[г-н Директор]

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Точка связи.

[я и мой брат идиот]

А давайте вспомним первое.

Название: Точка связи
Жанр: экшн, жестокоть
Персонажи: Кевин МакКой, Джек Хэй Мао
Фэндом: Город 24
Место действия: Китай.
Предупреждение: присутствует нецензурная лексика, жестокость, черненький сальный юмор
Редакция: МакКой

Война оказалась совсем не такой высокой и благородной штукой, как думал Мао изначально. И это не грязь и не кровь, это дерьмо. На войне всегда есть те, кто готов убивать и быть убитым, и те, кто считает, что не готов, к сожалению, вторых больше. Но самый ад твориться не на поле боя, а в лагере, точнее, в вечера перед выступлением войск. Когда ты действительно встречаешь призраков - тех, кто завтра умрет, они сразу выделяются, но по привычке человек отбрасывает мрачные мысли и ничего не замечает.
Хэй брел по лагерю. Недавняя стычка с инкубаторскими во время ужина все еще крутилась в голове молодого военного, в общем, он был в довольно скверном настроении.
- Нет!
- Не выбрыкивайся, - услышал хамелеон позади провизионной палатки, он поспешил заглянуть туда. А за палаткой происходила типичная сцена для лагеря полного молодых и горячих парней, особенно ярко разделенных на элиту и "чернь". МакКой, успевший запомниться азиату своим вспыльчивым характером, пытался уломать парня из отряда Джека. Учитывая, что даже в лагере не все знали о присутствии рожденных, бедняге Михалу приходилось просто терпеть подобные издевательства. Даже Мао, считавший себя стопроцентным гетеросексуалом, считал этого европейца достаточно привлекательным. Насыщенные каштановые кудри, светлые голубые глаза и обаятельная улыбка. Девчонки должны были штабелями падать к его ногам, и, что логично, ублюдки, подобные МакКою, тоже интересовались Михалом, но в менее эстетичном варианте, чем те же девушки.
- Отпусти его, - азиат дернул инкубаторского выскочку за плечо, оттаскивая от своего сослуживца. МакКой, не ожидая подобной дерзости, на время потерял равновесие и чуть не упал, но все же смог удержаться на ногах.
- Что, Мао, тоже хочешь любви и ласки? Так я тебе сейчас устрою…
Кей ринулся на ускоглазого, но тот резко увернулся, взяв мужчину в захват и с особым ощущением превосходства ставя его на колени. Хэю даже не пришлось пользоваться перевесом в силе, хватило только техник изучаемого им стиля и давления на болевую точку.
- Отставить.
На шум пришел взводный, что и заставило азиата отпустить ублюдка и вытянуться в струнку перед командиром.
- Два ночных дежурства, подряд, обоим, с западной стороны.
Оба провинившихся состроили кислые морды. Западная сторона на этой стоянке была самая спокойная и самая отдаленная от общего костра, именно поэтому старшие дежурные по лагерю ее проверяли чаще, чем остальные точки, так как постовые имели привычку засыпать от скуки.
Ночь в джунглях никогда не бывает тихой и спокойной, и пусть азиатские леса не кишели всякими ночными тварями, а лагерь был немного в стороне и на возвышении, доносящиеся звуки все равно будоражили. Мутировавшие животные стали не менее опасны, чем сами террористы из сопротивления, а на своей территории становились даже опаснее. Еще не все были изучены, потому никто не знал наверняка, что могло случиться после укуса. Если повезет, то сразу сдохнешь, если нет, то можешь мутировать, или тридцать дней лежать в горячке пуская кровавую пену, из-за странного яда тебя не будет брать не один препарат, и так, пока эта болезнь сама не убьет тебя или кто-то не сжалиться и не пристрелит. Что-то гигикнуло в стороне от Хэя, но тот только чертыхнулся, немного размялся, подпрыгнув пару раз, достал сигареты и закурил. Метров через тридцать тоже показался огонек. Это МакКой, так же прикурил, Раздраженный азиат пытался не думать о том, кто там стоит и что у него есть винтовка с тепловой наводкой. Затяжка, другая, третья. Стало интересно, Кевин - камень гребаный или все же человек. Хамелеон включил термоочки, вскинул винтовку и хмыкнул, европеец на той стороне проводил те же самые действия, рассматривал китайца в прицел.
- Мао, подходи поближе. Я тебя так выдеру – в ушах звенеть будет.
Джек сплюнул в сторону, затянулся и выпустил несколько дымовых колечек. Дешевая бумага и табак тлели быстро – не хотелось тратить хорошее курево впустую из-за какого-то выродка.
- Звенеть в ушах будет только у тебя. Потому что отодрать ты можешь от силы свою руку. И то не факт, что она согласится.
- А ты иди сюда и проверим.
- Так ты еще и ходить не можешь? Не думал, что в полицию калек берут.
- Не нарывайся, молокосос!
- А то, что приползешь и накажешь?
Возможно, Кевин хотел еще что-то добавить, наверняка, жаждал набить морду этому «узкоглазому отродью», но его прервал властный голос главного дежурного.
- Разговорчики на посту! Если не успокоитесь, доложу взводному и будете всю неделю караулить.
Послышались отдаляющиеся шаги. Мао снова вскинул винтовку, рассматривая в прицел переливающуюся зелеными оттенками фигуру. В инфракрасном сканировании нажать на курок очень хотелось, но тогда, его бы и самого пристрелили. А вот желание умирать из-за такого дерьма напрочь отсутствовало.
В обед Кею повезло: его отряд ушел на задание в джунгли и, скорее всего, вернуться они должны были только через пару суток, потому дежурство на западной точке само собой отложилось. Хотя, после девяти часов в поисках непонятно чего в компании пары лоботрясов из элиты он уже жалел о поспешной радости. Они искали вход в подземные коридоры, построенные сопротивленцами, но безрезультатно. А влажность, которая в низине почему-то была значительно выше, чем на плато, доводила до белого каления.
- Ладно, бойцы, отбой, возвращаемся в лагерь Похоже, ложная наводка.
МакКой облегченно хмыкнул, и, довольно посвистывая, бодрым шагом пошел за командиром "домой".
- Итак, мы потеряли контакт с восьмым отрядом шесть часов назад, когда их командир не вышел в обусловленное время на радио связь. Мы только можем предполагать, почему это произошло. Естественно, основной причиной для нас является атака со стороны сопротивленцев. Вполне вероятно, что кто-то еще жив, потому стоит тот квадрат проверить, откуда мы получили последний сигнал, - взводный посмотрел на выстроенных перед ним в шеренгу бойцов. Хотя за все это время с рожденными в форме проблем не было, они даже в лагере вели себя по-тихому, доверия парни не вызывали все равно.
- Приказ понял, сэр, сейчас же выдвигаемся.
Рев двигателя почти заглушал голос майора, раздающего указания.
- Значит так, парни, высаживаемся сверху, по двое, - лицо командира было красное от крика, а на шее от напряжения вздулись все жилы и вены. - Связь по рации, в первый эфир выходите через десять минут плюс порядковый номер вашего прыжка Далее на связь каждые двадцать минут. Капитан Норс и я будем ждать вас на пике Хенг Ю. Там мы простоим трое суток. Каждые двенадцать часов будет прилетать спасательный экипаж и всех пришедших эвакуировать в лагерь.
Самолет уже входил в нужный квадрат действий Рацию выдавали только одному из группы, и она досталась Мао. По той простой случайности, что он стоял со стороны командира. Но получение рации автоматически делало его старшим в их маленькой команде из двух человек.
- Первый пошел! - крикнул майор.
Передвижения команд отслеживали по датчикам на униформе. Данные автоматически пересылались в мини компьютеры, встроенные в шлеме спасательной команды. Двое спасателей на одного человека, чтобы увеличить вероятность выживания. Перед прыжком включали маскировку костюма, что на время делало прыгающих невидимыми, но возможность быть подстреленным противником всегда оставалась. Невидимость не скрывала тепло тела и биомагнитнное поле. Хорошо хоть, им удалось обойтись без парашютов - расстояние до земли рассчитывал компьютер, и когда до поверхности оставалось меньше двадцати метров, срабатывали двигатели обратной тяги в ранцах за спиной.
Кровавое месиво, вот во что приземлился Джек. Мао еще не знал, за кем он спустился, а вот его напарник, Михал, до земли долетел без головы. Вот так вот сразу с "небес" и в Ад. Тело Джек искать не стал – его оттащило на антиграве куда-то в сторону. На войне считают не убитых, а выживших.
Хамелеон рысцой побежал в сторону передатчика. Вскоре впереди послышались выстрелы, рев и добротные маты. Бегать в джунглях тяжело, кажется, что вместо воздуха вдыхаешь воду, тело становится тяжелее и хуже подчиняется. А еще ты потеешь, как свинья, раз так в шесть больше, чем обычно, и если не восстановишь запасы воды в организме, то умрешь от обезвоживания.
На небольшой полянке, явного искусственного происхождения, Мао обнаружил МакКоя. На того со скоростью аэролета из зарослей летело двое оборотней. И, возможно, Кей с ними отлично справился, если бы не мигание красного диода на бластере. Зарядов оставалось всего ничего, но даже этот факт не остановил упертого и самонадеянного парня. Хэй резво выскочил на «пятачок», в прыжке снося голову первому ликантропу. Второго МакКой добил сам. Огонек на его бластере погас, ставя точку в этом бою.
- Я бы справился, - тяжело дыша и стряхивая с униформы дымящиеся клочки шерсти, пробурчал Кей.
- Не за что, - ответил азиат, протягивая «знакомцу» запасной блок зарядки.
Сверились с часами - точка связи через две минуты, которые можно было потратить на осмотр трупов. Как оказалось, Кевин тут сражался один и успешно отбился от шести оборотней, Джек удивленно присвистнул.
- Молодняк, - хмуро отозвался сослуживец.
Мао покосился на парня, может и молодняк, все равно хорошо сработано, даже добивать не надо. Впрочем, на войне открывались и не такие способности людей. Жить захочешь, взлетишь без гена левитации. Рация призывно зашипела.
- Спасательная группа пять на связи.
- Как успехи, сынок?
- Найден рядовой...
- Лейтенант, - вставил Кей.
- Лейтенант Кевин МакКой. Ранений нет. Рядовой Михал Кружевски мертв, был подбит в воздухе. Местонахождение его тела мне неизвестно, - рапортовал азиат с особым привкусом стали. Времени на эмоции не было.
- Ясно, передаем координаты, - на стекло шлема вывелась карта, красной точкой на которой были обозначены они с Кевином, а синей - пик Хенг Ю, - повернись на сорок пять градусов по часовой стрелке и будешь двигаться прямо к нам. Ждем вас целыми.
- Есть, сэр.
Мао отключил рацию и карту, теперь она была в его голове с малейшими деталями. До вершины было километров семьдесят. Учитывая, что они не на трассе, этот путь займет сутки, главное не делать длительных остановок.
- Идем.
Спуски, подъемы, снова спуски. Липнущая к мокрому телу форма, дикий взгляд и тяжелое дыхание случайного напарника за спиной. А еще миллионы странных криков, гигиканий и улюлюканий повсюду. Казалось, что даже под землей сидят эти твари, готовые в любой момент впиться клыками и рвать тебя на мелкие кусочки. Треск, шелест, выстрел.
- Лучше отпугнуть заранее, - комментарий МакКоя.
- И выдать наше местоположение, - Хэй прибавил ходу, на столько, насколько это было возможно. Казалось, уже кипящим от жары легким не куда нагреваться, и если там, внутри хамелеона, разгорится искра то раскаленный на солнце воздух сразу же взорвется, окрашивая все вокруг в багровый. Шипение, визг, свист режущего воздух лезвия. Мао вытер нож о траву и откинул в сторону, подергивающуюся в предсмертных конвульсиях мигеру – полузмея, полу-оса, странная и непредвиденная мутация. Мигерой ее называли исключительно военные, позаимствовав образ из любимых анекдотов и рассказов про тещу. Понятное дело, что ученые для этой скотины другое имя придумали, но Джеку было глубоко плевать.

