую ногу, прошитую вражеским снарядом. Регенерация заживляет, но совершенно не подавляет болевой эффект. Джек жмурится, у него слезятся глаза. Лежа на спине, он видит ясное ночное небо. И вновь перед глазами сборы на борту самолета и голос командира.
«Готовы?»
А помутненное болью сознание слабо сопротивляется и задает последний вопрос:
«К такому?»
Джек слышит, как к нему подходят медики и поднимают, они говорят, что ногу почти оторвало, еще говорят, что подлатают и не такое исправляли. Но их ободрений он уже не слышит. Только крик земли.

Земля стонет под ногами. Стонет, что не для того рожала их всех на свет, что не для того давала им пищу и воду. Содрогается. Вместе с ней стонут все недобитые: свои и чужие. Своих пытаются спасти, чужих — добить прежде, чем их спасут собственные «свои». Немного запутанно, но Рассел справляется с этим военным уравнением выживания. Он справлялся с ним на протяжении всей своей жизни и сейчас не собьется со счета. Крепче перехватит оружие, сделает жестче шаг, чтобы не споткнуться и не упасть, чтобы даже на трупе твердо стоять.
И огонь. И убивать.
Рассел убивает не потому, что привык выполнять приказы, и не потому, что он разделяет навязанную идеологию. Ему нужны деньги, а за каждую успешную операцию обещают надбавку: у системы, помимо грубой силы, есть ещё пара ниточек, чтобы заставить рождённых биться против себе подобных. Хитро? Не очень, но действенно. По крайней мере, Расселу достаточно, чтобы убивать больше и точнее. Достаточно для его убеждений, на которые плевать озверевшему минотавру, пускающему ртом слюну: до того, как заряд из винтовки успевает раскрошить бычий череп, рога монстра врезаются в грудную клетку, разрывая броню и легкие Лэйна.
Рассел хрипит и краем глаза видит, как терпит крушение их самолет. Он не успевает подумать, там ли О'Нил — все звуки глушит рев командира.
«Готовы?»
Рождённый переводит взгляд на небо, кровь вырывается через его плотно сжатые губы и нос.
«А есть выбор?»
В ответ на нелепое воспоминание сознание предательски уходит в темноту.

Небо рыдает, взывая к сыновьям земли, чтобы они одумались. Небо рыдает, завывая вслед рвущим воздушное пространство моторам десантного корабля, прикрывающего сверху детей земли. Небо прошивает нитками дыма, тянущимися за выпущенными снарядами, готовыми поразить цель, несмотря ни на что. Цель на страдающей земле и в воющем небе. О'Нил не слушает рокот небес, он слушает рёв мотора и биение собственного сердца.
— Орудие на взвод. Выпустить четвертую ракету.
О'Нил знает свою задачу и выполнит ее, несмотря на то, что учащается пульс, а на мониторе сканера появляются две самонаводки на хвосте. Хладнокровие, вот что всегда остается у пилота. «Надо убрать хвост», - говорит он напарнику и уходит влево, выкраивая время. О'Нил не боится — и не с таким встречались, страх только мешает. Он проводит рукой по панели, активируя ручное управление в боевом режиме, и отдает приказ второму пилоту заняться обстрелом хвоста. Он знает, что надо уйти в сторону, чтобы осколки сбитых снарядов не попали на своих. Он выжимает максимум из своего корабля.
О'Нил понимает все сразу, когда чертыхается второй пилот, выворачивая штурвал управления, когда на борту царит тишина, а системы готовы взвыть об опасности столкновения. Он успевает только дотянуться до кнопки катапульты и отправить в полет второго пилота.
«Пусть живет малец», - думается капитану, о себе он почему-то не заботится. Системе надо подготовиться для второй катапульты, но О'Нил знает, что ничерта не успеет. А ведь он еще ни разу не попадал в такие ситуации, когда корабль взрывается вместе с ним. Перед глазами мелькает недавняя сцена, когда они совершали десантирование: второй пилот, улыбнувшись, пожелал парням удачи. Поможет ли?
В ушах фантомный рев командира заглушает шум ревущей стальной плоти самолета:
«Готовы?»
Странное дело, даже сейчас О'Нил ответил бы «так точно, сэр», но в душе он точно не смог бы этого признать.
«И катапульта отказала. Вот это обидно».

Сапер не слышит ничего, у него есть задание, которое он выполнит любой ценой. Его не волнует, что земля содрогается под ногами каждую минуту, что с неба летят горящие обломки. Он не думает о том, что вокруг умирают люди, и его не особо заботит, что рядом может упасть его товарищ. У сапера есть задание — это самое главное.
Нет, он не бессердечный, и, когда есть возможность, он старается прикрыть своих мощным телекенетическим щитом, когда есть возможность, он стреляет, но в основном он просто бежит вперед, надеясь успеть добраться до цели. Сапер знает, что все люди вокруг, все его товарищи осознанно идут на это, каждый знает свою цель и не стоит отвлекаться на другие. Если ты умрешь за мир — это благодать. Не то чтобы сапер думает именно так, но ему постоянно твердят это в Инкубаторе, и это наставление всплывает тогда, когда он не может повлиять на ход событий.
Сапер в своей работе всегда сражается за жизнь один на один с различными детонаторами, но ему чуждо чувство злобы, что охватывает каждого на этом клочке земли. Сапер не умеет ненавидеть.
— Видишь цель? - шипит наушник, а он только кивает, забывая, что микрофон этого не распознает. Но если никто не переспрашивает — его видят. Задача банальна — заминировать передвижную координирующую базу противника. Цель достигнута. Противник остановлен брошенными силами служащих системы, и есть время заняться базой.
Сапер не слышит ничего, плотный телекинетический купол прикрывает его спину от снарядов, и он занят своим любимым делом. Заряд за зарядом — установить. Унять дрожь в руках, сжать до боли пальцы.
Соединить заряды, завести таймер. Увидеть свою ошибку.
Панически зажмуриться.
Сапер не трус, он знает свои силы и способности и наспех выставляет между собой и взрывной волной щит. Но глаза он все равно закрывает и не знает почему, ему так легче переживать взрывы вблизи.
Купол теряет мощность, сапер как кукла из сена на ветру, тело становится неестественно податливым и изгибается по дуге — как в замедленной съемке. Руки вскинуты вверх, плотно сжатые зубы скрипят, на языке чувствуется порошок из эмали зубов и привкус пепла. Его швыряет назад, земля больно врезается в спину, даже сквозь броню сапер чувствует весь гнев земли в этом ударе.
«Умереть за мир — это благо!» - твердят в памяти люди в белых халатах.
«Готовы?» - призрачно орет командир.
Сапер пытается сфокусировать взгляд, но ничего не выходит, все плывет и кружится, а еще вокруг слишком много огня.
«Так точно, сэр».
Сапер ничего не слышит, даже привычной спокойной музыки в своих наушниках.

Покой лазарета нарушает стук тяжелых казенных ботинок. Входит командир, сдержанно улыбается, всего несколько секунд стоит у входа, осматривая лежащую в палате команду. Сначала Джек делает попытку встать на ноги из своего кресла, но по кивку командира остается сидеть. Нога у Джека еще саднит, врачи говорят, что боль будет присутствовать еще в течение месяца: говорят, оборвалось слишком много нервных окончаний и мышц, а Джек говорит, что хирурги - просто криворукие идиоты.
- Ну, парни, что могу сказать, - начинает командир, О'Нил смотрит на сапера с перевязанной головой; глядя на лицо этого парня, можно вообще ничего не говорить. Они знали свои ошибки, и напоминать о них не стоило. - Миссия, конечно, выполнена. Хотя раненых оказалось больше, чем мы ожидали.
- Сегодня было слишком жёстко, сэр, - подает голос Рассел, хрипло втягивая воздух и тонко посвистывая при выдохе.
- Неудачи у всех бывают. Отдыхайте, парни.
Командир решил ретироваться. Говорить о провалах, когда ты был за спинами рвущихся в бой, чудом избежавших смерти — себе дороже. Несмотря на то, что каждый из них по-своему верен системе, мстить они умели.
«Выжить в подобном месиве — неудача?»
Военные переглядываются, легко усмехаясь своей совместной мысли, и разговоры продолжаются дальше.
Через три дня они покидают территорию больницы.
Через две недели Джек возвращает свой коронный удар правой ногой.
Через три недели Рассел снова начинает ходить в бассейн и восстанавливается на занятиях по длительному нырянию.
Через месяц сапер с закрытыми глазами разбирает и собирает детонатор.
Через три месяца О'Нил вновь за штурвалом десантного корабля.
Через три месяца и две секунды, перекрывая рев двигателей в салоне, раздаётся крик командира:
- Готовы?

@темы: проза

---

[here you are]

Считай меня свой совестью, part 5
серьезно, его оказалось больше, чем я помнила

Я думаю о

Я думаю о ядах. Цианистый калий, стрихнин, болиголов, мышьяк, крысиный яд. Нишизоно смеется и говорит, что для меня крысиный яд - самое то. Когда я в очередной раз закупаюсь в аптеке обезболивающим и одноразовыми шприцами, он, смеясь, предлагает мне в качестве яда виагру. Я огрызаюсь на него два раза, он с треском ударяет по стеклу, нас со скандалом выгоняют.
Я думаю о таблетках. Я думаю о парацетамоле, снотворных, успокоительных. Я думаю о том, что передозировка, скажем, метокарбонора вызывает летальный исход. Нишизоно, перебрасывая ключи от машины из руки в руку, сообщает, что после трех матрасов парацетамола моя печень начнет разлагаться, а через неделю на кровати будет лежать сгнивший труп. Он знает это потому, что это знаю я. Впрочем, добавляет японец, ты будешь мало чем отличаться от своего нынешнего состояния.
Я думаю о передозе. О нем я думаю почти постоянно, но в другом контексте, как правило, рабочем. Я думаю о том, что это легко. Я думаю о Ноа, который блевал от вида передозника. Шинджи ничего не говорит, только один раз лениво поправляет написанное мною число миллилитров, необходимое для смерти. Он знает это, потому что это знаю я.
Я думаю о ножах. Кинжалах, ножах, клинках, лезвиях. Наверное, кровь даже не потечет. А если и потечет, то густая, вязкая, толчками. Я думаю о ноже Шинджи, идеально заточенном, острым, окровавленным не один десяток раз.
Нишизоно забирает у меня из рук кухонный нож и идет на кухню. Никакой пользы от тебя, мудозвон, слышу я вслед за хлопаньем дверцы холодильника. Я вскрою артерию, говорю я пару дней спустя, будучи пьяным в хлам. Сначала глаза свои открой, отвечает Нишизоно, и смазано бьет меня по челюсти.
Я думаю об огнестрельном оружии. О береттах, магнумах, браунингах, прочей ереси, которая валяется по всему дому с недавних пор. Чудная фирма, говорит Шинджи, возвращаясь с очередной покупкой. Отечественная. Я прикладываю производство японской фирмы "Намбу" к виску. Нишизоно смеется. Тебе помочь, или ты мечтаешь? О да. Мне только так и мечтать, отвечаю я и через энное количество времени после одного из приходов беру тот самый ствол и пихаю в глотку так глубоко, как могу. Шлюшка ты, Нейти, слышу я ленивый голос Нишизоно сбоку. Нажать на курок, Нейти? Тебе все-таки надо помочь. Нитка слюны тянется у меня по подбородку. Я пытаюсь засмеяться - неудачно, как всегда, мне кажется, что я вообще не умею этого делать - и выплевываю пистолет обратно. Что же ты, Нейти, крутит оружие в руках японец и стреляет в меня. Пуля задевает руку ровно настолько, насколько он хочет, телевизор безнадежно испорчен, я сцепляю зубы и тихо посылаю его нахуй.
Я думаю о петле. Бельевой веревке, виселице, удавке. Шинджи опять смеется, но я знаю, что за этим смехом стоит. Я знаю это, потому что это знает Нишизоно. Ты посинеешь, поплохеешь и обосрешься, Нейти. Мы сидим в одном из местных ресторанов, я лениво ковыряюсь в говядине, Нишизоно курит. Хочешь, я достану тебе веревку, Нейти? Он говорит потому, что знает, что я этого не сделаю. Шинджи знает это, потому что, вы поняли почему.
Мы уходим из ресторана заполночь, Нишизоно падает и разбивает лицо в кровь. Наутро я с трудом открываю глаза, а спустя десять минут почти готов повеситься на собственном галстуке. Нишизоно смеется, на его лице ни царапины, он бодрый и выспавшийся.
Я даже не удивляюсь.
Я думаю о воде. Озере, реке, ванной. Я пытаюсь глубоко вдохнуть под водой и не могу. Под водой впервые приходит страх. Из-под воды меня вытаскивает Нишизоно - в первый раз, во второй раз - выскакиваю сам, в третий - смотрю на Шинджи, лежащего на дне ванны. Он улыбается, его сигарета почему-то не гаснет. Я плюю и ухожу из ванной и еще несколько часов кашляю хлоркой.
Я думаю о пожаре. Если точнее, то о паленой коже и съеживающихся волосках на руке. Я беру зажигалку Нишизоно и плавлю свою руку ровно семь секунд. Это больно. Это больнее, чем ломка, это больнее, чем кулак Нишизоно. Не больнее, чем вздох под водой. Я не чувствую обожженным местом ничего, маюсь, мечусь - из угла в угол, из дома на работу, от мысли к мысли. От Нишизоно убежать не удается. Я жгу спички, мучаю зажигалки, кричу на балконе и швыряю с него горящую бумагу. Мне страшно всё больше. Шинджи закуривает сигарету. Тлеющий огонек мерцает слева от меня. Я замолкаю, выхожу с балкона и с чувством выполненного долга валюсь на диван. Мне кажется, я сжег себя дотла.
Я думаю о высоте. О высоте под ногами, высоте вместо ног, высоте вместо меня. Нишизоно думает о том, как живописно будут смотреться мои кишки во дворе дома, в котором мы сейчас стоим. Я тебя подтолкну, Нейти. Не переживай. Нишизоно скалится, я устало смотрю на него и отворачиваюсь, ни минуты не сомневаясь в том, что он с радостью подтолкнет. Я смотрю на высотку, в котором живет один из моих клиентов, и думаю о том, что мои мозги будут чудно смотреться на бампере новенького внедорожника.