И еще пять часов непрерывной погони за жизнью. Даже с оружием в руках они были в особой опасности, а нормально отдохнуть смогут только в лагере. К вечеру небо затянуло тучами, начался легкий дождик - неожиданное и неприятное завершение дня. Джек вышел на очередной сеанс, но назревающая буря вызывала помехи. Связь конкретно сбоила.
- Вас плохо слышно, рядовой, - шипел на том конце майор. - Но могу вас заверить, что с пика мы никуда не денемся, лучше переждите где-то грозу.
Пришлось, и, правда, искать, где бы спрятаться. Дождь оказался кислотным, еще один «сюрприз из джунглей». Парни забились в какую-то природную пещерку, с трудом помещаясь там вдвоем. Но другого укрытия найти не удалось, а дождь усиливался. В той расщелине, куда они забрались, не то, что стоять было неудобно, вздохнуть полной грудью было почти невозможно, про посидеть, разжечь костер или полежать мыслей не возникало. Джек прижался спиной к холодному камню, настолько плотно, насколько позволяли шершавые, пачкающие плесенью стены. Он старался не смотреть на лейтенанта, обернувшись в сторону выхода, занавешенного лившейся с неба мутной водой. Хамелеон все время ждал нападения, где-то там внутри, кажется, под ложечкой, странно посасывало.
- Знаешь, Мао, а я б тебе и, правда, присунул. Главное, на рожу твою не смотреть, не люблю узкоглазых. А в остальном от человека не отличишь.
- МакКой, иди в жопу.
- Ну, разворачивайся, войду, раз просишь, - с ехидной улыбкой парировал парень и тут же получил кулаком в нос, за что приклад Кея "случайно" врезался под дых азиату. Потасовка продлилась минут пятнадцать, потом зашипела рация, видимо командир решил удостовериться, что парни живы здоровы. Джек не сразу ответил, он не мог отдышаться, то и дело, пуская носом кровавые пузыри. Это сильно радовало МакКоя, и Хэй мог обижаться, если бы, не кровоточащие десны и разбитые губы лейтенанта. А рация все трещала.
- Мао, - устало выдохнул азиат, - на связи.
- Почему так долго не отвечали, рядовой?
- Заснул, не слышал, - а синие глаза сверлили ухмыляющегося Кея.
- Ясно, как вы там?
- Укрытие нашли, переждем дождь и направляемся к вам. Перед выходом выйдем на связь.
Вспышка света и громыхание грома перекрыли майора на той линии.
- Повторяю, что жду связи десять минут после полуночи.
- Есть, сэр.
- Отбой.
Парни синхронно развернулись спиной к спине, так было теплее, и не надо было смотреть на постную рожу сослуживца.
- Тебе лет то сколько?
- Двадцать один. Будет, - Хэй немного помолчал, перехватил винтовку удобней, - А тебе?
- Двадцать пять, - Кей сплюнул. - Тоже будет.
Еще где-то час они простояли молча. Одному хотелось курить, другому есть, но обоим очень хотелось принять горизонтальное положение и тихо, мирно заснуть. Чтобы напряженные мышцы расслабились, тяжелые мысли ушли, а раны наконец-то зажили и перестали чесаться.
- Ты дежуришь первый, - поставил перед фактом Кевин, и прежде, чем азиат успел возразить, добавил, - это приказ, как выше стоящего по рангу.
Пришлось молча согласиться, Джек уперся одной ногой в стену, хоть как-то меняя положение, чтобы немного снять напряжение с позвоночника.
Ночь была длинной, как-то тягучей и угнетающей, а дождь все лил и лил. Молний становилось меньше, громыхало реже, но монотонный шум стучащей по листьям воды затягивал, убаюкивал. Мао буквально на минуту закрыл глаза...
Азиат дернулся, голова раскалывалась. Он открыл глаза, пытаясь понять, что происходит. Сначала он подумал, тело просто занемело, но потом понял, что сидит посреди леса, а не стоит в пещере. Хэй еще раз дернулся, и в его плечо уперлась чья-то волосатая лапа:
- Сиди, не рыпайся.
Хамелеон повернул голову в сторону говорящего - из-за сумрака и тумана лицо особо не разглядеть, но говорили на китайском.
- Ишь, какой борзый. А дружок гляди, сидит смирно, видно чересчур мы его приложили, - пропищал кто-то слева.
Всего азиат насчитал пятерых сопротивленцев, вполне вероятно, что было еще пара снайперов.
- Закурить дайте, - прохрипел рядовой, посмотрев на молчащего и угрюмого парня, который не сводил глаз с пленных. Скорее всего, телепат.
- На том свете накуришься, - Мао опять кто-то пнул, заставив зашипеть, как змею, а вот МакКой и, правда, не подавал никаких признаков жизни.
Джека это не сильно расстроило, умер, так умер, надо было самому выбираться, или попытаться выбраться. Средства у хамелеона были, так сказать, подручные. Парень представил, как на его руке появляется острый отросток и тихо молился, чтобы густой туман оказался достаточным прикрытием для пробивавшегося сквозь кожу и плотную материю униформы длинного костяного шипа. Подцепив наростом веревку, Мао завалился на бок и начал дергать рукой, подпиливая волокна. Спасибо, небо, что сопротивленцы не додумались связать их проволокой или еще чем-нибудь из металла. Иначе пилил бы он долго и счастливо, до самой старости. Вот только движение плеч все равно было заметно, пришлось клеить дурачка. Джек засмеялся, громко, насыщенно, слегка истерично, задергался, будто к нему под рубашку забралась какая-то юркая тварь.
- Ты чего? - спросил его первый голос, азиат даже внимания не обратил, - прекрати дурака валять!
- Да пошел ты, - сквозь смех выдавил Хэй. Это перестало быть игрой. Его и, правда, разбирало странное щекочущее чувство. Было смешно и обидно: он первый раз заснул на посту, даже не заснул, просто прикрыл глаза, а должен был перетерпеть и тогда... А что тогда? Смогли бы они из того положения ловко выбраться и расправиться с явными матерыми "охотниками" на инкубаторских? Возможно, сумели бы отстреляться. Возможно, они бы сразу умерли и не мучились, и сейчас бы Джек не чувствовал, как остывает тело товарища, за его спиной. Правда, это уже была накрутка, азиат точно не мог сказать, жив Кевин или нет. И уж, конечно, он не чувствовал, как остывает его тело. Веревка, наконец, сдалась. И перед самым началом схватки телепат вдруг выкрикнул.
- Он «хамелеон»!
Только его этого уже не спасло. Картинка собственного тела в голове военного изменилась, и еще не выращенные до конца когти вспороли живот менталиста. Запахло паленым. Оказалось, МакКой - отличный актер, все это время он просто выжидал. Ему удалось добраться до оружия. Послышался свист пуль, за работу принялись снайперы. Мао ринулся к первому, попавшемуся на глаза стрелку, как обезьяна, взобрался на дерево, настигая противника, готовящегося к прыжку, и они кубарем скатились вниз. Под конец стычки когти все же отрасли, и Хэй своими руками выпотрошил неудачливого снайпера. За действиями лейтенанта он не следил, но доносящиеся звуки борьбы говорили о том, что еще какое-то время удара в спину можно не опасаться.
Выстрел. Показалось, что тело азиата оторвали от земли и хорошенько встряхнули, а потом с силой швырнули вниз. Китаец сжался в комок, попытался сгруппироваться и по инерции прокатился еще пару метров. Было больно, пуля попала подмышку слева, между пластинами брони Мао хватанул сухими губами воздух, голова завалилась на бок. Хамелеон обмяк, стеклянными глазами уставившись на вскинувшего винтовку снайпера.
Сопротивленец решил, что дело сделано, клиент готов, но Джек тоже был хорошим актером. Зеркальное расположение органов в который раз спасло ему жизнь, и, то сердце, которое стремился прострелить рожденный, по-прежнему бешено колотилось с правой стороны. Да, ему было больно, хотелось не просто взвыть, а кричать, рвать на голове волосы и пристрелить этого ублюдка. Только вот, жалость, бластера под рукой не было. Но и валяться просто так нельзя. Вероятность убийства Кевина при таком раскладе повышалась с каждой секундой.
Снайпер, наконец, отвлекся, потянулся за патронами. Этого времени хамелеону хватило, чтобы слиться с местностью, быстро подобрался к зазевавшемуся парню и…Серое небо, серые деревья, серый туман, серое лезвие. Снайпер тихо захлебнулся собственной кровью Вспышки огня, выпускаемого Кевином, окрашивали мир вокруг них в слишком насыщенные тона. Казалось, что это все происходит в каком-то кино, и Хэй просто сидит в зале. Азиат спрыгнул с дерева и ринулся к сослуживцу, чуть не попав под его атаку. Все события продолжали протекать как будто мимо парней, даже когда широкое лезвие вскрывало грудину противника, когда мощный заряд бластера разрывал звериную морду, когда острые клыки и когти впивались в спину и рвали, а крик на время перекрывал все звуки вокруг. Они не знали, когда это закончилось. Кей устало опустился на одно колено, выбирая бластер, где осталось больше зарядки, а Джек, опираясь о ствол дерева, медленно сползал на землю, оставляя за собой красный шлейф из своей и чужой крови.
Азиат знал, что если сейчас заснет, то уже не проснется, и там, слева, все еще жутко болело. Когда весь адреналин вышел, когда боевой мандраж прошел, и больше не было стимула, он понимал, что вполне вероятно видит свой конец. Даже начал прокручивать воспоминания детства. Но его насильно изогнули, закидывая левую руку за голову, да он и особо не сопротивлялся. Разгоряченное лезвие вошло в плоть оборотня, заставив почувствовать себя самым живым на этой планете.
- Какого хрена ты творишь, недоносок? – брыкнулся китаец, но МакКой крепко привалил его, давя коленом на шею.
- Ша, мясо не разговаривает, а пулю все равно достать надо.
Мао стиснул зубы, и гордо молчал, пока мясник, возомнивший себя хирургом, кромсал его плечо. При виде того, с какой скоростью затягивается рана, Кей цыкнул и сплюнул в сторону:
- Ну, вот и поиграли «в доктора».
Наступила тишина, азиат постепенно приходил в себя, отгоняя все еще всплывающие детские воспоминания. Теперь это было не к месту, умирать он не собирался.
Потрескивание рации показалось громом среди ясного неба. Или это в джунглях стало подозрительно тихо? Небо с востока начало светлеть, и красно-серый, местами обугленный пейзаж, начал наполняться красками.
- Да, - снова с отдышкой и без всех «прелюдий» ответил Джек. Голова гудела, как после добротной пьянки.
- Сынки, вы чего пропали совсем. Я тут уже пять часов на ногах держу запасной отряд, но штаб все время давал отбой. Вы целы?
- Целы. Нас все еще двое. Идем к цели.
- Когда будете?
Хэй устало поднял свой шлем, надел его и вывел карту на экран.
- Часа три точно.
- Ждем. Через полчаса на связь.
Мао развернулся, подхватывая винтовку. Там оставалось заряда выстрелов на десять. Парень развернулся и посмотрел на прищурившегося напарника, тот как-то подозрительно покачивал бластером и не сводил взгляда с хамелеона.
Видел. Конечно, видел! Если кожа из желтой внезапно становится серой, а на руках отрастают когти в пару дюймов не заметить сложно. А если ты военный, то тебя профессия обязывает замечать все. Хэй провел языком по зубам, состроил рожу и нашел отличный повод перевести немую тему.
- Вон пик Хенг Ю, нам туда. Видишь?
- Ну.
- Полено гну! Пошли! – он направился в сторону такого желанного перевалочного пункта.
- Не торопись, Мао. А вдруг, если ты один из террористов? – Кевин взял рядового на мушку.
- Сидел бы я с тобой связанный?
- Подстава.
- Меня застрелить пытались.
- Но не застрелили. Ты оборотень!
- Я свой!
- Чем докажешь?
Хэй устало уставился на лейтенанта, доказывать сил и желания не было, все это было направлено на другую цель.
- Дойдем до майора Грейтса и капитана Норса, можешь сказать им. Все равно впереди иду я, ты всегда можешь пристрелить меня в любой момент. Тебя ведь даже не осудят за это. Только стреляй сразу в затылок, чтоб наверняка.
Кей хмыкнул, но ничего не ответил, только махнул рукой, пропуская азиата вперед.
Так они и бежали, три часа без передышки. Сил с каждым шагом становилось все меньше, чаще спотыкались, дышать становилось тяжелее, а еще время от времени, когда Джек останавливался отдышаться, тяжелое дуло упиралось ему в спину, напоминая, что там, сзади, тот, кто следит за каждым его движением и готов нажать на курок в любой момент. Нервы были уже на пределе, когда Хэй заметил, что порода под ногами стала более твердой. Двадцать минут - и они стояли у подножья Хенг Ю, оставалось взобраться на плато и все пройдет, кошмар останется в джунглях.
Майор вышел им на встречу, мягко улыбаясь. Только он уже знал, что сейчас ему расскажет МакКой. И Хэй знал, что сделают с лейтенантом. И тот рассказал, отважно прикрывая собой майора от злобного оборотня.
- Я все знаю, лейтенант. Весь наш отряд – Рожденные. Я тоже оборотень. И, как видишь, командир.
Парень отскочил в сторону, хорошо хоть, не свалился с обрыва. В глазах застыл ужас и полнейшее непонимание.
- Не волнуйся, ты не будешь этого помнить, просто так надо. Те, кто нужно, в курсе. Просто знай, что мы за мир. Извини.
Мощнейшая ментальная волна накрыла Кевина, стирая из его воспоминания, как Хэй обратился, как террорист-телепат выкрикнул, выкрикнул что-то…. Бой теперь казался смазанным, фигуры и взрывы – картонными, тело тянуло от усталости. Лейтенант опустился на колени, сжимая руками голову, и, кажется, пытался что-то выкрикнуть, но боль все пожирала.
Когда стирают память, это словно молотом по темени.
Когда вставляют куски новых воспоминаний процесс похожий, только молот, раз так в восемь больше самой наковальни.
В тот момент Мао даже стало жаль, что ему пришлось показать свои способности сослуживцу. И было ему жаль ровно до того момента, пока Кей не заговорил:
- Чего уставился, Мао?! Нравлюсь что ли?
Все пошло по накатанной. А на войне все так, монотонно и однообразно, но выживать, же надо.

@темы: проза

---

Супермен: Тайна происхождения

[ПаКо]

НАСТАЛО ВРЕМЯ ВЫЛОЖИТЬ ЧТО-ТО НЕСЕРЬЕЗНОЕ. Здесь ведь кто-нибудь любит комиксы?

Раз уж такая пьянка пошла, раскрою вам свое самое задротское хобби. Началось все это очень давно, предпосылки были еще в детстве, но что тут скрывать, полюбил я комиксы заморские, про героев с силушкой богатырской. И как-то вот так получилось, что начал их переводить. В российском «Сообществе переводчиков комиксов» известен, как Pa_Ko, предпочтение всегда отдавал издательству «DC». Сейчас этим правда уже не занимаюсь, но в былые времена наклепал туеву хучу комиксов для сайта «Это Супермен!» (который впоследствии сдох), а затем немного для «Web-of-comics». Представляю вашему вниманию одну из первых моих работ - серия из шести номеров о становлении знаменитого Супермена. Перевод, верстка текста, оформление в ФШ, все мое, родное. Для чтения подойдет програмка CDisplay.

Читать дальше

Superman: Secret Origin #1

Первый из шести номеров комикс-серии «Супермен: Тайна происхождения». В этом номере Кларк Кент встречается с ответственностью за свою суперсилу, после того как случайно повреждает руку своему лучшему другу, Питу.

СКАЧАТЬ

Superman: Secret Origin #2

Вторая часть минисерии Супермен: Секрет происхождения. Кларк встречает группу необычных подростков, пойдя за которыми он оказывается в 30 веке.

СКАЧАТЬ

Superman: Secret Origin #3

Всем придется посторониться, потому что идут Лоис и Кларк. Кларка принимают на работу в Дейли Плэнет. В напарницы ему дают лучшего репортера газеты, Лоис Лэйн. И на первом же репортерском расследовании Кларку приходится проявить себя как Супермен.

СКАЧАТЬ

Superman: Secret Origin #4

Эксперименты Лекса Лютора до добра не доведут. Один из его новых подопытных, Руди Джонс, становится... Паразитом. Теперь он опасен для всех, и единственный кто может его остановить - это Супермен.

СКАЧАТЬ

Superman: Secret Origin #5

Лекс Лютор не верит в добрые намерения Супермена. Как и генерал Лэйн. Лютор снабжает армию своей новой опасной игрушкой, Металло, чтобы те раз и навсегда разобрались с Человеком из Стали. Кто же победит в битве? Почему высшие чины считают его опасным?