Убей меня, думаю я всё это время. Убей, говорю я воскресным вечером по дороге домой. Я за рулем, Шинджи развалился на заднем сидении. Убей, прошу я, останавливаясь на светофоре. Черт, как трогательно, я сейчас расплачусь. Убей, повышаю я голос и поворачиваю направо. Больше экспрессии, Нейти, веселится Нишизоно. Убей, кричу я, выключая поворотник. Не верю, смеется эта сука, ломающая меня напополам. Убей и сдохни сам, ору я, глуша мотор в пробке. Мы оба уже сдохли, Нейти, лениво отвечают сзади. Сдохни, сука, шиплю я, открывая окно и кашляя. Ты неактуален, Шинджи закидывает ноги на окно и расслабленно смотрит в пространство.
- Сука, - говорю я и нажимаю на газ.
* * *

flashback

Говорят, у древних это было самое обыкновенное и нормальное – видеть сны… Но мы-то знаем, что сны – это серьезная психическая болезнь.
Е. Замятин. "Мы".

Нейту снится: он стоит на краю водопада. Водопад черными потоками стекает вниз, бурлит, шипит, невнятно стонет.
- Боишься? – это Шинджи, или голос в его голове, или его собственный голос. – Боишься. Ты всегда боишься.
Он появляется рядом, небрежно прорисованный, размытый, нечеткий.
- Я ведь прав? – ему не нужно разлеплять губы, чтобы говорить, его голос и так звучит у Нейта в голове, у Нейта в ушах, в нем и вне его. – Прыгай.
Нейт мотает головой, пятится; ему страшно, он ощущает себя ничтожным и жалким.
Шинджи хохочет и кивает головой.
- Правильно ощущаешь, Нейти. Это, - он кивает на водопад, - твое дерьмо. Всё твое, до последней капли.
Он невесть как ставит Нейту подножку, тот падает лицом в сырой камень, обдирает себе щеку. Руки дрожат, на шее ощущается ладонь Нишизоно. Его вздергивают за шкирку как котенка. Японец снова смеется и хлещет его по щекам свободной рукой.
- Пры-ыгай, - они опять у самого края. Шинджи мог бы его с легкостью туда зашвырнуть, но он почему-то этого не делает. «Не может?» - мелькает спасительная мысль. Нишизоно расплывается в ухмылке.
- И не надейся. Я могу всё. И, - он пинает вниз мелкий камешек, - знаешь, что самое смешное?
Знать не знаю, и знать не хочу, думает Нейт, но Нишизоно глубоко плевать на его робкое «не хочу».
- Ты сам это мне обеспечил.
- Что?! – он первый раз открывает рот; сделать это не так-то легко, кажется, что губы в клею или еще в чем липком и мерзком.
- Ну а в чьей мы сейчас голове, подумай, - Шинджи прикуривает и, затянувшись, пускает дым ему в лицо. – Моя голова сейчас уже, наверное, истлела и разложилась, так что методом банального исключения…

Нейту снится болото. Тошнотворный цвет, редкие пузыри, грязь. Болото не самое правдоподобное, искаженное сном, искаженное и преобразованное и гротескное.
Шинджи сидит на одной из больших кочек и наигрывает нечто тоскливое на варгане.
- Это гораздо более реалистичное отображение твоего внутреннего мира, - он не отрывается от своего занятия, но словам ничего не мешает достигать ушей Нейта. – Шагай.
Трясина – не водопад, она манит и тянет и одновременно отталкивает.
- Что же так несмело, Нейти? Это всё – ты, - Нишизоно оказывается рядом; смотрит, сложив руки на груди.
Нейт мотает головой и отступает.
- Зря-я, - тянет японец и показывает глазами куда-то за Нейта. Тот оборачивается и ощущает, как екает сердце: земля неумолимо становится трясиной, её меньше и меньше, минут через пять она подберется к самым его ногам.
- Это всё – ты, - жестким тоном повторяет Нишизоно. – Болотная вонь, жижа, вон тот лопнувший пузырь! – он бьет наотмашь, откидывая к самому краю. На белой рубашке – грязь. Нейт закрывает глаза. – Не встанешь? Что, серьезно нет?
- Зачем ты это делаешь? – Нейт закрывает глаза, он уже наполовину под толщей этого «это всё – ты».
- Ну я же все-таки совесть, - последнее, что он слышит.

Нейту снится обрыв. Туман снизу, туман сверху, туман вокруг, но граница, после которой летишь вниз, отчетливо видна.
- Я решил сделать тебе подарок, - голос с ленцой и как будто немного сонный и как будто над самым ухом, но, сколько не оборачивайся – никого нет. – Сам догадаешься?
Конечно, думает Нейт. Надо просто спрыгнуть.
- Две минуты полета – это бесконечно долго и бесконечно щедро, Нейти. Можно сказать, по-королевски.
Смерть с барского плеча. Нейт криво усмехается и трет глаза: туман выедает зрачок, щиплет не хуже мыла, оседает раздражением на коже.
- Впрочем, можешь остаться здесь: думаю, ты уже понял, что ощущения от этого не лучшие.
- Где ты? – Нейт щурится, машет руками, пытается нащупать или увидеть японца.
- Вечно тебя интересует что-то не то, - Шинджи, наверняка, досадливо отмахивается. – Давай, догадайся. Я там, где был всегда.
- У меня за спиной? – приходится отплевываться от тумана, чтобы выдавить из себя хоть что-то.
- В твоей голове, кретин, - тон Шинджи на пару секунд сбивает нарастающую панику, Нейт бы даже засмеялся, не отнимай это так много сил и не дойди до него смысл сказанного.
- В мое…. – кашель. Говорить больше не получается, он смотрит в пропасть, вернее, в туман.
«В моей голове?»
Смех.
Нейт закрывает глаза и падает вниз.
Завтра будет год с того дня, как пристрелили Шинджи, он пойдет в ресторан и будет смотреть на череду провокаций и выслушивать всё, что Шинджи о нем думает и пить с ним за одним столом.
Нейт Аури просыпается с паршивейшим настроением и ничего не помнит.

P.S. маленькое уточнение - Нейт никогда не запоминает снов

@темы: проза, считай меня своей совестью

---

Суперигрушки живут все лето

[ПаКо]

Моя история знакомства с творчеством такого автора, как Брайан Олдисс, началась слегка необычно. Пожалуй, стоит начать с того, что уже очень давно я впервые посмотрел замечательную киноленту «Искусственный разум». Помню, как был до глубины души тронут сюжетом, да так, что еще долго не мог позабыть. Уже повзрослев, наткнулся в интернете на информацию о том, что данный фильм был снят по рассказу того самого Олдисса. Естественно, первым моим желанием было прочесть сей рассказ. Порывшись в сети я обнаружил лишь парочку любительских переводов, которые мне настолько не понравились, что я взялся первести его сам. Нашел оригинальные текст и за один вечер, прямо на работе, справился со своей задачей. Рассказ оказался очень грустным, но в то же время с долей какой-то притягательности, поэтому я очень старался, чтобы мой перевод не убил этой атмосферы. С тем самым переводом вы и можете ознакомиться ниже.

Оригинальное название: Supertoys Last All Summer Long

Автор: Брайан Олдис

Перевод с английского языка

В саду миссис Суинтон всегда было лето: прекрасные миндальные деревья будто и не переставали цвести. Моника Суинтон сорвала розу цвета шафрана и показала ее Дэвиду.

- Красиво, правда? – сказала она.

Ничего не ответив, Дэвид посмотрел на нее и улыбнулся. Он схватил цветок, после чего побежал через лужайку и спрятался за сараем, в котором хранилась газонокосилка, вечно готовая резать, косить или подметать, представься ей только случай. В полном одиночестве она стояла на своей безупречной пластиково-гравийной дорожке.

Моника действительно пыталась полюбить Дэвида.

Читать дальше

Когда она решила за ним последовать, то обнаружила мальчика во дворе, окунающим розу в детский бассейн. Полностью поглощенный своим занятием, он стоял в воде прямо в сандалиях.

- Дэвид, милый, ну почему ты такой неряха? Сейчас же сходи и переодень носки и обувь.

Мальчик даже не стал спорить, и они вместе зашагали в сторону дома. Его темноволосая голова только-только дотягивала до уровня талии Моники. Не смотря на трехлетний возраст, Дэвид совершенно не боялся ультразвуковой сушки, стоящей на кухне. Но стоило матери достать пару тапочек, как он тут же убежал прочь и скрылся в тишине дома.

Скорее всего, он искал Тэдди.

Моника Суинтон, женщина двадцати девяти лет отроду, отличавшаяся изящной фигурой и выразительным взглядом, проследовала в гостиную присела на диван, устроившись поудобнее. Она хотела кое-что обдумать, но мысли почему-то совершенно не задерживались в ее голове. Время тянулось мучительно долго, как это порой бывает у детей, безумцев или жен, чьи мужья отправились улучшать мир. Почти рефлекторно Моника протянула руку и изменила настройку окон. Сад тут же исчез, и на его месте, по левую сторону, вырос центр города, полный суетящихся людей, летающих машин и бесконечных зданий. Звук она включать не стала. Моника была одинока. Перенаселенный мир – просто идеальное место для одиночества.

Руководители «Сантэнк» устроили званный ужин в честь выпуска нового продукта. На кое-ком из них были надеты популярные в то время пластиковые маски. Все сотрудники были невероятно стройны, несмотря на обилие пищи и выпивки, которую они употребляли, и их жены также были весьма элегантны вне зависимости от того, сколько съедали за вечер. Старшее, менее уточенное, поколение сочло бы их чудесными людьми, если бы не маски.

Генри Суинтон, исполнительный директор «Сантэнк», как раз собирался выступить с речью.

- Жаль, что ваша жена не смогла прийти, - заметил его сосед.

- Моника предпочла остаться дома, дабы погрузиться в свои мысли и мечты, - ответил Суинтон, не переставая улыбаться.

- Должно быть, у такой красивой женщины и мечты не менее красивы, - продолжал собеседник.

«Держи мысли о моей жене при себе, ублюдок», - подумал Генри, все еще улыбаясь.

Под шум аплодисментов он встал, чтобы произнести свою речь.

Отпустив пару шуток, Суинтон, наконец, сказал:

- Сегодня мы отмечаем настоящий прорыв для нашей компании. Вот уже десять лет, как мы поставляем на мировой рынок синтетические формы жизни. Все вы знаете, насколько они успешны, в особенности - миниатюрные динозавры. Но, к сожалению, эти создания не наделены разумом.

Довольно парадоксально, что все это время мы создавали жизнь, но не разум. Наша первая серия товаров - ленты Кроссвела - до сих пор продается лучше всех, но в то же время эти существа являются, пожалуй, самыми глупыми из всех нами созданных.

Публика рассмеялась.

- Да, три четверти мирового населения голодают, но нам посчастливилось иметь в избытке все, что нужно, - спасибо контролю над рождаемостью. Наша проблема - ожирение, а не недоедание. Я думаю, за этим столом нет никого, в чей кишечник не был бы внедрен «Кроссвел» - совершенно безопасный ленточный паразит, который позволяет его хозяину съедать до пятидесяти процентов больше и в то же время держать себя в форме. Не так ли?

Весь зал тут же одобрительно закивал.

- Наши миниатюрные динозавры также не отличаются сообразительностью. Но сегодня мы объявляем о начале производства разумных синтетических форм жизни: полноценных человеческих слуг.

Они разумны настолько, насколько это необходимо. Мы посчитали, что люди начнут опасаться существ с человеческим мозгом. Поэтому наш слуга имеет всего лишь небольшой механизм в своей черепной коробке.

Раньше на рынке вы могли найти только механическую продукцию с мини-компьютером вместо мозга - пластиковые безделушки, всего лишь суперигрушки, но, наконец, мы нашли способ объединить компьютерную микросхему с синтетической плотью.

Дэвид сидел около широкого окна в детской и пытался что-нибудь написать на бумаге. Вскоре он бросил эту затею и начал катать карандаш по поверхности стола.

- Тэдди! - позвал он.

Медвежонок лежал на кровати лицом к стене, погребенный под книжкой с живыми картинками и огромным пластиковым солдатиком. Голос хозяина активировал его, и Тэдди сел.

- Я не могу придумать, что написать!

Спустившись с кровати, медвежонок неуклюже проследовал по комнате, а затем обнял мальчика за ногу. Дэвид поднял его и усадил на стол.

- А что ты уже написал?

- Я написал... - Дэвид взял письмо в руки, пристально вглядываясь в текст. - Я написал: «Дорогая мамочка я надеюсь, что все хорошо. Я люблю тебя...»

После затянувшегося молчания, медведь сказал:

- Звучит здорово. Спустись и отдай это мамочке.

Выдержав очередную длинную паузу, он добавил:

- Хотя здесь чего-то не хватает. Она не поймет.