СКАЧАТЬ

Superman: Secret Origin #6

Супермен сталкивается со своим самым жестким противником – своим другом детства Лексом Лутором! Победитель будет героем Метрополиса. Если Вы думаете, что знаете, кто выиграет, то Вы недооцениваете, насколько Лутор хочет заиметь это звание…

СКАЧАТЬ

@темы: переводы, комиксы

---

Ода пельменям

[ПаКо]

Для всех, кто любит покушать х)

Есть в мире много удовольствий
И каждое дарует наслаждение.
От обвинений в тривиальности увольте,
Ведь я слагаю оду о пельменях.

Кто не испробовал их вкус невероятный,
Тот в наслаждении ни капельки не смыслит!
Прошу не понимать меня превратно,
Мои хвалы отнюдь не для корысти.

Да, вроде бы всего лишь кусок мяса,
Обернутый тончайшим слоем теста,
Но вкус его доводит до экстаза!
И раз испробовав, вам не найти уж места.

К тому же, в столь, казалось бы, обычном блюде
Гора разнообразия таится.
Вы можете подать его в любой посуде,
Но все равно увидите счастливейшие лица.

Пельмени малые, большие, среднего размера,
С говядиной, свининой, прочим мясом,
Пельмени с майонезом, сыром, соусом, и тысячи примеров
Здесь можно предложить для вашего же счастья.

Пельмени можно есть на улице и дома,
С друзьями и с семьей, собравшись за столом,
А можно поглощать их одиноко,
Орудуя и вилкой, и ножом.

Да, я люблю пельмени, это правда,
И, собственно, за что их не любить.
Для языка – прекрасная услада,
Да и обед для тех, кто не привык голодным быть.

@темы: стихи

---

Палата №7

[ПаКо]

Обычно я дарю людям стихи, а в этом году подарил старшему брату рассказ, написанный специально для него. Но так, как он его давно прочел, теперь читать можно и всем остальным.

Посвящается моему брату.
Никогда не переставай верить в чудо.

Нового пациента поселили в палате номер семь. Прежде чем оказаться запертым, он сильно сопротивлялся и выкрикивал множество угроз, но, когда все же оказался под замком, всего лишь огляделся вокруг, а затем уселся на койку, о чем-то задумавшись. Казалось, что «больной» пытается сконцентрироваться: тело его было напряжено, ладони – сжаты в кулаки, а взгляд направлен в одну точку.

Читать дальше

Лечащим врачом нового пациента был Виктор Григорьевич Шаповалов. Он уже много лет занимался психиатрией, и мог наблюдать несчетное количество видов психических расстройств. Больные воображали себя королями, придумывали новые миры, страдали от мании преследования, путали сны с реальностью и даже расщеплялись на несколько личностей. Поэтому Виктора Григорьевича совсем не удивили «симптомы» нового пациента.

Прежде чем назначать лечение, следовало познакомиться со своим подопечным. Виктор Григорьевич решил не откладывать сею обязанность в долгий ящик, и, как только разобрался с накопившимися за несколько дней бумажками, отправился в нужную палату.

За дверью с цифрой семь Виктора Григорьевича ожидал худощавый мужчина лет тридцати, с длинными волосами до плеч и внушительной щетиной. Он никак не отреагировал на появление врача и все так же сосредоточенно продолжал всматриваться в одну точку. Пациент был среднего роста, кареглазый, с выразительной профилем и восточной внешностью. Впалые щеки, фингал под глазом и весьма помятый вид выдавали в нем бродягу или, по крайней мере, человека, столкнувшегося с серьезными проблемами.

Переступив через порог, Виктор Григорьевич как всегда натянул на лицо добродушную улыбку и как можно дружелюбнее сказал:

- Добрый день, я буду наблюдать ваше состояние. Очень надеюсь, что мы подружимся, и я смогу вам хоть чем-нибудь помочь. Но для начала хотелось бы познакомиться. Как я могу вас называть?

Пациент молча поднял свой взгляд на врача, медленно осмотрел его с ног до головы, а затем небрежно произнес:

- Называйте меня, как хотите. Это не имеет особого значения.

Виктор Григорьевич в очередной раз улыбнулся. Он знал, что если человек не хочет сразу же представляться, то нужно уступить. Важно установить контакт на начальном этапе. Быть открытым и не наседать – все довольно-таки просто. Но, слегка помедлив, он решил, что все же стоит сразу перейти к делу:

- Мне сказали, что вы считаете себя богом.

Пациент нахмурился. По нему было видно, что произнесенная фраза его лишь расстроила. После глубокого вздоха он уже более четко, чем в прошлый раз, ответил:

- Это не совсем верная формулировка.

Виктор Григорьевич был рад, что пациент снизошел до разговора. Теперь нужно было попытаться задавать вопросы как можно корректнее. Работа с душевнобольными в чем-то схожа с обезвреживанием минного поля: один неверный шаг – и тут же последует взрыв.

- Простите, видимо, я все не так понял. Как же будет правильно?

- Называть себя богом было бы слишком амбициозно, - пациент вдруг задумался, как будто, пытаясь сформулировать свои мысли. - Я не являюсь богом в привычном для вас понимании этого слова. Я лишь часть его. Одно из его Альтер-эго, ни больше, ни меньше.

Виктор Григорьевич еще не встречал больных, возомнивших себя богами, но ситуация требовала продолжения диалога, поэтому, проанализировав услышанное, он поспешил спросить:

- Проще говоря, вы - его воплощение?

- Нет, вы опять не совсем правы, - было видно, что пациента начинало раздражать непонимание со стороны врача. - Бог существует отдельно от меня, но в то же время мы одно целое. Он создал меня, потому что я был ему нужен.

- Большинство религий проповедуют ту же идею.

- Но их учения ошибочны.

Пациент отвечал так, будто ожидал услышать именно те вопросы, которые задавал Виктор Григорьевич. Было видно, что ему далеко не в первый раз приходилось все объяснять, и, похоже, что его это слегка раздражало. Немного помолчав, пациент вновь заговорил:

- То, что проповедуют святоши, может быть, в чем-то и схоже с истиной, но саму суть они толкуют неверно.

Виктор Григорьевич все ждал чего-то неординарного, но слова человека, сидящего напротив, пока что казались всего лишь установками заурядного агностика. Необходимо было продолжать задавать вопросы, чтобы докопаться до сути проблемы.

- Все же вы согласны с тем, что вас создал бог?

- Если вы о библейском «по образу и подобию», то я скорее не соглашусь. Я считаю данную теорию излишне материалистической. «Создал» – это слишком громкое слово.

Виктор Григорьевич был поражен. Пациент не только создавал впечатление вполне уравновешенного человека, но, к тому же, оказался весьма просвещенной личностью.

- Как же тогда вы бы это назвали? Ведь мы - существа из плоти и крови…

Не дав Виктору Григорьевичу договорить, пациент прокричал:

- Да с чего же вы это взяли?!

Врач даже вздрогнул от неожиданности. Такие быстрые перепады настроения были первым признаком того, что этому потрепанному бедняге нужна была помощь. Но Виктор Григорьевич понимал, что сам он должен был при любых обстоятельствах оставаться спокойным.

- С чем именно вы не согласны?

- Разве не ясно? – пациент уже даже не пытался скрывать злобу. - Это ваше «из плоти и крови»… С чего вы взяли, что все мы устроены именно так?

Виктор Григорьевич был слегка удивлен. Одно дело – оспаривать такую зыбкую тему как религия, совсем другое – ставить под вопрос научно доказанные факты. Похоже, человек, сидящий перед ним, и вправду был, по крайней мере, не в себе. Нужно было лишь выяснить, в чем именно заключаются его «отклонения».

- Человеческое тело хоть и не изучено до конца, но все же о его внутреннем строении можно говорить с уверенностью.

- Почему? – не унимался пациент. - Какие ваши доказательства?

- Все это уже давно доказано учеными.

- То есть, кто-то сказал вам, что мы состоим из плоти и крови, и вы приняли это на веру?

Виктор Григорьевич слегка усмехнулся. Давно он не сталкивался с такими дотошными «больными». Спор мог длиться вечность, поэтому нужно было постараться увести разговор в иное русло. Обдумав свой ответ, Виктор Григорьевич сказал:

- Дело не только в словах. Я могу видеть то, как я выгляжу. Я могу чувствовать, ощущать все своим телом. И другие люди здесь не при чем, я и сам могу делать выводы.

Пациент вскинул руки вверх, схватился за голову и глубоко вздохнул. Виктору Григорьевичу даже на секунду показалось, что мужчину удовлетворил такой ответ, но на самом же деле он всего лишь собирался с мыслями.

- «Тело», «чувства» - все это понятия весьма противоречивые. Ваш разум скован стереотипным мышлением. Кто-то сказал вам, что такое мир, по каким законам он существует, и вы уже не можете представить себе, что все может быть не так, как написано в ваших учебниках. Вы мыслите шаблонами, по давно отработанной схеме, потому что не знаете, что может быть по-другому. В вашей голове уже есть ворох сложившихся понятий, и вы ни за что не согласитесь, что все они ложны. Вы абсолютно уверены в том, что мои слова – бред сумасшедшего, и какие бы доводы я вам ни привел, вы все равно найдете, что мне ответить. Так, может быть, лучше поговорим о вас?

Виктор Григорьевич не смог сдержать удивления. Его рот слегка открылся, но сказать было абсолютно нечего. Он попытался собраться, но смог лишь робко проронить пару слов:

- Ну что вы, я всегда открыт для новых идей. Просто мне очень хотелось бы понять вас правильно.

- В том то и дело, что вы не сможете понять. Ортодоксальность ваших взглядов вряд ли можно подвергнуть переработке. Ваше мировоззрение уже сформировано, и как бы я ни старался на него повлиять, скорее всего, это не представится возможным.

- Попробовать все-таки можно, - сказал Виктор Григорьевич уже более твердо.

Пациент вдруг наклонился и посмотрел своему врачу прямо в глаза. Он долго молчал, вглядываясь в них, и, наконец, после затянувшейся паузы заговорил шепотом:

- То, что я вам скажу, – это тайна. Вы можете не верить моим словам, но от этого они не становятся менее истинными. Вы готовы услышать правду?

Сердце Виктора Григорьевича забилось быстрее, и он никак не мог понять, почему так разволновался. Этот пациент хоть и выглядел, как всего лишь потрепанный судьбой человек, но все же обладал невероятной харизмой, способной заставить затаить дыхание даже самого заядлого скептика. Кажется, он даже не хотел производить впечатление и не делал попыток переубедить своего собеседника. Пациент просто говорил так, как будто он был абсолютно уверен в своих словах и ничто не смогло бы его переубедить. Виктору Григорьевичу оставалось лишь кивнуть головой и послушать, что же этот странный человек хочет ему рассказать.

Получив согласие, пациент как-то ехидно улыбнулся, а затем сказал:

- Все мы – боги, вот только не в курсе этого.

Виктор Григорьевич решил, что данный ответ слишком абстрактен, поэтому решил уточнить:

- Вы не могли бы понятнее изложить свою точку зрения?

«Больной» будто ожидал такого вопроса. Он ответил сразу же, не задумываясь, четко произнося каждое слово:

- Я расскажу вам все. Всю правду о боге. Мой рассказ может вас удивить, но я прошу, пожалуйста, не перебивайте меня. Записывайте, если хотите, но я думаю, что вы запомните все и так. Я буду использовать психологические термины, чтобы вам было понятнее. Ну что, начнем?

Виктор Григорьевич всерьез запереживал. Он не знал, как объяснить свое внутреннее беспокойство, но показывать это пациенту было нельзя, поэтому он как можно более твердо произнес:

- Да, прошу вас.

Подопечный уселся поудобнее, сложил руки и начал говорить:

- Бог появился очень давно. Я не смогу объяснить вам, откуда и как, потому что и сам этого не знаю. Видимо, он был всегда. Его владения были огромны, бесконечны, и он мог делать с ними все, что захочет. Но бог был один. Один в этом бездонном мире. Он мог создавать вселенные, но все они были безжизненны. Одиночество разрушало его изнутри. Оно опустошало, путало мысли и не давало существовать в покое. Даже всемогущее бессмертное существо может сойти с ума от одиночества. Но однажды, он придумал нас. Вообразил, что он не одинок. Ваши Адам и Ева были всего лишь первыми вымышленными друзьями. Однако постепенно их становилось все больше и больше. Вы вообще можете представить себе, на что способно божественное воображение? Его естество раскололось на миллионы осколков, и все мы были нужны ему, каждый выполнял свою собственную роль, предназначение, если хотите. А когда личность становилась не нужной, она просто «умирала». Вы бы назвали это синдромом «множественных личностей» или «диссоциацией», но суть остается сутью – наш бог, наш «хозяин», наш внутренний стержень, уже давно не в себе. Он выдумал этот мир, чтобы не сойти с ума окончательно, и уже очень давно живет иллюзиями. Мы все и есть его иллюзии. Мы бестелесны и являемся лишь плодом божественной фантазии. Но каждый из нас способен на какое-то время завладеть сущностью бога, и тогда этот счастливчик будет способен на все. Мы все - его часть, и каждый из нас может стать богом, стоит только проявить усердие.

Когда пациент закончил, в комнате надолго повисло неловкое молчание. Виктор Григорьевич пытался обдумать все сказанное и сделать соответствующие выводы, но у него никак не получалось. Врач был поражен не столько необычностью услышанной истории, сколько тем, что он и сам на долю секунды поверил во все это. Вопрос, который он задал следующим, будто сам сорвался с губ:

- А у вас есть доказательства вашей теории?

Пациент тяжело вздохнул, а затем произнес:

- Сложно предоставить какие-либо доказательство в мире, где все ненастоящее.

- Но откуда же вы знаете то, что вы мне только что рассказали?

- Я не просто выдумал все это, уж поверьте. Мое воображение развито не настолько хорошо.

- Значит, вам рассказал это кто-то другой? – не унимался Виктор Григорьевич.

- Нет. Я сам все познал. Я почувствовал это на себе. Я был богом. Всего лишь пару минут, но все же я владел его разумом. Даже не знаю, что случилось, но однажды он впустил меня в свое сознание и разрешил им управлять. Тогда то я и узнал всю правду. Это было ужасно. Я был один в пустоте. Мир вокруг меня был мертв, но в голове моей звучали миллионы голосов. Все они были мне знакомы, но в то же время я слышал их в первый раз. Меня пронзила тоска, вселенская, необъятная, и, когда сил не осталось, я закрыл глаза и вновь очнулся здесь. В нашем мире. Но теперь я знал. Знал все то же самое, что и бог. И даже больше. Он уже давно потерялся и не различает, что является реальным, а что нет. Но я могу это различить.

Виктор Григорьевич почувствовал, как капелька пота стекает по его щеке.

- Почему же вы сейчас сидите здесь, передо мной? Вы же можете стать всемогущим и спокойно обойти все замки.

- Все не так просто. Здесь нужна концентрация, но личности вокруг пытаются сдерживать меня. Скорее всего, это что-то вроде подсознательного защитного механизма бога. Он не может свыкнуться с мыслью, что лишь выдумал обитателей этого мира, и поэтому блокирует меня. Он боится, что я окажусь прав. Возможно, скоро я просто исчезну: за ненадобностью. Кому нужен воображаемый друг, который с тобой не согласен?

В тот вечер Виктор Григорьевич еще долго разговаривал с пациентом. Они обсуждали бога. Это была длинная беседа с множеством каверзных вопросов и развернутых ответов, и, казалось, ей не будет конца, потому что Виктор Григорьевич никак не мог разрешить крутившийся в его голове главный вопрос: «Кто же здесь сходит с ума – я или же мой пациент?» Он решил продолжить беседу завтра и в задумчивости отправился в свой кабинет.

Когда на следующий день Виктор Сергеевич решил зайти в палату номер семь, она была пуста. Персонал несколько часов искал сбежавшего пациента, но никто так и не был найден.

Виктор Сергеевич не курил уже много лет, но на всякий случай держал оставшуюся еще с давних времен пачку сигарет в нижнем ящике стола. Тяжело дыша, он достал сигарету, подкурился и вдохнул в легкие горький, но успокаивающий дым.

@темы: проза

---

[here you are]

ВАРНИНГ: куски гейства. Нет, мне не стыдно. Я предупредила.