Компьютер в голове Тэдди принялся искать возможные варианты.

- Может, попробовать написать это цветными карандашами?

Дэвид ничего не ответил, и медвежонок спросил снова:

- Может, попробовать написать это цветными карандашами?

Дэвид смотрел в окно.

- Тэдди, знаешь, о чем я думаю? Скажи мне, как отличить настоящее от ненастоящего?

Проанализировав вопрос, медведь ответил:

- Настоящие вещи всегда хороши.

- Значит время - это хорошо? По-моему, маме оно совсем не нравится. Один раз, много дней назад, мама сказала, что время ускользает от нее. Тэдди, а время настоящее?

- По часам можно определить время. А они настоящие. Мама носит часы, значит, они ей нравятся. Она носит их на запястье, рядом с коммуникатором.

Дэвид начал рисовать реактивный самолет на задней части письма.

- Ну а мы настоящие, Тэдди?

Глаза медвежонка смотрели прямо на мальчика.

- Настоящие, Дэвид, - мини-компьютер Тэдди был запрограммирован на утешение хозяина.

Моника не торопясь шла по дому. Вот-вот должно было наступить время дневной почты. Она набрала номер своего ящика на коммуникаторе, но ничего так и не пришло: нужно подождать еще пару минут.

Она могла бы закончить свою картину. Или, например, набрать номер друзей. Еще можно было бы дождаться, когда Генри вернется домой. И, конечно, поиграть с Дэвидом.

Моника прошла в холл и остановилась у нижних ступенек лестницы.

- Дэвид!

Ответа не последовало. Она крикнула снова, затем еще раз.

- Тэдди! - произнесла она более резким голосом.

- Да, мамочка! - после минутного молчания, золотистая голова медвежонка появилась на вершине лестницы.

- Тэдди, Дэвид у себя?

- Дэвид вышел в сад, мамочка.

Не испытывая никаких эмоций, Моника стояла и смотрела как маленькая мохнатая фигурка на коротких ножках неловко перебирается со ступеньки на ступеньку. Когда медвежонок, наконец, спустился, она взяла его на руки и понесла в гостиную. Тэдди неподвижно лежал в руках «мамочки» и молча смотрел в ее глаза. Моника лишь чувствовала небольшую вибрацию от работы его моторчика.

- Встань-ка сюда, Тэдди. Я хочу с тобой побеседовать.

Моника поставила медведя на стол, и тот, подчинившись приказу, стоял не двигаясь, все еще вытянув руки вперед для объятия.

- Тэдди, это Дэвид велел сказать мне, что он пошел в сад?

Микросхемы «мозга» медвежонка были слишком просты, поэтому он не мог притворяться.

- Да, мамочка.

- Значит, ты наврал мне?

- Да, мамочка.

- Прекрати называть меня «мамочкой»! Почему Дэвид избегает меня? Он что, меня боится?

- Нет, он тебя любит.

- Почему же тогда мы не можем нормально общаться?

- Дэвид наверху.

Ответ отрезвил Монику. Зачем тратить время на разговоры с игрушкой? Почему бы просто не пойти наверх, чтобы обнять Дэвида и поговорить с ним как любящая мать с любящим сыном? Дом наполняло гнетущее молчание, и казалось, что в каждой комнате была своя, неповторимая, тишина. Моника заметила, что с верхней площадки доносились еле слышные звуки движения - это Дэвид пытается от нее спрятаться…

Речь подходила к концу. Гости внимательно слушали, пресса, расположившаяся по обе стороны зала, записывала каждое слово Генри, изредка делая снимки.

- Во многом наш слуга так и останется компьютерной машиной. Без компьютеров мы никогда и не смогли бы разработать столь сложный биохимический механизм, входящий в состав синтетической ткани. В голову слуги будет вживлен миниатюрный механизм, способный разрешить любую ситуацию, которая может произойти в домашних условиях. Естественно, в разумных пределах, - послышался громкий смех. Многие из присутствующих уже были наслышаны о горячих спорах, проходивших в залах для заседаний «Сантэнка». В итоге было принято решение о том, что под красивой формой слуг будут скрываться создания среднего рода.

- Наша цивилизация достигла небывалых высот, и, даже несмотря на глобальное перенаселение, мы и по сей день с горестью отмечаем, что миллионы людей страдают от нескончаемых одиночества и изоляции. Наш слуга станет лучиком света для таких людей: он отзывчив и ему ни за что не надоест даже самая скучная болтовня.

В будущем мы планируем выпустить как можно больше моделей - мужских и женских, у некоторых из них будут отсутствовать всякие ограничения (уж я вам обещаю!), мы разработаем более современный дизайн, чтобы вы смогли любоваться настоящими биоэлектронными созданиями.

Мало того, что наши слуги будут обладать своим собственным компьютером, приспособленным к индивидуальному программированию, они также смогут связываться с Всемирной Информационной Сетью. Таким образом, у любого желающего будет возможность держать у себя дома собственного Эйнштейна! Одиночество будет позабыто навсегда!

Под шум восторженных аплодисментов Генри присел на свое место. Даже синтетический слуга, сидящий за столом в неприглядном костюме, будто получал удовольствие, аплодируя хозяину.

Волоча за собой ранец, Дэвид прокрался вдоль стены дома. Он влез на декоративный стул под окном гостиной и осторожно заглянул внутрь. Мать стояла посреди комнаты: ее лицо было пустым, и это отсутствие всяких чувств пугало Дэвида. Он смотрел словно зачарованный. Даже не шевелился, впрочем, как и Моника. Время словно остановилось, так же, как оно замерло здесь, в саду.

Наконец, она развернулась и вышла из комнаты. Дэвид постучал в окно. Тэдди оглянулся, увидел мальчика, слез со стола и подошел к окну. Немного повозившись, он в итоге сумел открыть его.

Дэвид и медвежонок переглянулись.

- Тэдди, я плохой. Давай убежим!

- Ты очень хороший мальчик. Мама любит тебя.

Дэвид медленно покачал головой.

- Если она меня любит, то почему же я не могу поговорить с ней?

- Не мели чепухи, Дэвид. Мамочке одиноко. Поэтому она тебя и завела.

- У нее есть папа. А у меня нет никого, кроме тебя. И уж кто одинок, так это я.

Тэдди нежно погладил мальчика по голове.

- Если ты настолько плохо себя чувствуешь, то тебе стоило бы еще раз сходить к психиатру.

- Ненавижу этого старого психиатра - он заставляет меня чувствовать себя ненастоящим, - Дэвид побежал по лужайке. Медвежонок выпрыгнул из окна и поспешил за ним, настолько быстро, насколько это позволяли его коротенькие ножки.

Моника Суинтон поднялась в детскую. Она позвала сына по имени, а затем застыла в нерешительности. Тишина.

На столе лежали карандаши. Поддавшись внезапному порыву, она подошла к столу и выдвинула один из ящиков. Десятки листов бумаги лежали внутри. Многие из них были исписаны неуклюжим подчерком Дэвида, и каждое письмо было написано новым цветом. Ни одно из них так и не было закончено.

«МОЯ ДОРОГАЯ МАМОЧКА, ТЫ ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ЛЮБИШЬ МЕНЯ, ЛЮБИШЬ НАСТОЛЬКО...»

«ДОРОГАЯ МАМОЧКА, Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ И ПАПУ, И СОЛНЦЕ СВЕТИТ...»

«ДОРОГАЯ-ДОРОГАЯ МАМОЧКА, ТЭДДИ ПОМОГАЕТ МНЕ ПИСАТЬ ТЕБЕ. Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ И ТЭДДИ...»

«ДОРОГАЯ МАМОЧКА, Я ТВОЙ ЕДИНСТВЕННЫЙ СЫН, И ЛЮБЛЮ ТЕБЯ ТАК СИЛЬНО, ЧТО ИНОГДА...»

«ДОРОГАЯ МАМОЧКА, ТЫ МОЯ НАСТОЯЩАЯ МАМА, И Я НЕНАВИЖУ ТЭДДИ...»

«ДОРОГАЯ МАМОЧКА, ЕСЛИ БЫ ТЫ ЗНАЛА, КАК Я СИЛЬНО ТЕБЯ ЛЮБЛЮ...»

«ДОРОГАЯ МАМОЧКА, Я ТВОЙ МАЛЫШ, А НЕ ТЭДДИ, И Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ, НО ТЭДДИ...»

«ДОРОГАЯ МАМОЧКА, ЭТО ПИСЬМО ТЕБЕ, ЧТОБЫ ПРОСТО СКАЗАТЬ, КАК СИЛЬНО...»

Моника выронила письма и зарыдала. Играя яркими красками, листы бумаги разлетелись в разные стороны и опустились на пол.

Генри Суинтон ехал домой в приподнятом настроении, и по дороге даже обменялся парой фраз с синтетическим слугой, которого вез с собой. Слуга отвечал вежливо и сдержанно, хотя иногда его ответы казались странноватыми по человеческим меркам.

Суинтоны жили в одном из престижнейших кварталов города, на полукилометровой высоте. Их дом был окружен чужими квартирами, и в стенах не было окон на улицу, впрочем, никому и не было интересно смотреть на перенаселенный внешний мир. Генри открыл дверь, просканировав сетчатку глаза, и вместе со слугой зашел в дом.

Его тут же окружила иллюзия уютного сада, в котором всегда было лето. Удивительно, как с помощью голограммы можно создавать настолько огромные миражи в таком маленьком помещении. За кустами розы и сирени стоял их дом - совершенная иллюзия: георгианский особняк, воссозданный до мельчайших подробностей.

- Ну, как тебе? - спросил Генри у слуги.

- Розы, похоже, страдают от черных пятен.

- Эти розы защищены от любых недостатков.

- Целесообразно всегда покупать товары с гарантией, даже если это обойдется вам дороже.

- Спасибо за информацию, - сухо ответил Генри. Синтетическим формам жизни было не более десяти лет, а старым механическим андроидам около шестнадцати, недостатки их системы по-прежнему устранялись, год за годом.

Генри открыл дверь и позвал Монику.

Она выбежала из гостиной и тут же обняла его, страстно целуя в щеки и губы, чему Генри был удивлен.

Отстраняясь, чтобы получше разглядеть ее лицо, он увидел, что Моника так и излучала свет и красоту. Он уже несколько месяцев не видел ее такой взволнованной. Инстинктивно Генри обнял жену еще крепче.

- Дорогая, что-то случилось?

- Генри, Генри, о, мой милый, я была в отчаянии... но только что я получила вечернюю почту и - ты не поверишь! Это чудесно!

- Ради всего святого, женщина, о чем ты говоришь?

Генри заметил заголовок на листе бумаги в руке Моники. Письмо было еще совсем теплым, только из приемника, и на нем отчетливо виднелась надпись «Министерство по вопросам населения». Генри почувствовал, как кровь отхлынула от его лица из-за смешанного чувства потрясения и надежды.

- Моника… Ох... Только не говори мне, что выпал наш номер!

- Да, мой милый! На этой неделе мы выиграли родительскую лотерею! Мы можем пойти и зачать ребенка прямо сейчас!

Генри закричал от радости. Вместе с женой они закружились по комнате. В связи с перенаселением рождаемость находилась под строгим контролем. Рожать детей можно было лишь с разрешения правительства. Суинтоны ждали уже четыре года. И в тот момент их восторгу не было предела.

В конце концов, они остановились, чтобы перевести дыхание, и встали в центе комнаты, смеясь от счастья. Покинув детскую, Моника сделала окна прозрачными, так, чтобы можно было любоваться красотой сада. Искусственное солнце раскинуло свои золотые лучи по всей лужайке. Дэвид и Тэдди стояли снаружи и смотрели в окно.

Заметив их лица, Генри с супругой мгновенно посерьезнели.

- Что нам теперь с ними делать? - спросил Генри.

- С Тэдди нет проблем. Он хорошо работает.

- Дэвид сломался?

- Его вербально-коммуникативный центр все еще доставляет проблемы. Думаю, его придется вернуть на фабрику.

- Ладно, посмотрим, как он будет работать, пока не родится малыш. Кстати, у меня сюрприз для тебя: думаю, от помощи ты не откажешься. Пойдем в зал, посмотришь, что я для тебя приготовил.

Когда взрослые вышли, мальчик и медвежонок уселись под кустом искусственных роз.

- Тэдди, мама и папа ведь настоящие?

Тэдди ответил:

- Ты задаешь столько глупых вопросов, Дэвид. Никто не знает, что на самом деле означает слово «настоящий». Пойдем в дом.

- Сначала я возьму еще одну розу! - сорвав ярко-розовый цветок, Дэвид понес его в дом. Он положит ее на подушку, когда ляжет спать. Красота розы будет напоминать ему о маме.

@темы: переводы

---

Я ел ваши сердца на ужин

[ПаКо]

Свеженькое, сегодняшнее, как говорится, "вы увидете это первыми" х)

Все после того как начитался зарисовок из серии «Считай меня своей совестью» и захотелось написать что-то такое... эмм мерзкое х)

Я ел ваши сердца на ужин.

Не дюже будет говорить

О том, как я бесстыж и перегружен

Грехами, что уже нельзя простить.

А я смеюсь, и дальше буду.

Плевать хотел я на мораль.

Здесь грязь везде и смрад повсюду,

Попробуй только глянуть вдаль.

Ну что там? Я могу ответить.

Все та же чернь, все тот же сор.

Простор угас, и мир пора отметить

Кроваво красным несмываемым крестом.