Считай меня своей совестью part 2


Listen or download radiohead climbing up the walls for free on Prostopleer

climb up the walls

Я устал.
Нет, правда. Он приходит. Садится. Закуривает и начинает втаптывать меня в грязь. К чему-то призывать. Хлестать по щекам – почему-то сильнее он теперь не бьет. Сломать, что ли, боится.
Приходит бить мою посуду, топтать мой ковер и зубоскалить. Все такой же, как будто ничего и не было.
Как будто я не опознавал год с лишним назад его труп в городском морге.
Приходит пить мой алкоголь. Хотя нет. Не мой. Наш. Швыряет бокалы из окна, как я сам года три назад и смеется. Зло смеется и как будто живой. Он даже в зеркалах отражается.
Приходит такой же, каким был тогда, на кладбище, и не берут его годы, и не брали, даже когда живым был. И, пожалуй, этот факт – объект моей неустанной зависти. Он приходит, садится и говорит, что я чего-то еще стою в этом поганом мире.
Смешно, право слово. Интересно, ему действительно не наплевать? Или же для Нишизоно Шинджи мое хилое тело – просто единственный способ остаться здесь, на этом чертовом шарике, которому пророчат конец света вот уже которое столетие? Ей-богу, второй вариант меня устраивает гораздо больше, он привычнее, понятнее и знакомее. Эгоистичная дрянь Нишизоно Шинджи, терроризирующая меня, бедного-несчастного. Это гораздо логичнее вариации, в которой он находит меня, потому, что не хочет отпускать или бросать.
Или вариации, в которой мой воспаленный мозг придумывает себе mpd.
Эгоистичная дрянь Нишизоно Шинджи тянет из меня последние силы. Это факт. Я глотаю таблетки и практически не могу уснуть без снотворного. Я теряю в весе и практически превратился в бледную тень. Но пугает меня вовсе не это.
А то, что я, мое тело и сознание, по сути, все еще существуют нераздельно благодаря этой самой дряни. Которая – который, вернее – еще и пытается как-то тянуть меня наверх. Таская за волосы, выпуская табачный дым в лицо и скалясь в своих ухмылочках, но тянет.
Climb up the walls. Climb up the walls, сука.
А я устал.
Как-то раз я сказал ему, что не верю в его существование. Что он – долгая навязчивая галлюцинация, видимая, слышимая и осязаемая. Бред и не более того. Он рассмеялся и съездил мне в челюсть. А потом спросил – могут ли галлюцинации бить?
Черт тебя дери, Нишизоно Шинджи, вытягивая меня наверх, ты утянешь меня за собой в могилу.
Я давно прохожу мимо зеркал быстро и нервно, стараясь не смотреть. Но если раньше боковым зрением я улавливал белое пятно в отражении, то теперь у него, у пятна, появилась темная верхушка. Зачем-то останавливаюсь. Вглядываюсь. Мешки под глазами, неровно отросшие крашеные волосы, синюшный цвет лица, тощая шея уходит в белый воротник. Остальное тело надежно упаковано, не столько от окружающих, сколько от самого себя. Ну и заодно от Нишизоно. Хотя в том, кто из нас главная, а кто второстепенная фигура, я давно уже запутался.
Во рту мерзкий привкус сигарет. Он сопровождает меня постоянно, даже тогда, когда японца нет рядом. Наши глаза похожи, наши волосы похожи, наши слова порой одинаковы – иногда я вообще теряюсь и не могу понять, где заканчиваюсь я, и где начинается он.
Лучше бы уж ты не умирал, Нишизоно. Ну, или умер бы совсем и полностью. Всё лучше, чем существовать в моем теле. Хотя, как я уже упоминал, жив я только благодаря нему. Во всяком случае, мне так кажется.
Его непрерывно вырабатываемой энергии хватает и на него, и на меня.
Но это ни капли не отодвигает на задний план того факта, что я умираю. И он об этом знает. И злится, потому как я бездействую.
Кретин. Хочет действий? Да пожалуйста.
Главное, успеть до того, как он вернется. Резко отшатываюсь от зеркала, иду к своей сумке. Да, я беспечно ношу героин в сумке. Какая уже разница, в самом деле. Тем более, что там немного. Две или три стандартных дозы. То, что нужно.
Когда-то я смеялся над своими клиентами, потрепанными жизнью и копами, с бегающим взглядом и дрожащими руками. Со спрятавшимися венами и практически постоянно хлюпающим носом. Когда-то, кода сидел еще недостаточно плотно. Сейчас я вообще не понимаю, какого черта я еще не сдох и какого черта я не сдох лет Nадцать назад. Возможно, эта чья-то злая шутка. Возможно, виноват тот же Шинджи. Хотя я в состоянии обвинить его в чем угодно, вплоть до цунами в Японии.
И если его живого возводить в ранг религии было бы странно, то сейчас – самое то. Шинджи и героин. Отличная вера, Аури. Можешь собой гордиться.
Разбавляю порошок водой, грею с помощью зажигалки Нишизоно. Если честно, то страшно до одури. Жить не хочется, а страшно. Смотрю на ровно горящий огонь и думаю о том, что он умрет вместе со мной и все будет хорошо и спокойно. Ну ладно, просто спокойно. Ну, или он вселится в кого-нибудь еще, а мне все равно будет спокойно. Эта мысль греет, я даже улыбаюсь.
Главное – успеть. А то пощечинами точно не отделаюсь.
А еще я всегда смеялся над суицидниками. И думал, что никогда до такого не докачусь.
Ан нет. Вот он я, ищущий здоровую вену где-нибудь на своем теле и с переполненным всякой мерзостью шприцом в руке. Загляденье просто. На руках вен не обнаруживается, везде только синяки-синяки-синяки, шрамы, точки от уколов и выпирающие у запястья кости.
Жалкое зрелище, чтоб вы знали.
Здоровая вена обнаруживается на ноге, под коленкой. Туда и колю, предварительно переместившись к зеркалу. Почему-то хочется видеть собственные глаза без зрачков. Лучше бы я этого не делал, право слово.
Потому что глаза в отражении не серые и разрез у них не арийский.
После укола я еще несколько секунд разглядываю свои поменявшие цвет глаза, а потом, после глухого удара об пол – его я еще чувствую, равно как и подкатывающую к горлу тошноту – наступает темнота. Темнота эта, как мне хочется верить, финальна и конечна.
Но мечтаниям моим сбыться не суждено. Потому как в темноте я вижу постепенно проступающее кресло. Столик. Пепельницу на нем. И главный атрибут, не покидающий меня вот уже который год. Нишизоно Шинджи. Неожиданно, правда?
Почему-то об этом я не подумал. О времени, в течение которого я буду в коме. И о том, что он сможет в это самое время меня навестить.
- Так-так-так, - он подчеркнуто рассматривает свои ногти, и мне чудится, что их длина и форма сменилась на мою. Приглядываюсь и с облегчением вижу, что мне показалось. – Ну что ж ты за долбоеб такой, Нейти, оставить на полчаса нельзя, - он встает и идет ко мне, лежащему на полу. Опираюсь на руки, чтобы встать и с удивлением вижу свои ногти в нормальном виде. А еще краем зрения улавливаются светлые не седые пряди.
Выть хочется. Надо было все-таки вешаться.
Мое проклятие, не спеша, подходит и смотрит, как я поднимаюсь.
- Ну и, Нейти? Какого, собственно говоря, хуя? – он говорит, как мог бы говорить я. Смешно. Я открываю рот, чтобы что-то сказать. Возможно, сказать, так как мог бы сказать он. И он бьет. Куда-то под ребра.
- Какого черта ты творишь? – я даже не понимаю, на каком языке он говорил. Как в плохом голливудском фильме, картинно отлетаю и снова оказываюсь на полу. Он опять-таки подходит и садится рядом. Хочет ударить, по нему видно. Но сдерживается. А в следующую секунду я ощущаю, как моментально ломаются ногти, как укорачиваются волосы, и почти даже ощущаю, как они темнеют. Вижу, как цвет глаз Нишизоно светлеет до болезненно-серого.
- Какого черта? – спрашивает меня мое «я».
- Не твое дело, - отвечаю я сам себе. Ощущаю чужие руки на своей шее, воскового цвета и холодные. Мертвый Нишизоно Шинджи с простреленным виском молча смотрит на меня и тянет губы в ухмылке.
- Я не хочу жить, - говорю я. Труп разлепляет губы, но звук все равно идет из моего горла.
- Ну и мудак. У нас на двоих одно тело, Нейти, а ты его практически угробил, - мое туловище тяжелеет, висок отдается болью, и вот уже я сам сижу и держу за горло подозрительно знакомого блондина в белой рубашке с закатанными рукавами.
Привет, меня зовут Нишизоно Шинджи, и я труп вот уже год и два месяц как.
- И буду гробить дальше, если сейчас не получится. Я не хочу жить, - отвечает мне блондин. В каждом его глазу я вижу по маленькой копии картины Караваджо «Положение во гроб».
Что бы это значило.
- А я хочу, - говорю я, не мои мертвые губы шевелятся, а блондин послушно за мной повторяет. Вернее, повторяю я, говорю от имени трупа, но в данную минуту я и этот блондин – существа абсолютно разные.
Это даже смешно. Обстановка вокруг резко меняется, в голове уже нет ощущение пули черт-знает-какого калибра, а я сижу на алтаре и предлагаю гореть в Аду. И целую. Кому я предлагаю? Кого я целую? Правильно, Нишизоно Шинджи.
Плохое время для ностальгии. Нишизоно с моими глазами и в белой грязной рубашке стоит рядом и зло смеется. В руке у него сигарета, которой он старательно выписывает на «Положении» то самое сокровенное, что обычно пишут на заборах. Краем глаза я замечаю татуировку в виде дырочки у него на виске.
А я тем временем трахаю живого Нишизоно Шинджи. Господи, когда я уже сдохну?
Господи с какой-то иконы показывает мне фак.
Что, мне даже умереть спокойно нельзя? Ну, в крайнем случае, можно после смерти вселиться в какое-нибудь тело с азиатским разрезом глаз и довести его до суицида. Я, так и быть, согласен.
Или это всё та самая пресловутая-придуманная кара?
Никогда не трахайтесь в церкви. Это может плохо кончиться.
Никогда не разговаривайте с умершими людьми. Даже если они очень и очень навязчивы.
Соблюдайте режим и чистьте зубы два раза в день.
Слово за слово, хуем по столу, а Шинджи тем временем уже трахает меня. И когда успел только.
Нишизоно-с-моими-глазами разрисовывает церковь все той же сигаретой. Всякие нецензурные надписи пеплом оседают на стенах, чтобы изредка щипать мне глаза, неведомым образом слетаясь ближе к нам.
Я-живой судорожно выдыхаю и насаживаюсь на член, царапая плечи японца.
Я-нынешний жду, когда в окно ударит молния, и мы все сгорим.
Прекрасное времяпрепровождение. И это в то время, когда меня уже могли бы кремировать. Хотя, кому? Пролежал бы несколько дней, завонял бы, потом приедет полиция, что-нибудь констатирует, у меня найдут много наркоты и посмертно дадут пожизненный срок. А потом закопают. Или, опять же, кремируют.
В глазах темнеет. Церковь с картинами Караваджо исчезает, и я снова смотрю в серые глаза Нишизоно. Или неправильно будет его так называть? А как правильно – Нишаури? Ауризоно? По счастью, дальше мои извращения над фамилиями не идут, поскольку глаза его становятся нормального нужного цвета. Краем глаза замечаю знакомый диван. Мы у него на квартире.
То есть, в моей комовой галлюцинации мне кажется, что мы у него на квартире.
- Ты. Не. Сдохнешь. Понял? – теперь это не мое «я» с серым взглядом и не труп. Это именно он, живой донельзя, кожа, кости, мясо, и не послушаться этого чертового ублюдка я не могу. Киваю и снова чувствую обламывающиеся ногти и выкрашенные, хреново подстриженные волосы. А еще вижу свои булавочные зрачки в зеркале, которое теперь стоит передо мной заместо Нишизоно.
И понимаю, что не сдохну, пока он сам не покинет мою тушку.
Не сказать, что меня это особо сильно радует и не сказать, что меня радует мое дистрофичное тело, которое и потрахаться-то сейчас не в силах. Но когда я поднимаюсь на дрожащих руках из лужи того, чем меня рвало – упал я, благо, на бок – я осознаю, что жить я буду. Хреново, но буду.
- Нейти-Нейти, что ж ты за человек-то такой. Иди отмойся, koneko, а потом поговорим, - тон сидящего в моем белом кресле не предвещает ничего хорошего, но я послушно бреду в ванную, даже не задумываясь над тем, как он здесь оказался.
Я уже говорил, что я мечтаю однажды утром проснуться без него в своей голове?
Я уже говорил, что если однажды так и случится, то я точно сдохну?

@темы: проза, считай меня своей совестью

---

[г-н Директор]

1) Дамы и господа Охуенные, создан список основных общих тегов, под которыми можно размещать своё творчество:

- проза;
- стихи;
- арт;
- фото;
- аудио;
- видео;
- статьи;
- хэнд-мэйд.

а также тег "организационное" для постов администрации, обсуждений и дискуссий.
Прошу участников сообщества свериться с ними и подкорректировать посты, если нужно.
Список может дополняться и редактироваться по вашему желанию.

2) Предлагаю помимо общих тем создать список личных тегов. Для чего они нужны? К примеру, вы постите ряд текстов, которые входят в цикл с единым названием, или вы изобрели новый вид творчества и самовыражения (например, "серые стихи" Жжэка). Мы же охуенны, значит - оригинальны, поэтому я не сомневаюсь, что предложения в любом случае будут.

@темы: организационное

---

[Darth Junk]

Однажды нам с Сашей было скучно, и наши персонажи пересеклись. А потом получилось так, что мы курим свою траву уже четвертый год. Практически ни в чем себя не ограничивая, так что, чуваки, ворнинг: трэш, угар, японцы и австрийцы, наркоманы и убийцы.

Считай меня своей совестью

- Я тебе вот что скажу, - говорит Шинджи, - какая разница, где напиваться: у себя дома или в фешенебельном клубе?
Он вальяжно восседает на удобном диванчике, без зазрения совести закинув ноги на безукоризненно чистый столик. Действительно, для Нишизоно не существует никакой разницы. Я даже не кривлюсь, потому что и без этого он прекрасно знает, как меня бесят подобные выпады. Не мой, конечно, стол, но мне за него платить.
- Повышаешь градус – если не алкоголя, так пафоса? – продолжает Шинджи, сшибая пепельницу.
Четыре крупных осколка, не считая крошева и грязно-серого налёта. Я посчитал.
- А ты мне, значит, счёт повысить хочешь?
Он с кривой усмешкой запрокидывает голову назад и щурится, всем своим видом говоря мне, мол, ты сам виноват. Самое омерзительное, что он, как ни крути – прав. Я сам выбираю ему место для пакостей – именно так я это называю. Пакость. Это слово шикарно ему подходит.
- Ничего, раскошелишься, - он делает глоток самого дорого коньяка из всех, что есть в здешнем списке. – Уж раз повёлся шиковать, то не зажимайся куриной задницей.
У нас нет острого конфликта морали или чего-то ещё в этом роде. Мы даже можем как-то уживаться вместе.
То есть, я умею закрывать на него глаза, когда ему в очередной раз приспичивает всячески поизвращаться над общественностью. Над моим атрофированным эстетическим чувством заодно.
Месяц назад он накачал каких-то дурных сопляков амфетаминами и дал им пушки. На следующий день о них даже говорили в новостях. Они убили десятерых и сами перестреляли друг друга.
На прошлой неделе он забавлялся тем, что звонил с телефонного автомата в японское посольство и сказал, что скоро они исчезнут с лица земли. Эти чудики решили, что в здании заложена бомба. Но я-то знаю, что Нишизоно имел в виду совсем другое.
А то, что он иногда обливает прохожих пивом с балкона и иногда сбрасывает непотушенные сигареты – выглядит даже совсем невинно.
Мой личный возмутитель спокойствия.
- Не пей из горла, - машинально говорю я. Раздаю ему придирки и замечания, словно занудный воспитатель, просто для проформы. Шинджи успел приручить меня к этому до такой степени, что я уже не задумываюсь, когда говорю очередное «нельзя». Как будто запреты возбуждают в нём охоту к бурной деятельности.
Не закидывай ноги на стол.
Не мешай водку с шампанским.
Не убивай людей, когда они начинают тебя раздражать.
Я учу его манерам, ха-ха. Конечно, он всё сделает в точности наоборот.
- Ну дааа, - тянет Нишизоно, заливая мне стакан до краёв, - я забыл, нам же надо по-приличному. Ци-ви-ли-зо-ван-но.
Когда он говорит «нам», меня едва заметно передёргивает. Впрочем, каждое его слово по умолчанию направлено на то, чтобы меня уколоть.
«Ты же любишь колоться», - сказал он однажды. Ну вот разве не сволочь.
Я быстро опрокидываю в себя коньяк.
- Знаешь, - говорит Шинджи, - если ты думаешь, что нажравшись в стельку, ты перестанешь меня видеть, то глубоко заблуждаешься.
Я пью и стараюсь сделать вид, словно пропустил последнее замечание мимо ушей, как заезженную дразнилку. Провокация на спор.
Нишизоно жует резинку, как какой-то пацан с подворотни. Он одёт в драные джинсы и какую-то пижонскую кожаную куртку, и в голове моей невольно проплывает мысль о сутенёрах. Снова эстетическая провокация.
Он весь – сплошная провокация. Гребаный сутенёр с подворотни.
- Ты давно по уши в дерьме. Нет причины запаковываться в смирительную рубашку твоей причудливой заморочки, которую ты называешь самоконтроль, koneko-chan. Считай меня своей совестью, своим внутренним голосом твоего болезненного подсознания, которое давно превратилось в бесхребетное желе, - он сплёвывает жевачку на пол и тычет пальцем в моё лицо. - Я велю тебе – засунь себе в раздолбанную задницу эту твою масочку нормального представителя общественности и прекрати прикидываться жертвой насилия. Если тебя трахает жизнь, так начни трахать её в ответ, а не покорно раздвигать ноги навстречу. Поимей всех!
Я могу сделать вид, будто не понимаю, что он имеет в виду. Но загвоздка в том, что мы оба всё прекрасно осознаём. Не раз возвращались к этой беседе.
Я читаю слова Нишизоно между строк: я хочу сломать твою систему.
Точнее, «я хочу вызвать землетрясение».
Смотри также: «хочу устроить тебе личный апокалипсис».
Я мог бы назвать это приставучестью, но здесь особый случай. Меня уже давно не интересует, зачем оно ему надо.
- Со мной уже всё ясно, - говорю я. – У меня нет обратного пути. Мне уже мало осталось.
Смотри также: отстань от меня.
Мой голос нейтрален, потому что я только констатирую факт.
Мои вены давно исколоты в решето. Я всегда ношу длинные рукава и машинально их поправляю. Можно было бы сказать, что я сдался, но я ведь никогда не боролся. Иногда мне кажется, что своими проповедями Нишизоно просто хочет мне лишний раз указать, какое я на самом деле дерьмо.
- Брехня, - Шинджи чиркает зажигалкой – тут я уже откровенно морщусь – и всласть затягивается. – Да, детка, не спорю, выглядишь ты хреново: скелет жертвы Бухенвальда по сравнению с тобой тот ещё живчик.
Это он ещё льстит. Впрочем, за последние три месяца я даже в весе не потерял. Удивительно.
Шинджи, убрав ноги со стола, наклоняется ближе и притягивает меня за затылок. Мы упираемся друг в друга лбами, и глаза мои слезятся от дыма, который выдыхает Нишизоно.
- Но, - продолжает он, - у тебя всегда есть шанс отыграться, ведь ты ещё, черт подери, живой.
Его волосы пахнут табаком и бензином. В последнее время мы так часто видимся, что мои волосы тоже так пахнут.
Не за что мне отыгрываться, хочу пробормотать я, но Шинджи перебивает:
- Эй! Очнись, – он прижимается лбом так сильно, словно хочет стереть кожу в кровь. – Если бы я знал, что мне осталось меньше пяти лет, то я бы всех на уши поставил. Не списывай себя со счетов раньше времени. Я знаю, тебе есть, что сказать этому сраному миру.
Я вижу его глаза, больные, с красными прожилками, почти как мои. Его пальцы с трудом вплетаются в пряди на моём затылке и сжимаются в кулак. Раньше бы я подумал, что меня просто захотят оттаскать хорошенько за волосы. Но не сейчас.

Я объясню.
Если честно, раньше я никогда не участвовал в делах Нишизоно и никогда не горел желанием. Но всё, как говорится, бывает впервые.

Клиент ползал по полу, слепо сшибая всё, что попадалось на пути. В его легких что-то булькало. Кровь шла носом и стекала струйками из его рта, когда тот пытался выблевать собственные внутренности. Говорить он уже не мог, только неразборчиво бормотать.
- Не… могу… дыша…
Нишизоно засмеялся и пнул его под дых. Я спросил Шинджи, что он с ним сделал.
- Дал хлебнуть абразивной жидкости. Уже десять минут так ползает, весь пол изгадил, - сказал он. – Советую не снимать перчатки.
Тогда я спросил, зачем он вообще это сделал.
- У него не было денег за дозу. Он хотел тебя вырубить и забрать всё, что найдётся, - Шинджи показательно вытащил у клиента пушку из внутреннего кармана. – Нехорошо ведь, правда?
Я смотрел, как несчастный выхаркивал кровь всё больше и больше. Тогда я думал, как бы не запачкать новые туфли.
Через три часа Шинджи пришёл ко мне, когда я уже был дома.
Он сказал:
- Тебя, пупсичек, видели его соседи. Думаешь, они будут молчать, когда нагрянут следователи?
Он сказал мне: смени внешность.
- Ты слишком заметен. На твоём месте я бы состриг эти патлы.