@темы: стихи

---

Inferno

[Sen-Kler]

Писалось на прозаическую дуэль года три назад на тему "Ineferno". Как было сказано, тема не совсем раскрыта. Но Inferno – "грязь" или "ад", а ад может быть и личным.

Выстрел – осиное жало,
Преодолел последний предел
Тебе этого мало, это всё, что ты хотел

Ты задумчиво смотришь вниз. На полу рассыпано несколько сотен кусочков пазла, в углу валяется коробка белым картоном вверх – картинки не видно. Ты тяжело вздыхаешь – воздух здесь ощутим и плотен настолько, что не помещается и не влезает в ноздри и приоткрытый рот. Здесь? Здесь – это где? Ты закрываешь глаза и открываешь их вновь – ничего, только на полу валяются кусочки пазла. Ты делаешь шаг в сторону коробки – хочешь посмотреть картинку, но останавливаешься и опускаешься на колени, беря частичку головоломки в руки. Ничего не понятно – слишком маленький фрагмент. Снова вздох и начало положено, коробка так и лежит картинкой вниз.

Они смеются и не могут устоять на месте. Падают на землю. Она сверху. Смех снизу, сверху и со всех сторон. Раздается щелчок фотоаппарата и тут же возмущенный вскрик: «Не меня!». Зря, фото получается очень удачным… живым?

Сколько времени прошло? Не знаешь. Воздух стал легче? Не знаешь. Часть картинки собрана – чья-то рука сжимает фотографию. Весёлое лицо. Живое. Ты хмуришься, дышать определенно стало тяжелее. Замечаешь, что солнце уже готовится садиться, но до заката далековато. Странно, раньше ты не видел, что здесь есть окно. Снова вздыхаешь и возвращаешься к пазлу. О-о, вот ещё подходящий кусочек.

Звонок. Звонок. Звонок. Звонок… Сколько можно. Если бы абонент был не абонент, а тут. Может спит? Непонятно. Недельное молчание. Ни ответа, ни привета. Надо ж было так, заболеть и валяться в горячке, чтобы потом осознать, что за неделю так ни разу и не встретились, не созвонились. Непривычно. Звонок? Наверно, всё же хватит звонков. Вдруг и правда спит. Подождать. Проходит день, другой, неделя, месяц, второй. Молчание.
Чье-то лицо. Память не поддается. А кому-то с картинки пазла очень больно. Ты ведь понимаешь это сразу. Отчаяние, боль и страх читается в глазах этого кого-то. Усмехаешься – ты прям великий чтец по глазам. Ого, проснулась самоирония или… Понимаешь, что этого кого-то с картинки тебе нисколько не жаль. Тряпка, определенно, тряпка. Хотя, и презрения тоже нет. Ты практически огорченно вздыхаешь. Но нет и сожаления. Ты с «удивлением» обнаруживаешь, что ничего не чувствуешь. А солнце спустилось ещё ниже. К желтому прибавилась пара оттенков красного. А воздух, воздух стал ещё тяжелее. Ты принимаешься за пазл.

У него апатичный взгляд. Его тормошит девушка. Новая знакомая из универа, кажется на курс младше его. Ну, надо же, уже и успел позабыть об этом. ОН улыбается и что-то весело говорит в ответ. Жизнь неуловимо изменилась. Исчезли ночные клубы и легкие наркотики, никотиновый угар и сон до четырех часов дня. Он стал респектабельнее, правильнее, умнее, преснее. Хах, сам и поморщился. Черствее, и это, да. Невнимательнее и безразличнее. Никакого желания что-то делать. Никакого желания всё-таки стать художником, вообще никакого желания рисовать. За два года ни одной даже карикатурки. Он смирился со своим будущим адвоката и душными залами суда. А ведь когда-то кричал «не моё!». И почти не смеется искренне. А недавно и вовсе ушел, не попытавшись помочь другу сдать зачет. Просто ушел, потому что надоело всё. Надоело притворяться. Надоела маска. Захотелось быть дома и смотреть в потолок. Высокоинтеллектуальное занятие. И в последние два года любимое. Любимое с тех самых пор, как переболел, а она не взяла трубку. Ах, да, ещё он не хотел жить.

Желтые оттенки пропали совсем, багряный закат – горели лучи, сжигая и его, и картинку пазла. Комната, заваленная подарками и в праздничных шарах, остатки торта и тот неудачник с фото в руках. Тяжело. Тебе тяжело. Что-то стучит. Сердце? А помнишь ли ты, где находится сердце? Картинка почти сложена. Нетерпение? Давай, быстрее собирай…

Он не хотел жить, не хотел существовать, потому что жизнь прекратилась вместе с тишиной неотвеченных вызовов. Он убивал в себе доброту, веру во всё хорошее, в людей, в любовь и прочее. Он хотел стать циничным и злым. Сволочи не бывает больно. А у него болело. Внутри, снаружи. Не только в голове, но и в сердце, желудке и даже ноге.. Печальный диагноз – однолюб, потерявший любовь. Печальный диагноз – не сумевший снова Жить. ОН убивал в себе принципы, он пытался убить себя. Револьвер – подарок для друга на день рождения. Тут была и она. Револьвер. Дуло у виска, он стоял у того окна. И вскрик: «Ты чего?». Сорвавшийся курок. Он убивал себя, но…

Ты смотришь на картинку. Он – это ты. С фотографией в руке, среди подарков. Она среди подарков. Мертвое тело с застывшим вопросом. Стук твоего сердца – тук, молчание, тук. Зрачки расширены. Духота. Краснота. Последний штрих и собран револьвер в руке. Кричишь! Болит! Убийца. Убийца. Урод. Как ты мог? Снова болит – в голове, сердце, желудке и даже ноге. Слепит красным глаза. Багряный, кровавый закат. Ты в красных лучах, ты в крови. Кричишь. Болит.

Ты ведь хотел убить в себе принципы?
Ты убил в себе всё хорошее.
Ты убил себя до конца.
Что? Разве нет?
Ещё чувствуешь? Ещё любишь её?
Она мертва.
Запомни это до конца.

Ты задумчиво смотришь вниз. На полу рассыпано несколько сотен кусочков пазла, в углу валяется коробка белым картоном вверх – картинки не видно.

@темы: проза

---

серия мини-вставок

[here you are]

Мини\драбблы, серия событий.

Считай меня своей совестью, part 4

дарт

Помнится, одно время у меня была бесполезная привычка отделять поступки Нишизоно от своих. Эдакое личное хобби для скрашивания досуга. Казалось бы, проще некуда.
Шинджи курит какую-то крепкую дрянь.
Я готовлю себе дозу, чтоб вмазаться.
Это – моё. Это – его. Как в какой-то детской игре.
Я начал бояться, что просто-напросто растворюсь в Нишизоно. Как порошок в воде.
Шинджи умудряется носить мои рубашки так, что они моментально мнутся. А ещё он носит их нараспашку. Пижон хренов.
Я сцепляю зубы и наглухо застегиваюсь на все-все пуговицы.
Это – моё. Это – его.
Шинджи чистит и смазывает свой револьвер.
Я смотрю на свои руки, перепачканные в специальном масле, и морщусь.
В барабане равно шесть пуль. Пятьдесят четыре грамма свинца. Скоро все шесть гнёзд будут пусты.
Это значит, что я сегодня не высплюсь. То есть, это не я. Шинджи. Это делает Шинджи.
- Спи, Нейти, - говорит он и прикрывает ладонью мои веки. Как покойнику.

саша

вааааррнинг, всё то же: гейство

Со дня смерти Нишизоно проходит два месяца. Девяносто один день, уже девяносто два, если точнее. Сейчас седьмое октября две тысячи одиннадцатого года, если в качестве точки отсчета брать рождение Иисуса. Двенадцать минут первого, если посмотреть на часы.
Меня поминутно кидает в жар и, в кои-то веки, не от ломки. Я болею третий день, сорок девятый час, можно посчитать даже до минут. Последние десять из сорока восьми часов температура выше тридцати восьми; мне кажется, я плавлюсь, горло раздирает кашель, нос заложен.
В общем-то, почти никаких отличий от ломки. Только от гриппа так просто не отделаешься.
Шинджи пришел на двадцать шестой час болезни, на вторую бутылку коньяка, на сорок пятую минуту жара и теперь сидит в кресле, закинув ноги на столик и уподобляясь украшениям интерьера. Делает вид, что его здесь нет.
Лучше бы полтора месяца назад так сделал, вместо того, чтобы вваливаться ко мне среди ночи.
Адово болит голова; мир кружится даже при том, что я сижу. Кружится проем окна, за которым – сплошная плотная темнота, кружится включенный бра, кружится кресло Нишизоно с самим Нишизоно. Он пьет, обращая на меня не больше внимания, чем я на него. Я тоже пью – антибиотики, минеральную воду, успокоительные, коньяк. Он пьет то ли джин, то ли виски, вокруг нас большое количество бутылок пустых, бутылок почти пустых, бутылок полных.
Мне нельзя столько пить. Особенно в сочетании с температурой. Это слишком жарко.
- Кто ты? – кто-то должен открыть рот первым, думаю я, почему-то сегодня этот жребий выпадает мне. Голос хрипит и не слушается, я потерял его за пять часов до болезни, наорав на одного из коллег, и теперь Стивенсон думает, что я не выхожу на работу потому, что повысил голос на эту блядву, у которой на лбу написано «трахни меня». Ноа – та еще сучка, он только недавно в бизнесе, наркоте и дерьме и еще не утратил свой лоск. Пару раз я ловил себя на ожидании момента, когда от смазливости останется уродливость, а от фигурки – скелет.
- Память отшибло? – интересуется мой ужас, роняя тару на пол. Он сидит – вернее, лежит – в кресле, закинув ноги на подлокотник, я вижу его макушку, руку и ноги от колен; еще черную джинсу, рваную где-то напротив щиколотки.
- Нет. Я хочу, чтобы ты ответил, - мне кажется, в меня вселился кто-то, кто заставляет меня говорить чужие слова. Кто-то похожий на Шинджи. На мертвого Шинджи, который, в свою очередь, сидит передо мной и смеется.
Хотя, скорее всего, в меня вселилось ни что иное, как несколько бутылок коньяка.
- Какие словечки вспомнили, Нейти. «Хочу», надо же, - он встает с кресла, кружится отдельно от него, мне кажется, до меня долетает воздух, который колеблется от его движений; воздух, разумеется, сухой и горячий. Нишизоно садится ко мне на кровать. – Хоти, что я могу сказать. Я тоже много чего хочу, - еще одно колебание воздуха, он оказывается ближе.
Жар волной по телу, желание стащить с себя всё от свитера до кожи, голова кружится до тошноты, машинально вцепляюсь в первое, что попалось под руку – в некстати сидящего в данном месте в данное время Шинджи. Он лыбится, но ничего не говорит.
Температура, наверное, под сорок.
А героин снижает температуру тела. Но у меня есть еще примерно час до того момента, когда тело затребует порошка.
Нишизоно притягивает меня к себе за подбородок. Глаза – напротив моих; жарко. Мои руки едва, как мне хочется думать, заметно подрагивают; когда я понимаю, что все еще сижу, вцепившись японцу в локоть, сначала хочу отдернуть пальцы, потом – тяну на себя.
Зачем, интересно?
Впрочем, whatever. Жарко, и я считаю это адекватной причиной для всего, что происходит.
- Что такое, Нейти? – чужие пальцы цепляют кадык, спускаются ниже, к ключицам, ощупывают, хватают, скользят.
- Ничего, - будь у меня ногти (здоровье, желание, силы), Шинджи бы лишился немалого количества крови. Я все еще цепляюсь своими обрубками за его локоть, неизвестно зачем, неизвестно почему. – Так кто ты?
Шинджи отстраняется и хмыкает, глядя на меня. Он почему-то не хочет отвечать; это не нравится, как и то, что он отдалился. Я готов отдать душу за то, чтобы оставалось так жарко, но, боюсь, мои останки никому не нужны. Ему – тем более.
Я не успеваю заметить, что произошло: мир в очередной раз перевернулся, и поэтому я лежу на спине, Шинджи вдавливает мои плечи в простыню (на постели в уличной одежде), лицо снова – ближе.
- Говори, - хриплю я; в ответ приходит короткий, жесткий удар под ребра.
- Urusai, - почти ласково шелестит японец. Я дергаюсь – раз, другой, это, разумеется, совершенно бесполезно, на третий понимаю, что Нишизоно с легкостью держит мои запястья одной рукой; смеется. Смеется, сука, я снова дергаюсь, и снова впустую.
Жарко.
Шинджи бесцеремонно (бесцеремонный Шинджи, масло масляное) запускает руку мне под свитер, обхватывает, дергает на себя. Мои руки оказываются на свободе, но максимум, что я могу сделать – попытаться отстраниться от японца, а это совсем не то, что входит в мои планы. Руки Нишизоно горячие (наверно, будет ожог); мир опять кружится, пятьдесят пять минут до укола, он кусает меня за губу. Я хватаю его за волосы, пытаюсь оттащить, оттаскать, сделать что-нибудь безумное и совершенно невозможное в данной ситуации. Шинджи смеется и бьет меня в скулу; с такого короткого расстояния получается хуже, чем могло бы быть (успокаивает моё подсознание моё сознание; впрочем, я не могу с точностью определить кто где), но всё равно ощутимо. Чувствую себя марионеткой.
- Wer sind Sie? – наверное, он поймет, я же иногда понимаю таинственным образом его словечки, или мне только кажется, что понимаю.
Нишизоно коротко куда-то меня посылает, не знаю куда, но точно знаю, что это мат, уж слишком часто он это произносит (и произносил, когда живым был), и швыряет на кровать.

дарт

- Ты вообще когда-нибудь людей убивал? – Нишизоно трётся подбородком об моё заляпанное кровью плечо.
Я продавал торчкам наркотики. Таким же, как я теперь, разваливающимся живым трупам, гниющим в болезненно медленной агонии. Убивал ли я их?
- Они сами себя убивали, - говорит за меня Шинджи, и я чувствую его пахнущие табаком и спермой пальцы на своих губах. – Se-ru-fu-dis-trak-shon. Саморазрушение. По такому пути катятся слабаки.
Он хочет сказать: и я тоже.
- Я хочу сказать, - говорит Шинджи, - ты огромный пузырь, доверху наполненный зловонной застоявшейся желчью. Ты варишь сам себя и медленно разлагаешься.
Он говорит: ты жаждешь уничтожения.
- Я хочу сдохнуть, - говорю я, как будто объявляю окончательный диагноз.

саша

В первый раз я срываюсь на Нишизоно спустя месяц после того, как он вернулся. Он говорит какую-то чушь, ересь, ерунду, разгуливает по моей квартире в чем мать родила, бьет бутылки (на моей руке два глубоких пореза от розочки) и, в общем-то, делает вид, что пуля в виске, которую я сам видел, а также пепел, оставшийся от него самого (который я тоже видел и пускал по ветру), - дурной сон, галлюцинация и не более. Первое время ему это удается. Потом это удается успокоительным таблеткам и порошкам. Потом и им становится не под силу. Тогда я начинаю пить.
Нейти, у тебя опять нечего жрать, Нейти, прикрой балкон, сифонит, Нейти, оставь пепельницу на столе, как нет пепельницы, куда дел, Нейти, Нейти, Нейти. Нишизоно делает вид, что он здесь есть. Я делаю вид, что его здесь нет.
- Ты умер, - говорю я в монитор одним из вечеров. Шинджи лежит на кровати, закинув ноги на изголовье и разглядывая поднятый полог. – Ты умер. Ты труп.
- Не-ет, Нейти, - смеется Нишизоно и в мгновение ока оказывается рядом с моим креслом. – Это ты – труп. Разложенец. Падаль, - он садится на подлокотник, чувствуя себя там явно комфортнее, чем я на своем месте. – Тухлое мясо. Я могу продолжать до бесконечности и, - лицо оказывается близко, я чувствую запах джина (который пил я), - я вовсе не о состоянии твоей тушки.
Так начинается этот разговор.
- Вот как. А о чём же? – он сгребает меня за ворот рубашки и тянет на себя. Губы расплываются в ухмылке и ухмылка эта ничего хорошего мне не сулит.
Хотя, о чём это я. Нахождение с Нишизоно Шинджи в замкнутом пространстве само по себе уже ничего хорошего не сулит.
- О тебе, koneko-chan.
Он говорит: о моей жизни, дерьме и мертвечине, от него эти слова звучат совершенными синонимами. Он говорит о жизни в целом, изнасиловании и мудаках с отсутствием характера. Последнее, скорее всего, относится к первому ряду. Он говорит обо мне и это отвратительно.
Когда я первый раз срываюсь на Нишизоно, я разбиваю вдребезги: пульт от телевизора, блюдце, аксиому «Шинджи умер». Я кричу, швыряюсь вещами как заправская истеричка, велю ему убираться, велю ему сдохнуть второй (третий и четвертый, сколько потребуется) раз, велю ему выйти в окно. Потом меня настигает приступ астмы, и выражать свое неудовольствие становится проблематично. Фото на память в моей голове следующего содержания: Нишизоно Шинджи, стряхивающий пепел на то место, откуда я только что смел пепельницу, пепел – на полу, на ковре, на моих ногах.
После этого я долго и мучительно строю предложение, состоящее из слов «Шинджи мертв». Шинджи мертв, Шинджи мертв, мертв Шинджи. Я игнорирую его, его голос, его руки, его вещи. Я делаю вид, что его здесь нет. Он делает вид, что он здесь есть. Так заканчивается вторая неделя второго месяца со дня его смерти

@темы: проза, считай меня своей совестью

---

Под землей спокойнее

[ПаКо]

Небольшое и грустное, под впечатлением от творчества Киза и Стейбнека.

Меня зовут Игорь. В этом году мне исполнилось тридцать шесть лет. Это много. Я живу с бабушкой. Родители уехали очень давно, когда я был маленьким. Бабушка меня не очень любит и часто ругается, но жить один я не могу. Мне не разрешают, потому что я не самостоятельный.

Читать дальше

Меня вообще не любит никто, потому что я глупый. Не потому что я не хочу быть умным, просто это такая болезнь. Не помню, как она называется. Но меня не вылечить, поэтому я всю жизнь буду глупым. Так мне сказали врачи.

Днем я подметаю улицы. Это моя работа, и за нее я получаю деньги. Бабушка говорит, что это для того, чтобы не сидеть у нее на шее. Хотя я ни разу и не сидел, может быть, только в детстве, когда был малышом. Все деньги я отдаю ей. Но иногда оставляю чуть-чуть себе, чтобы купить разные вещи.

По ночам я сплю, а иногда тайком убегаю из дома. Нельзя шуметь, когда я встаю с кровати, потому что будет нехорошо, если бабушка узнает. Она будет ругаться, но я не могу на нее злиться, ведь мы – одна семья. А я где-то слышал, что семья - это главное.

Ночью на улице очень тихо и спокойно. Можно просто побродить. Люди почему-то мало гуляют по ночам, но мне нравится. А еще, бывает, когда я иду один, мне кажется, что я научился думать.

Мне не нравятся другие люди. Мне бывает очень сложно их понять, и за это они кричат на меня. Я не люблю, когда кричат. Сразу же хочется сделать что-то плохое. Люди вообще злые. Ну, кроме моей соседки с четвертого этажа. Бывает, она приносит мне что-нибудь вкусное. И всегда улыбается.

Сегодня я рано встал. Бабушка встала еще раньше. Она всегда вставала раньше меня. Она увидела, что я иду в туалет, и позвала меня завтракать. Бабушка очень вкусно готовит, хоть у нее и плохой характер. Сегодня она напекла блинов. Я люблю блины. Я вообще люблю есть.

Когда я начал вставать из-за стола, бабушка сказала, чтобы я поднялся на четвертый этаж к нашей соседке и отдал ей соль, которую мы попросили вчера. Я сказал, что хорошо, схожу. Пришлось одеться, потому что по подъезду нельзя ходить в той же одежде, что и дома.

Я поднялся по лестнице и постучал в дверь. Никто не открыл. Я стукнул еще раз, очень сильно, и дверь открылась сама. Я не знал, что мне делать. Ничего не происходило, поэтому я решил зайти. В квартире было тихо. Я походил по комнатам, но там никого не было. Когда я прошел в ванную, то увидел соседку. Она была совсем без одежды и лежала на полу. У меня пересохло во рту, и я не мог пошевелиться. Я очень странно себя чувствовал. Не так, как обычно. А соседка так и лежала дальше.

Прошло немного времени, и я решил сказать: «Привет». Ответа почему-то не было. Я немножко толкнул соседку, но ничего не произошло. Она была холодная. И совсем не двигалась. Наверное, она была мертвой. Мне вдруг стало очень грустно, и я присел на пол. Соседка была хорошей, а теперь ее нет. Я знал, что мертвых людей нужно закапывать, и решил, что если уж я нашел ее, то и закапывать нужно мне. И еще я не хотел, чтобы кто-нибудь тоже расстраивался из-за соседки. Я решил для начала спрятать ее в шкафу. А ночью можно было бы за ней вернуться.

Когда я пришел домой, бабушка спросила, почему так долго. Я ответил, что был занят. Она сказала что-то еще, а потом замолчала.

Днем я, как всегда, подметал. Это легкое дело, нужно лишь двигать метлой туда-сюда. Люди вокруг никогда меня не замечают. Наверное, не хотят отвлекать от работы. А мне даже нравится, что на меня не смотрят. Я могу делать, что захочу.

Вечером я сидел у себя в комнате. Немного посмотрел в окно, потом полистал старые бабушкины книжки. Я не понимаю, что в них написано, но бывает, что есть картинки. Еще я вытер везде пыль и прибрался.

Ночью я дождался, когда бабушка уснет, и пошел к соседке. Она все еще была в шкафу. Я завернул ее в мешок и понес на пустырь. Еще я взял лопату в том сарае, где беру метлу, и начал копать яму.

Было очень темно. И холодно. А еще мне никогда не было так грустно.

Вдруг мне в глаза начал лезть свет. Очень яркий. Я закрыл глаза рукой, чтобы он не мешал мне. А кто-то рядом начал громко кричать. Когда свет перестал отвлекать меня, я увидел мужчину. Его лицо было искривлено. Он кричал. Громко. Я не понимал, чего он хочет, и мне пришлось перестать копать.

Он кричал какие-то ужасные вещи и говорил, что это я убил мою милую соседку, но это вовсе не я. Я хотел, чтобы он замолчал, но мужчина не останавливался. Я очень разозлился и кинул в него камень. Я попал в голову. Злой мужчина издал какой-то странный звук, а потом упал.

Я не мог понять, почему люди так часто кричат на меня. Мне это не нравилось. Только моя соседка была очень мила, но теперь ее нет. Я очень хотел остаться с ней.

Я вырыл яму, достал соседку из мешка и положил ее вниз. Потом лег рядом. Я не хотел возвращаться домой. Мы лежали вдвоем, смотрели на звезды на небе. И было так тихо. А еще никто не кричал.

Я не вернусь обратно. Я решил. Я останусь здесь, с ней. Навсегда. Под землей спокойнее.

@темы: проза

---

Look at me

[Daremif aka Angua]

После некоторых поисков нашлась и у меня зарисовка, не относящаяся ни к какому фандому)
Вношу свою лепту.
- Алекс, посмотри, какие красивые туфли я купила! – Девушка ворвалась в комнату, остановилась у кресла, в котором сидел мужчина, и дала ему в руки коробку.
Тот ощупал туфлю и скептически хмыкнул:
- Конечно, они прекрасны. - Он поднял голову и вытянул руки, возвращая обувь. - И снова красные.
Эмиля коротко вздохнула, наклонилась по правую руку от Алекса и забрала коробку. Брюнет с силой сжал челюсти.
- Прости, - только и могла сказать девушка. Она опустилась на пол и положила голову на колени любимого.
***
Это началось около года назад. Мила не замечала, что начальник все время теребил очки, как будто проверяя их пригодность, как он тер глаза, прищуривался.
Она не придавала значения тому, что мужчина все чаще прикасался к ней, как будто невзначай хватался за нее.
Мила старалась не думать об этом, списывая все на временную усталость. «С кем не бывает» - повторяла она сама себе.
Все люди устают от работы за компьютером, все читают книги, поднося их чуть ли не к самому носу. Конечно, все. Все. О чем здесь беспокоиться?
Но однажды ночью она проснулась и не нашла Алекса рядом. В квартире было тихо. Свет в ванной не горел. Девушка обнаружила мужчину на кухне. В тусклом сиянии лунного света она могла видеть только темный силуэт на фоне окна. Девушка потянулась к выключателю, но тут же остановилась, услышав тихое:
- Я почти ослеп.
Мила осторожно подошла и села напротив, не произнося ни слова.
- Я слеп, Эмми, понимаешь? За пару недель я стал беспомощнее младенца. Я не могу работать. Скоро не смогу даже дойти до ближайшего магазина. - Алекс говорил тихо, на одном дыхании. Он будто бы не заботился, слушали его или нет.
Девушка впервые видела его таким. Ее уравновешенный, холодный, строгий мужчина, без тени улыбки на лице, плакал. Он плакал без пьяных стонов. Плакал страшно, молча, почти без слез, уставившись в пустоту стеклянным взором и стискивая челюсти.
***
- Знаешь, тебя нам очень не хватает. - Мила поправила плед, съехавший с его колен, и снова положила на них голову. – Новый начальник ужасен. Он на всех орет, требует слишком много. Настоящий тиран.
- Можно подумать, я вас баловал. – По его губам скользнула едва заметная ухмылка.
- К тебе мы привыкли. Знаешь, подзатыльники и колкости – это почетно и даже любимо. Ты вожак нашей стаи. – Пару мгновений она промолчала. – Даже Лизка так думает! Представляешь, она начала ценить твои советы и выговоры за ничегонеделание!
- Так всегда и происходит. Живым ты никому не нужен, а чуть что – сразу любовь появляется.
- Не говори ерунды! - Девушка резко перебила Алекса, подняла голову и с вызовом посмотрела ему в глаза.
- Девочка моя, - нарушил он минутное молчание, запуская пальцы в ее рыжие волосы, – Ты каждый день разговариваешь со мной о бесполезных вещах. Создаешь эффект присутствия, словно я душевнобольной. Ты говоришь мне, что жизнь еще не кончена, что даже люди, живущие без рук и ног, становятся известными, женятся, заводят детей и находят свое призвание. Ты продолжаешь разговаривать со мной, используя особые взгляды и жесты. Я прав? Девочка моя.… Но я не вижу. Тебя не вижу.
Мужчина услышал короткий всхлип и звук быстро удаляющихся босых ног. Он тяжело вздохнул, и устало откинулся на спинку кресла. Ей придется поверить.

@темы: проза

---

Та девочка

[ПаКо]

И в догонку миниатюрка в прозе, чтобы не напрягать вам вновь чтением целого рассказа х)

А ведь раньше, еще тогда, она была похожа на маленькую девочку. Капризную, взбалмошную. Смеялась много, говорила глупости, постоянно перебивала, будто стараясь вновь и вновь обратить на себя внимание. Была дерзкой, как говорится, за словом в карман не лезла, а иногда в ее глазах отчетливо читалось: «Не отстанешь - укушу». Ну а теперь? Куда все это делось теперь? Смотришь - а перед тобой взрослая женщина. Статная, с легкой улыбкой на лице. Идет себе в пальто и никого не замечает. К такой и подойти-то боишься - вдруг у нее какие-то важные дела. Вот только блеск в глазах, слегка уловимый, тот, что не заметишь с первого взгляда, еще напоминает о девочке, которая раздражала тебя до безумства, но в то же время день за днем заставляла прощать ее капризы.

@темы: проза

---

29CityFm

[ПаКо]

Во времена бурной молодости был одним из организаторов флешмоб-движения в нашем городе. Надеюсь, никому не надо объяснять что это х) В общем, веселились, народ забавляли. Это же тоже в каком-то роде самодеятельность? х) В общем, кому интересно, вот парочка видео:

• Рекламный ролик движения
• Наш, можно сказать, первый масштабный "блин" - выступление в память о Майкле Джексоне
• Заморозка
• Какое же флешмоб-движение без своего Free Hugs

У нас, конечно, все не так круто, как в больших городах, но все же х) А так, на самом деле, помимо того что выше, много чего еще было.

@темы: флешмоб, видео

---

всегда актуально

[here you are]

Понимаешь: сложнее Пелевина
хуже паяльника
путаться по понедельникам
в пододеяльниках.

Понимаешь: наверное будет
вынуть из пасти лампочку
проще чем полюбить людей
умыться нашарить тапочки

Понимаешь: быстрее чем выйти
сесть на автобус не опоздав
будет суметь написать на санскрите
до ста.

Понимаешь: мысли летают низко
крест из пальцев не выключит свет
и с подтекстом "пес-Пиздец уже близко"
говоришь: "понедельник, привет".
* * *
Утро приходит с холодом, холод приходит с утром.
Утро приходит с голосом, которым впору разучивать мантры,
Взглядом с больной головы, неразумным и хмурым,
Вестибуляром, который заставит людей на улице думать –
Ты пьяный.

Шива танцует, зевая и взмахивая руками,
Задевает одной из правых тебя в маршрутке;
По утрам так хочется вдруг обернуться Кали,
Закрутиться вокруг оси, разойтись волнами –
И в бункер.

@темы: стихи

---

I was dreaming of homecoming.

[я и мой брат идиот]

пока новое не сочинится, буду спамить старым х))

Жанр: размышления, фантастика, космос
Место действия: какой-то город в Америке
Редакция:  Darth Junk
Примечание: написано по заказу  Darth Junk - "что-то про Бекера"

Я так мечтал вернуться домой. Все эти долбанные последние два года я так мечтал вернуться домой. Прийти к тебе под Рождество, ненавязчиво позвонить в дверь, увидеть, как радостно расширятся твои глаза и грубоватым голосом героя проговорить «с Рождеством, милая». Потом заключить тебя в объятья и все праздники провести с тобой, не вылезая из нашей кровати, той самой, что мы купили вместе, перед началом войны, она удобная, не такая, как эта койка в казарме, пусть и космической. А потом ты бы испекла мой любимый яблочный пирог с корицей, и я бы любил тебя, а ты бы улыбалась мне. И в один из вечеров я бы предложил тебе стать моей женой, моей идеальной женой, которая дождалась своего героя с фронта. И нашим детям было бы чем гордиться своими родителями – эталоном храбрости и верности. Я бы им рассказывал истории о космосе, о том, как я, капитан объединенных военно-воздушных космических сил планеты Земля солнечной системы, входящей в состав галактики Млечный Путь – сражался за наше будущее, бесстрашно истребляя космических захватчиков. Как наша эскадра произвела фурор на все космическое содружество. Что не смотря на то, что наша техника не так развита, как у них, но наша храбрость и доблесть, бесстрашие и сознательное самопожертвование страшнее любого оружия массового поражения. Как нам вручали медали, как наши имена, имена героев звучали в доме каждого существа, которого мы защищали ценой своей жизни. Я много мечтал об этом, каждый мой сон был о возвращении домой. В наш дом. И знаешь, Сьюзи, я никак не мог ожидать, что встречу на пороге улыбающегося Томаса, в домашней одежде, и как к его ноге прижималась девочка, безумно похожая на тебя.
- О, ты вернулся, Джек, - воскликнул мне в лицо Томас.
- А я должен был сдохнуть? – угрюмо спросил я, все сильнее сжимая в руках букет роз, что вез тебе с самого Вашингтона.
- О, нет, что ты! Зайдешь? – он говорил так, как будто не украл любовь всей моей жизни, как будто не приглашал меня войти в собственный дом.
- Нет, - вполне логично ответил я, выкидывая букет и краем глаза замечая тебя в окне.
- Джек! - о, ты удивлена, милая? Какого черта? Вы реально думали, что я не вернусь? – Постой!
- Иди к черту, Сью! Живи своей жизнью, извини за беспокойство!
- Спокойней, Джек, - это он мне еще говорит спокойней?
- Да ты меня раздраженным и не видел! – молчание не входит в мои привычки. Спокойней, червяк, не нарывайся, то, что я невысок, не дает тебе права думать, что я не опасен!
- Да, пойми, она не могла ждать десять лет! – мой кулак, врезавшись в твой нос и с хрустом ломая его, как бы ненавязчиво говорит, отвали и не трогай меня! А нога под ребра намекает на то, что ты жалкий офисный червь, отсидевшийся на Земле из-за связей своего папаши. Неужели ты думал, что я это просто так оставлю? – спрашивает мой второй кулак, врезаясь в твой затылок, когда ты пытаешься встать.
- Прекрати! – почти над ухом орет Сьюзан.
- Нет, это ты прекрати! – ору в ответ я, отталкивая ее. - Хватит! Ты писала, что ждешь меня, что желаешь моего возвращения! Ты должна была написать, что нашла другого! Что у вас семья, дети! И что значит «заходи»? Как ты себе это представляла? Что я вас поздравлю, оставлю все вот так и пожелаю счастья в жизни? Ты меня не знаешь? Или я не писал, что люблю тебя больше жизни?
- Но, Джек!
- Никаких «но»! Ты – дура, Сьюзан, чтобы не сказать грубее, просто дура. И я желаю вам счастья!
Кажется, снег усилился, мне стало все равно, я знал куда шел и надеялся, что хоть в том месте ничего не изменилось.

Мой любимый бар остался прежним, и я был этому очень рад, в кармане завалялись сто долларов, которые я не успел перевести на карточку, а значит, можно было подумать, что я их потерял, а посему пропить.
- Бекер? Бекер! Ты ли это, Бекер?!
- Я, черт побери, да – это я! Не ори, Стив! – я уже прогонял третью кружку пива, и в голове становилось легко и снежно, как на улице. - В этом городе что - все ожидали, что я сдохну? Какие вы противные!
- Ты что, брат? Издеваешься? Да мы с парнями даже в церковь ходили, чтобы за тебя свечку зажигать, и просили пастыря молиться. Как я рад, что ты жив!
- Спасибо, брат, - я наконец посмотрел на него. За эти десять лет Стив значительно возмужал, и он явно больше не смущался своей инвалидной коляски. Черт побери, Стив, да будь я бабой, то отдался бы тебе, ты стал крутым, и это радует.
- Слушай, Бекер, неучтиво с моей стороны, но ты про Сьюзи слышал?
- Скажу больше, Стив, я даже видел, - финальный глоток, вечер только начинался, потому я не повременил заказать еще пива.
- Да, дела. Дин чуть не убил его за это, он даже в обезьянник попал на пятнадцать суток. Хорошо, что не дальше. Офицер Лоу не позволил, он-то тебя уважает, потому прикрыл дело так.
- Ясно, спасибо, ребят.
- Спасибо, ребята? – снова крик у уха, орал вошедший в бар Дин. - Да ты совсем охренел, капитан звездного десанта Джек Бекер!
- Есть с чего охренеть! – уже с улыбкой ответил я. Да, друзья значительно поднимали упавшее до уровня пола настроение.
- Дай я тебя обниму!
И Дин сгреб меня в объятья, и, несмотря на то, что почти половина его тела была протезом, если так можно было выразиться, объятья были теплыми. Я похлопал его по спине. Дин тоже служил во флоте, но через шесть лет он вышел из игры из-за сильного повреждения. Его порвало как будто после пропуска через мясорубку, спасением оказались инопланетные врачи, которые собирали парня по кусочкам, и вот результат, почти цел и почти невредим – главное функционирует и все еще с нами!
- Что делать будешь, Джек? – он присел рядом на стул.
- Ну, для начала напьюсь, а потом посмотрим. Наверное, вернусь во флот. Как раз наша космическая база собирается присоединиться к команде зачистки дальних секторов. Потом найду себе какую-нибудь инопланетянку и заделаю с ней детишек, буду работать на флот и не знать горя, – кривая рожа Дина заставила меня поинтересоваться. - А что?
- Да ничего. Мне, собственно, плевать, что ты там будешь делать дальше, Бекер. Я про Рождество!
- Ах, этот светлый семейный праздник. Так сказал же – напьюсь!
- Слушай, у меня идея получше будет. Ты едешь с нами! Арти устраивает вечеринку, там все наши: алкоголь, девочки, гуляем трое суток. Сауна, бильярд, карты. Будем в частном доме, все как надо. И еще одно, пока ты не ответил. Отказы не принимаются!
- Да какой дурак откажется же?! Конечно, я за!
- Да, кто тебя знает, Бекер, кто тебя знает.
Те трое суток я и под дулом пистолета не вспомню, учитывая, что они растянулись на целую неделю, если не дольше. Потом я вернулся в Вашингтон, подал заявление на поступление в состав команды зачистки и, естественно, меня приняли. На Земле, несмотря на парней, мне делать больше нечего. Потому, что у них через год появились семьи, больше не будет возможностей так погулять, им это больше не надо будет. А делать мне тут откровенно нечего.

@темы: проза

---

Ночные фонари

[ПаКо]

Добавим в сообщество немного романтики.

Они встречались каждый день около девяти. Анджей приходил к дому Рады и ждал ее у подъезда. Обычно он стоял, опершись на стену, думал о чем-нибудь своем и дышал прохладным вечерним воздухом. Рада же всегда опаздывала, но за то время, что они были знакомы, Анджей уже успел к этому привыкнуть. Он даже находил что-то полезное в этих минутах ожидания. Например, у него было время подумать, прежде чем наступит встреча. Анджей вспоминал события дня, людей, которых он видел сегодня, а также размышлял о том, как будет рассказывать об этом своей подруге. Но стоило юноше увидеть Раду на крыльце, и все тут же вылетало из головы.

Читать дальше

Появление Рады всегда было чем-то особенным. Первое, что бросалось в глаза – это ее улыбка. Совершенно внеземная. Порой даже казалось, что ее не смогут стереть никакие будничные проблемы. Каждый раз Рада крепко обнимала Анджея и говорила ему на ухо: «Привет». Затем, не дожидаясь ответа, брала его за руку и уводила в случайном направлении. Анджей всегда поражался, насколько здорово он чувствовал себя во время таких моментов. Как человек, не умеющий как следует выражать свои чувства и эмоции, он всегда вел себя сдержано и слегка отстраненно, но одного прикосновения Рады, пожалуй, хватало, чтобы полностью разрушить стену этой напускной серьезности. Кроме того, Анджей никогда не встречал людей, умеющих так тепло обниматься. И дело здесь было даже не в температуре тела или крепости объятий, скорее в каком-то неведомом «факторе икс», но, сколько бы Анджей не пытался его разгадать, ответа никак не находилось.
Сегодня Рада улыбалась как-то иначе. Анджей сразу же это заметил. Ее улыбка была чужой, не естественной. Было сразу же ясно: что-то произошло. Но Рада всеми способами пыталась этого не показывать, продолжая изображать на лице улыбку. Правда, обнять Анджея она почему-то забыла.
- Ну что, идем? – спросила она.
Они как обычно гуляли по парку, но в остальном все было совсем по-другому. Прошел час, другой, Анджей исчерпал истории, произошедшие с ним за день, а Рада, хоть и делала вид, что внимательно слушает, все же продолжала витать в облаках. Наступило молчание, очень холодное и неловкое. Оно наступало и раньше, вот только на этот раз было просто невыносимо. Вдруг Рада заговорила:
- Тебе не кажется, что сегодня как-то особенно темно?
Анджей задумался. Он ожидал услышать причину, по которой его подруга расстроена, но вместо этого она почему-то заговорила о темноте. Тем не менее, ему не хотелось устраивать допросов, поэтому он сухо ответил:
- Просто фонари еще не включили.
- Нет, я не об этом, - сквозь полумрак на лице Рады отчетливо отражалась глубокая задумчивость, - Темнота какая-то совсем уж жуткая.
Девушка окинула взором все вокруг, будто надеясь что-то найти. Анджей посмотрел ей в глаза, и твердо сказал:
- Я не боюсь темноты.
Рада, слегка засмеялась.
- Дурачок, люди боятся вовсе не темноты. Они боятся того, что она скрывает.
- Например?
- Все то тебе нужно объяснять. Ну, не знаю. В темноте же все совсем по-другому. Каждый человек, проходящий мимо, кажется каким-то подозрительным. Почему он ходит в темноте? Что у него на уме? Страшно, разве нет?
Анджей никогда раньше не думал о таких вещах, и мысли Рады застали его врасплох. В то же время, ему казалось, что в его обязанности входило развеивать все страхи своей спутницы, поэтому он поторопился сказать:
- В любом случае, тебе нечего бояться. Я же рядом.
Рада устало улыбнулась.
- Да знаю я, знаю. Прости, не хотела забивать тебе голову этой ерундой. Просто предчувствие какое-то нехорошее.
Когда часы показали двенадцать, пара направилась в сторону дома. Каждый раз, когда Анджей провожал Раду, он непременно доводил ее до подъезда, и всегда обязательно ждал, когда за ней закроется дверь. Только тогда он разворачивался и со спокойной душой отправлялся в сторону дома. Казалось бы, что могло случиться с Радой, пока она шла несколько метров до своего подъезда, но для Анджея это было что-то вроде традиции. К тому же так спокойнее. Рада же каждый раз оборачивалась, прежде чем скрыться за дверью, и на прощанье широко улыбалась. И Анджею это нравилось.
В этот раз Рада слегка замешкалась, прежде чем уходить. Анджею даже показалось, что она боится к нему прикоснуться. Они еще долго стояли у дома и просто молчали. Девушка будто не хотела отпускать своего спутника, но в то же время не знала, что сказать. Наконец, она произнесла:
- Пожалуйста, скажи, что все будет хорошо.
Анджея слегка ошарашила эта реплика, но все же он четко ответил:
- Конечно, иначе и быть не может. Ну что, до завтра?
- Да, - сказала Рада как-то неуверенно, - Пока.
Она медленной походкой двинулась к двери своего подъезда, а затем как всегда обернулась. Сегодня на ее лице не было улыбки. И взгляд был совершенно другой. В нем чувствовалась какая-то невыносимая печаль, и Анджей, признаться, тут же забеспокоился. Для него было загадкой сегодняшнее поведение Рады, но до последнего момента молодой человек не придавал этому особого значения и был на удивление спокоен. Сейчас же, поймав на себе взгляд, полный грусти и безысходности, Анджея почувствовал, как сердце в груди забилось быстрее. В его душу закралось новое, незнакомое чувство, оно растекалось по телу и сковывало движения, бросало в жар и путало мысли. Похоже, это и было пресловутое «плохое предчувствие».
Анджей прошел пару шагов, уставившись в одну точку. Чувство тревоги не покидало его. Вокруг не было ни единой души, дороги были пусты, город спал. Анджей оглянулся по сторонам, отдышался и ускорил шаг. Неожиданный шум слева заставил его слегка вздрогнуть, но это был всего лишь летящий целлофановый пакет.
Молодой человек еще раз оглянулся и увидел позади себя, где-то в двух ста метрах, два силуэта. Они появились словно ниоткуда и неспешно двигались в сторону Анджея. Терзаемый тревогой он почему-то решил, что стоит прибавить шаг. Вокруг было все так же тихо. Анджей старался не смотреть назад. Он лишь продолжал двигаться, нервно размахивая руками и тяжело дыша. В какой-то момент бедняге показалось, что незнакомцы кричат ему. Анджей вновь не стал оборачиваться. Только дождался, когда кончится здание, зашел за угол и перешел на бег. Он не знал, гонится ли кто-то за ним, или все это ему только померещилось, но всю оставшуюся дорогу Анджей бежал. К концу пути дыхание начало сбиваться, но останавливаться было нельзя. Посмотреть назад он так и не осмелился. Анджею было стыдно перед самим собой, но в глубине души он был рад, что остался цел.
Когда перед глазами появился родной дом, молодой человек слегка перевел дыхание и открыл дверь. В подъезде было темно. Включатель оказался сломан, поэтому исправить ситуацию не представлялось возможным. Анджей, перепрыгивая через ступеньки, вбежал на четвертый этаж и, судорожно поворачивая ключ в замке, отпер дверь и зашел в свою квартиру. Теперь он был в безопасности. Анджей отдышался, присел, и подумал о том, что теперь можно было спокойно лечь спать. Но плохое предчувствие почему-то так никуда и не ушло.
Утром Анджея разбудил звонок. Из трубки звучал женский голос:
- Алло, Анджей?
- Да, кто это?
- Это сестра Рады…
Женский голос был холоден и печален, поэтому Анджей сразу же понял, что случилось нечто ужасное.
- Что произошло?
- Рада… Ее убили позавчера ночью.
Мурашки побежали по спине Анджея, и он на какой-то миг потерял дар речи, но нужно было узнать все точно.
- Как? Кто? Позавчера? Что за ерунда, мы виделись с ней вчера! Это ошибка… Это какая-то ошибка!
- Что? Нет, нет… Ее нашли в нашем подъезде… Два дня назад. Было темно, и похоже на нее кто-то напал. Анджей, Рады больше нет с нами. Ее больше нет…

Ночью фонари вновь так и не зажглись. Как и на следующий день. Тьму освещали лишь огни проезжающих машин, свет из окон жилых домов, а иногда - фонарик в руке человека, который в миг стал самым одиноким на планете.

@темы: проза

---

Поговорим о Богах. Буриме.

[here you are]

Анальгин, Радуга, Она, Страница, Груша, Медь, Прямоугольник, Небо, Симфония, Дым.


Знаешь, сколько легенд в этом загнанном брошенном мире осталось?
Очень много. О них все молчат. Кому-то денно и нощно хранить – не в радость.
Кому-то в радость. Кому-то нести на сутулых плечах эту ношу – кому-то самую малость.
Я расскажу тебе о богах, о героях, о людях, о том, как в двери стучится старость.

… За говором птиц не слышно, как хлопают книги и крутятся блюдца на круглых столах,
На Олимпе – пусто и тихо, лишь Афродита листает страницы; страны горят дотла,
Цари постоянно приносят жертвы, Зевс уже захлебнулся, Арес – сходит с ума.
Афродита устала, она посылает весточку в Рим: как ваши дела?

Артемида стреляет по людям, как по животным, от привкуса груши сводит широкие скулы,
Ирида на радуге спит, чтобы не видеть; её вечно юные плечи немного сутулы.
Из Рима приходит ответ: у нас всё хорошо, Ромул и Рем снова кидаются на амбразуру.
Аид играет с Локи в шахматы, Локи лобзиком подпиливает фигуры.

Афродита скучает, она посылает весточку в Навь, в далекую Древнюю Русь:
Ладо, названная, расскажи, как ты там, как работа, как дом, как спалось?
Мне так плохо, так плохо… - Ладо смотрит в прямоугольник письма и отвечает: «Не трусь»
Ладо, девочка, ты всё так же помнишь меня насквозь.

Аид проигрывает партию Локи, Локи смеется над ним.
У Локи глаза цвета меди, он – чистый огонь без намеков на едкий дым,
Хотя сам он так едок, что кому-кому – не Аиду соревноваться с оным.
Но на Олимпе так тихо – и Аид не хочет оставаться одиноким, старым, седым

Афродита тоскует, она шлет весточку к далеким Ниловым берегам:
Бастет, родная, как ты, как семья, как, в общем, твои дела?
Приходит ответ: знаешь, родная, а здесь неважное небо, всех крокодилов скормили малькам,
Мы, Дита, мельчаем, симфония сыграла, а нас поглощает дурной небесный туман…

Тихо, тихо, послушай, в этом мире не так мало легенд, чтобы о них не знать.
Выпей свой анальгин, я расскажу о богах, о героях, о тех, кто не хотел умирать,
О проклятых людях, о невиданных птицах. Ложись – я постелила тебе кровать.
Я расскажу тебе …А, впрочем, решай без меня, о чем там тебе рассказать.

@темы: стихи

---

всем, кто пишет.

[here you are]

Все персонажи вымышлены, все совпадения чисто случайны,
Все абзацы посчитаны, записаны все опечатки.
По последней странице в мозгу гремит колокол – долгий, прощальный.
Книга закончилась, вот ваше пальто и ваши перчатки.
Все ситуации ложные, все повороты придуманы с целью обогащения,
Каждый эпиграф был выплакан, вылакан ночью на брудершафт,
Под каждое имя подогнан сюжет, копирайт – под каждое обращение,
За незаконный повтор двоеточий – штраф.
Все персонажи придуманы автором в глубокой депрессии.
На каждую черепаху подобран второй и даже третий кит,
Подобрана музыка плюс хронология ритуальных процессий и
Пара столетий в истории; опять переписан миф,
Добавлена пара богов, тройка войн и одна переломная точка.
Всё это сделано то ли за деньги, то ли за просто так –
От великой тоски в голове начинают печататься строчки;
Подсознание пьет анальгин и латает свой белый флаг.

Вне зависимости от того, чья метафора лучше, сочнее и краше –
Все события происходят, оживают все персонажи.

@темы: стихи

---

[here you are]

Считай меня своей совестью, part 3

- Перестань психовать, - говорит мне Нишизоно.

- Перестань психовать, - говорит мне Нишизоно. Он выглядит абсолютно спокойным, как будто так и надо. Я делаю глубокий вдох, чтобы не начать орать благим матом, и отвожу от него взгляд. Рассматриваю стены. Вернее, то, что от них осталось. Хотя плитку – а стоим мы почему-то в ванной – огонь почти не тронул. Зато занавеска в легкомысленный цветочек висит съежившимся комком. От нее и осталось-то всего этот самый цветочек. Один. Остальное – черная вонючая масса. В паре шагов от нас падает небольшой кусок краски с потолка. Под ногами что-то хрустит. Ванная с подтеками ржавчины смотрится ни капли не жизнеутверждающе и несколько оплывших свечей по ее бокам оптимизма ситуации не придают.
Чертов Нишизоно, знает же, что боюсь до одури.
Хотя, в последнее время уже надоело. Нервные клетки не восстанавливаются. Невозможно тратить их бесконечно, пусть и на такую персону, как Шинджи.
А ему хоть бы хны – сидит себе на чудом уцелевшей табуретке, курит, глазами сверкает. Перебирает в руке осколок зеркала. Я то и дело нервно оглядываюсь или начинаю придирчиво рассматривать рукав своей рубашки, в сотый раз забывая о том, что она немаркая, черная. Да, теперь у меня не только волосы темные. Еще и рубашки. Эта, по крайней мере.
- Не параной, - хмыкает японец. Издевается, не иначе.
Неделю назад он спалил этот дом. Весь. Нет, вы не поняли – совсем весь. Многоквартирный дом с практически сотней жителей. Уж не знаю, как ему это удалось, но факт. А то, что на нет-нет-совсем-случайно им брошенной неподалеку канистре – одной из, надо полагать – нашли мои отпечатки, меня даже не удивило. Единое целое мы, в конце концов, или как?
Наверное, это был такой способ заставить меня встряхнуться. Или пощекотать кому-нибудь из нас чудом уцелевшие нервные окончания. Или устроить небольшой геноцид.
Мало кто выжил. Каюсь, мне было страшно. Не то, чтобы смерть меня сильно пугала, тем более чужая. Но когда утром я смотрел новости, а Шинджи, допивая мой кофе, сообщил, что это его – моих, вернее, рук дело – меня обуял ужас. Не за себя даже. На себя, если честно, плевать; сдамся закону, меня признают больным и упекут гнить в палату и общаться с Нишизоно до недалекого конца наших общих дней. Не за себя – за десять-двадцать-черт-знает-сколько похоронных процессий. Я даже не знал, что ему сказать в ответ тогда.
«Личность человека, совершившее это ужасающих масштабов преступление, была установлена по хорошо заметным отпечаткам пальцев. Это некий Нейт А….» - дальше новости я смотрел не стал. Выключил телевизор и пошел собираться. Нишизоно уже не довольствуется тем, чтобы устраивать мне Ад в моей квартире, подумал я тогда, кидая в свою сумку необходимые вещи. Ему нужен масштаб серьезнее, плевался я ядом, смешивая с водой и выливая в унитаз многочисленные дозы товара. Только героин оставил. Себе.
Он пришел, как и ожидалось. Одобрительно хмыкнул, вырвал сумку из моих рук, отшвырнул ее куда-то и сказал «пошли». Я успел только достать деньги и наркотик и переложить их во внутренний карман куртки.

И вот теперь я стою, любуюсь на черные от копоти стены в нежилом по моей вине доме, во внутреннем кармане куртки, лежащей на дне ванной, нехилое количество героина; а за пределами дома воют сирены и кричат очевидцы. Моей смерти хотят сотни людей, и десятки их через несколько минут полностью оцепят этот дом.
А Нишизоно Шинджи сидит, курит и говорит, чтобы я не психовал.
- Ты можешь сдаться, - вместе с речью с губ Шинджи срывается рваный дым и, кажется, тоже складывается в слова. Мне уже, если честно, плевать. Я недавно прекратил принимать все свои таблетки и не удивляюсь уже никаким галлюцинациям. – Нормальным тебя, Нейти, точно назвать не смогут. Даже если очень сильно постараются, - вот она, главная галлюцинация. Лишил меня моей спокойной жизни в белом прохладном мирке и как будто этим доволен.
А самое странное то, что я четко осознаю свое желание, самое сильное за последние несколько лет. Я хочу, чтобы Нишизоно Шинджи действительно был живым. Чтобы он сейчас, здесь, передо мной сидел из плоти и крови, а не из своего неуемного духа и моего больного мозга.
Ни за что ему этого не скажу. А то, глядишь, повторно сдохнет – от смеха.
- И ты отправишься в белые стены, Нейти, в одиночку на последнем этаже. Ну да что я буду тебе рассказывать – вы, доктор Аури, и так всё прекрасно знаете, верно? – машинально киваю. Ощущаю, как правая рука чуть-чуть немеет, и недоуменно на нее смотрю. Вроде бы ничего. Перевожу взгляд на Нишизоно, и все становится ясно: осколок зеркала он уже выбросил, но, видимо, неаккуратно и на его руке чернеет порез. Порез на его руке, а немеет моя. Но кровь из ладони японца сочится и как будто настоящая.
Что вообще в моей жизни не «как будто» в последнее время? Глазам я верить уже разучился, перед ними что только не проплывает порой. Звуки тоже доверия не внушают, да и не внушали никогда. Хочется верить, что реален Шинджи, но и здесь облом, и, пожалуй, самый грандиозный.
Пожалуй, стражи порядка за пределами дома вполне настоящие. И ломка, которая начнется через несколько часов – тоже. Но пока что это неважно. Пока что я хочу верить, что Нишизоно, порез и кровь из него имеют место быть. В доме, который спалил он, а не я. И вообще, мне всё это показалось.
- А можешь постараться бороться. Хотя бы один раз в своей гребаной жизни, - он встает и подходит ко мне. Машинально пытаюсь сделать шаг назад и чувствую холод осыпающейся плитки лопатками. Японец ухмыляется и сгребает меня за шиворот. Ощущения при этом, как у тряпичной куклы. Иногда мне кажется, что он и от пола так меня оторвать может.
Я не дергаюсь и не стараюсь высвободиться. Это бесполезно – проверял неоднократно и больше смысла пытаться не вижу. Я теперь даже ему не сопротивляюсь, не то, что миру. Лицо Нишизоно близко, глаза злые, уголки губ издевательски приподняты – это я вижу даже при таком хреновом освещении.
- И даже не попытаешься вырваться? – выдыхает дым он мне в губы. – Ну же! – я перестаю дышать, чтобы не закашляться, и ответить ему не могу. Где-то внутри копошится что-то очень знакомое и давно не подававшее признаков жизни.
- Не разочаровывай меня в себе, Аури, - говорит мне японец.
«Ведь ты еще, черт подери, живой»
Думаю о том, что надо пару раз трепыхнуться для проформы, вяло попросить отпустить меня и не мять ткань. Он плюнет куда-то в сторону, но отпустит. Мы посидим, помолчим, и разговор продолжится. Или не продолжится. Зависит оттого, успеют ли копы за это время досюда добраться. А потом по наклонной.
Думаю, что так и надо бы поступить. Но вместо этого дергаюсь назад гораздо сильнее, чем сам от себя ожидал. И чем ожидал от меня Шинджи, видимо, потому, что оказываюсь на свободе. Живое, копошащееся во мне, нерешительно поднимает голову змеиным движением. Я неумело сжимаю руку в кулак и бью. Странно, но в голове нет даже мысли о том, как всё это по-идиотски смотрится. Бью по челюсти, нелепо и промахиваясь, бью в живот, натыкаясь на далеко не мягкий на ощупь пресс, бью, бью, бью. Что-то швыряю, кричу. Одна из свечей потухла, но меня это ничуть не смущает. Нишизоно сначала просто уворачивается, прокурено хохоча, а потом тоже бьет. Резко, в живот. Сгибаюсь напополам, но тут же выпрямляюсь. Шинджи смотрит на меня с какой-то бешеной радостью. Костяшки саднят, руки болят, в голове ничего, кроме непомерной злости на все происходящее и желания крушить мир.
- Так-то лучше, - наконец, разлепляет губы Нишизоно. Кажется, мои удары не прошли для него совсем бесследно. Ну надо же.
«Ведь ты еще, черт подери, живой»
Меня трясет, хрен пойми отчего, и желание крушить всех и вся никуда не исчезло, как будто Шинджи мне его передает, волна за волной. Глупо, правда, при таком раскладе его бить, но я все равно пытаюсь. Он заламывает мне руку.
«Нейт Аури, мы знаем, что вы находитесь в этом здании. Выходите медленно, с поднятыми руками. Здание окружено»
- Здание окружено, Нишизоно, - повторяю я. Рука неприятно побаливает в непривычном для нее положении. Я снова дергаюсь, но, прежде, чем успеваю себе что-нибудь вывихнуть, японец меня отпускает.
- Я слышу, - хмыкает он, ставит на место табуретку – ее я тоже швырнул. Вернее, попытался – левой рукой далеко не отбросишь. Садится. – Что будем делать?
«Выходите с поднятыми руками. Здание окружено»
- Хуй знает, - ощущение подозрительного неправдоподобия происходящего как никогда сильно, но мне плевать. Я ощущаю себя живым. Впервые за многое время. И дела мне нет до того, что причина этому – мое расслоение личности.
Буду звать его своим Дьяволом и думать, что от этого что-то поменяется.
Дьяволы не умирают, так ведь?
«Здание окружено»
Опять пафосная ортодоксальная религия. С которой всё и начиналось, кстати говоря.
Отличное время для воспоминаний.
- Отличный план, Аури, - фыркает японец. Хоть бы ты, сволочь азиатская, живым сейчас передо мной сидел. В порыве чего-то не слишком хорошего почти открываю рот, чтобы сказать ему о своем желании. Благо, вовремя затыкаюсь. Потухла еще одна свеча. С удивлением отмечаю, что вижу, и весьма неплохо.
«Здание окружено»
Здание, и правда, окружено и я уже слышу топот по первым этажам. Мы на предпоследнем, кажется, и копам бежать до нас еще несколько минут. Последнюю свечу Шинджи гасит пальцами, при этом роняет свой окурок на пол. Я топчу его носком ботинка. Мы остаемся в темноте.
«Нейт Аури, выходите с поднятыми руками. Здание окружение. Сопротивление бесполезно. Повторяю, сопротивление бесполезно»

@темы: проза, считай меня своей совестью

---

Утренние знакомцы.

[я и мой брат идиот]

Добавим немного юмора. Одного героя вы точно узнаете, прочитав ранее "Обитель тьмы".

Густой молочный туман мягко стелился по улицам Лондона, поглощая все в предрассветных сумерках. Неясный свет фонарей только усугублял положение, нагоняя лишнего страху на суеверных людей. Звонкий и достаточно сочный стук каблуков усиливался с каждой минутой. Это высокая темноволосая девушка не спеша идет по пустынной улице. В такое время обычных людей и не встретишь на улице. С появлением нового объекта туман ринулся к ногам девушки, закружился, как радостный пес, вокруг ее талии, стремясь тоже укутать от окружающего своими дымчатыми щупальцами. Туманный Альбион подтверждал свое имя с каждым утром. Впрочем, Илана, а это была именно она, совершенно не обращала внимания на этого надоедливого утреннего товарища, которого встречала всякий раз, когда возвращалась домой в пять утра. Ее не интересовало, что он зябко крадется следом за ней, что залазит под подол пальто, дело в том, что сытую вампиршу вообще мало что интересует. Она мягко улыбнулась своим мыслям, хотя и была огорчена, что еще не встретила ни одного таксиста.
- Здравствуй, Илана.
Низкий шелестящий голос заставил содрогнуться девушку, она неуверенно повернула голову. В проходе между домов стоял никто иной, как сам Алан Шустер. Обычно голос сира не вызывает у нее отвратного чувства могильного холода, но сегодня что-то было не так, точнее он говорил с ней как-то иначе.
- Здравствуйте, сир.
Девушка, завидев движение со стороны старшего вампира, машинально отступила на шаг назад. Но, показывать, что на данный момент она не хочет с ним контактировать было опасно, потому взяв себя в руки, Руге замерла, покорно ожидая своего учителя.
- Я всюду тебя искал, - продолжил свою монотонную речь сир, замерев на расстоянии вытянутой руки, от своего «птенца», - нам надо поговорить, Лана.
Девушка немного скованней, чем того желая кивнула ему в ответ, намекая, что не смеет перебивать речь своего господина.
- Послушай, - он коснулся ее плеча, и она изготовилась к длительной схватке с учителем, - я слышал…
- О-о-о!!! Какие люди! То есть трупы! Тьфу, вампиры!!!
Развалистой походкой из-за угла вывалился широкоплечий мужчина, Шустер досадно скривился, а Илана только и поджала губы, то ли скрывая отвращение, то ли улыбку.
- Это ты, Дж…
- Он самый, старина Шустер! – Шедвар со всего размаху впечатал ладонь в плечо сира Руге, якобы приветствуя его. В зубах у вожака лондонской стаи волков уже по древнему обычаю красовалась сигарета, которой он активно дымил.
- И, не сочти за грубость, что ты тут делаешь? – угрожающим тоном обратился к вервольфу старый вампир, тот только хмыкнул. Совершенно неясный жест для Иланы, вот теперь стой и думай, обиделся таки вожак, и будет ли он за грубость бить морду Шустеру, или нет, и может просто от удовольствия понервирует его. Впрочем, для самой Руге эта ситуация выходила в плюс, было время на то, чтобы собраться с мыслями и придумать, как извернуться на столько, чтобы можно было бы еще немного оттянуть время, а после спокойно избавиться от сира. Тем временем, вервольф отправил окурок в дальний полет и изволил начать свою речь.
- Иду я значится, по соседней улице, и чую запах странный, то ли лилиями пахнет, - мимолетная улыбка в сторону девушки, - то ли такими свежими трупами несет, думаю, а заверну, пожалуй, я в этот поворот и проверю, чего это твориться такого, в опасной близости с моей территорией? Ты прикинь, я вот в проулок, между домов, а тут ты, вон тот хрыщ на крыше и Ланочка. И у меня сразу мысль такая, они тут что дискотеку без меня устроить решили? Ну, я же мужик компанейский, люблю в разных компаниях потусить, там, новостями обменяться, ну ты меня понял. Так, что делать будем?
Шедвар заискивающе пару раз приподнял брови и широко улыбнулся, заставив Алана еще больше скривиться. Вампир невзначай дернул плечом, скидывая руку вожака со своего плеча. Пожалуй, если начнется потасовка, думала Илана, то, у Шустера не самое выгодное положение, не смотря на того самого, как выразился Шедвар, хрыща на крыше. Это отлично понимали все находящееся на данной улице, даже фонарь, что стал активней мигать, явно пытаясь что-то предпринять, чтобы отогнать от себя опасную компашку.
- С тобой, Шедвар, к сожалению, мы ничего делать не будем, - не смотря на всю злость и раздраженность, говорил Шустер по прежнему с отличной выдержкой и беспристрастностью.
- Ой, да брось, старик, ты же знаешь, я не по этим делам, - моментально перебил его итальянец, - могу того индивида оставить тебе, а тогда Ланочка на мне.
Большой Босс Декаданса подмигнул сиру.
- Понимаешь о чем я?
- Нет! – резко ответил мужчина, - Извините за грубость, уважаемый вожак волчьей стаи, я пойду. Поговорим в следующий раз, Илана.
- А, пустяки, я все понимаю, луна не в той фазе, солнце поблескивает на востоке, а баптисты все спать мешают, постоянно машут своими библиями перед гробом. Ничего, до встречи, Шустер!
Вервольф активно замахал вслед удаляющейся фигуре Алана в проходе, пока тот окончательно не скрылся из виду.
- А дружка-то, забрал.
- Что? – переспросила девушка, немного удивленно смотря на Джека, - Мистер Шедвар, не хочу показаться неуважительной, но, зачем вы к нам подошли?
- Сегодня что, день вежливости и всеобщего возлюбения? - Шедвар презрительно скривился, немного взъерошивая волосы.
- В смысле?
- Ну, никто, на удивление, не хочет быть грубым со мной, я прямо удивлен, поражен и восхищен. Мо-ло-дцы!
- И все же, какая цель, мистер Шедвар?
- Ответь сначала мне, на один вопрос. Это, правда, что когда птенец решает избавиться от поводка сира, то ему надо его убить и в итоге сами сиры и убивают своих недостойных птенцов?
- Мне кажется, что нет смысла вам отвечать, раз вы настолько во всем осведомлены, - Руге приподняла опустившийся воротник, прикрывая шею.
- Класс, спасибо. Вот бы попасть на такое шоу, сир против ученика. Блин, спецэффектов быть должно уйма, - Джек обернулся и быстро зашагал дальше по улице, все еще что-то оживленно бурча себе под нос.
- Мистер Шедвар! Мой вопрос!
- Хм, - мужчина обернулся, потом посмотрел на небо, после опустил взгляд на часы, - есть так называемая интуитивная выгода, Руге, подрастешь – поймешь.
Девушка хмыкнула, но осталась недовольна ответом вожака. Выгода значит? А если она не просила его о подобной услуге, что же тогда? На совесть рассчитывает? Глупо ведь.
- Тебя подвезти? – вырвал ее из раздумий все тот же надоедливый, но такой бархатистый баритон. Илана проделала похожие действия, что минуту назад совершал и Шедвар, до рассвета оставалось минут сорок, не стоило так рисковать. Она утвердительно кивнула и нагнала уже развернувшегося вервольфа. Непонятный тип, от которого, помимо обычных аллергенных симптомов, появлялись странные мурашки на теле. Нет, не раздражения, может страха? Ведь она так и не может предугадать, что он выкинет в следующий момент, а казалось бы, уже триста с гаком лет прожил. Интересно, она бы вела себя так же, как сейчас, если бы была оборотнем, а не вампиром?
Густой молочный туман устремился на освободившееся пространство, когда утренние знакомцы ушли. Он тут же легкими завитками ложился на брусчатку, стремясь скрыть следы встречи. Фонарь пару раз мигнул и погас.

@темы: проза