Теперь мои волосы такие же тёмные и короткие, как у Шинджи. И одна из моих мыслей сейчас о том, что, наверное, снова вылезли седые корни.
Про ногти я молчу. Они стали настолько ломкими, что нет смысла больше отращивать. Поэтому, когда я сжимаю кулаки, ничто не царапает мне ладони.
- Просто скажи этому миру напоследок всё, что ты о нём думаешь. Покажи, как ты его ненавидишь. Сломай на прощание этот долбанный механизм.

Как я могу сломать то, о чем даже не знаю, спросил я в прошлый раз.
- Зато я знаю, - сказал Шинджи. – Если ты не догадывался, что тобой управляют, ты всё равно деталь. Обыкновенный винтик. Когда ты становишься ненужным, то тебя списывают как брак.
Я ничего не понимал.
Он сказал:
- Знаешь, меня однажды тоже сдули в утиль. Хотели меня уничтожить.
Он засмеялся, глаза у него были самые злые из тех, что я когда-либо видел.
- Но не на того напали! Ха-ха! Тупые ублюдки!
Я спросил, кто эти «ублюдки».
Он спросил следом, что я знаю об организации «Гакусо».

Сейчас я практически ничего не вижу из-за слезящихся от дыма глаз. Я захожусь сухим кашлем. Нишизоно ведь до сих пор плевать на то, что я астматик.
- Уговорил, - хриплю я, - давай только не сегодня.
Давай не будем сегодня заниматься отстрелом каких-то психопатов.
- И снова временное просветление, - хмыкает Шинджи, но отпускает меня. Я жадно вдыхаю свежий воздух.
- Ну да, у нас ведь сегодня попойка, - он снова расслаблено разваливается на диванчике, затушив сигарету об кожаный подлокотник. – Кстати, и что мы празднуем?
А то он не догадывается.
- Хватит придуриваться, - фыркаю я.
Как-никак это ведь его дата. Нишизоно это прекрасно знает, потому что и я это знаю.
- За тебя, - я слабо салютую в его сторону стаканом.
Ровно год с его смерти. Как его пристрелили.
- Нееет, - смеется Шинджи. – Тогда уж за нас!
Ровно год, как я его придумал – или он меня нашел – и теперь он живёт в моей голове. Наверное, я упорно не хотел его отпускать. Или он меня.
- Ну, за нас.
Я пью. За меня и Нишизоно Шинджи.
- О, а давай на брудершафт!
- Издеваешься?
То есть, я пью за меня – Нишизоно Шинджи.
Я ещё не знаю, что будет дальше, но меня это, если честно, не так уж заботит. Всё, что я хочу, у меня уже есть. Как я понял, Шинджи передал в мои руки эстафету.

@темы: проза, считай меня своей совестью

---

Обитель тьмы

[я и мой брат идиот]

Автор: И. М. Виррварр
Название: Обитель тьмы
Жанр: городское фентези, легкий психодел
Персонажи: Оуэн Макалистер, Алисия Хансен, Джек Шедвар (Вселенная: Астерия)
Место действия: Лондон. Нижний мир духов.

ступить в мир

«Как он?» - спрашивает колдун, появившись в комнате на третьем этаже Декаданса.
«Все по-прежнему», - обычно отвечает Хансен, но сейчас она не знает, как ответить, как среагировать на то, что происходит с заболевшим проклятым. Алиса смачивает в отваре тряпку и умывает лицо заснувшего опасным сном парня. Вокруг висят обереги, но, судя по их почерневшему виду, они уже не помогают.
- Как он? - сначала вопрос, потом в комнате уже сам Макалистер. Алиса легко вздрагивает и отвечает вполоборота:
- Аура начала чернеть.
- Ясно, - колдун закатывает рукава: плохой знак. - Где Шедвар?
- Через сорок минут его самолет должен прибыть в Лондон, если все будет хорошо.
- Если, - поджав губы, задумчиво повторяет колдун.
– А Скотчер?
- Его телефон отключен. Я думаю, мы сможем поддержать до приезда Джека.
Колдун подходит к больному, проверяя его пульс и температуру. Парня лихорадит, а сердце едва бьётся. Долго он не протянет, до появления Шедвара точно не доживёт.
- Готовь свечи, травы и ритуальные камни, Хансен, - приказывает колдун.
Алиса взвивается.
- Но Джек запретил нам начинать без него.
- Готовь ритуальные принадлежности, Хансен, я справлюсь и сам.
- Но… Макалистер!
- Хансен! Я. Справлюсь! - отрывисто рявкает в ответ вервольф, пресекая дальнейшие попытки к протесту. Перевертыш пожимает плечами, она не сомневается в способностях Оуэна, иначе он бы не был главным колдуном, но не может же она ослушаться вожака. Алиса откровенно боится этого и все же начинает готовиться к ритуалу. Джек должен понять, он обязательно поймет, что жизнь члена стаи важнее его указов.

Оуэн сидит в кругу, ритмично раскачиваясь и перемещая перед собой камни, вырисовывая какую-то загадочную комбинацию символов. Хансен умеет общаться с духами, но никогда не понимала все эти условности. Однажды Оуэн пытался объяснить, что это надо для того, чтобы открылся проход в параллельный мир.
Колдун перестает двигать камни, оставляя их в особом положении на границе с защитным кругом. Свечи пару раз хлопают так, если бы в них был заложен порох, но Хансен знает, что это не так. Эфир накаляется.
Девушка легко отстукивает ногой такт, распевая монотонный ритмичный мотив. Комната полностью наполняется дымом от горящих трав.
Оуэн стоит на коленях посреди круга, размеренно дыша, глубоко, спокойно, задерживая дыхание лишь тогда, когда Хансен берёт выше тон. Вервольфа в эти минуты неумолимо топит куда-то вниз, в другое пространство и, несмотря на опыт, сначала он всегда сопротивляется, тяжело преодолевая собственные инстинкты.
Срывающаяся нота с уст перевертыша. Вдох. Погружение.
Ватное тело остаётся далеко позади, освобождая только легкую душу волка. Оуэн уверенно встаёт на ноги. Пока ещё человеческие. Непроницаемый мрак развеивается по мановению руки, сгустки тьмы расползаются и исчезают в никуда. Макалистер оглядывается: вдали видится пульсирующее пятно души волчонка, охваченного проклятием, и Оуэн, сплюнув себе под ноги, направляется к нему, продираясь сквозь тьму. Роящаяся перед самым лицом мошкара не даёт спокойно пройти, колдун морщится и отмахивается. Он слышит посторонние голоса и с каждым шагом они приближаются, надвигаются, обступают со всех сторон, рьяно упрашивая, пугая, умоляя, требуя остаться.
- Остановись, брось, засни, - щекочет уши настойчивый шёпот.
Оуэн категорично мотает головой: он не поддастся. Демонам Нижнего мира не под силу захватить его разум. Он спокоен и холоден, он понимает, что на кону живая душа, и твёрдо идёт вперед, не останавливаясь.
- Брось, Мбва мвиту, - хрипит мошкара голосом старухи-львицы из Африки, - брось. Тебе не дойти, остановись, отдохни. Ты же так устал.
- Устал, - вторит голос молодого шамана из Южной Америки.
- Она права, - звенит мошкара, - хватит, незачем это терпеть. Присядь тут. Расслабься.
Колдун притормаживает, перехватывает око кварца в руке сильнее и идет дальше, шепча защитное обращение к богам. Чёрта с два он остановится. Макалистер не переставая шепчет молитву праматери Шаке.

Подземный мир - это тебе не шутки, часто говорил отец Оуэна. Он строго-настрого запрещал спускаться туда тем ученикам, в чьих душах жила неуверенность и чей рассудок был затуманен сомнениями. Макалистер давно выжег это чувство из своего сознания, чтобы обезопасить себя от безумства, но сегодня в этом мире что-то не так.
Сражаться против проклятия всегда тяжело.
Черные нити отвратной темной магии окутывают душу волчонка и пришедшего за ним колдуна. Оуэн замедляет шаг, едва переставляя ноги и отвоевывая сантиметр за сантиметром у тёмного нечто.
Главное - не терять уверенности в себе. И не слушать жужжание мух, принёсших с собой тлетворный смрад.
Оуэн почти каждый раз дергается, когда они пролетают у него под носом. Смердит так, что в горле перехватывает от рвотных позывов, и трещит голова. Уже скоро колдун замечает, что он по колено в черной жиже.
Кому же ты так неудачно перебежал дорогу, парень?

Сидящий в кругу колдун внезапно изгибается, и Алиса невольно сбивается с ритма, тихо ойкнув, и останавливается, внимательно прислушиваясь.
Макалистер вновь замирает, его грудь мерно вздымается ровным дыханием, и трель распеваемой молитвы вновь заполняет тишину помещения. Всё хорошо, думает Алиса, и как только ей получается себя в этом уверить, колдун снова дёргается.
- Оуэн? – её голос звучит неуверенно. Она знает, что Макалистер её не слышит, и ей хочется его растолкать. Но ведь ещё она знает, что не сможет дотронуться до колдуна даже пальцем, пока тот находится в своём кругу.
Ещё она знает, что что-то идёт не так. Точнее, ей кажется.
- Оуэн? - чуть громче и настойчивей спрашивает Алиса, внимательно оглядывая колдуна, тщательно выискивая детали, которые могли бы ей подсказать, в чём загвоздка. Макалистера скручивает не впервые, но она уверена: здесь что-то другое, отчего сердце начинает тревожно сжиматься.

Круг. Алиса еще раз осмотрела защитный круг – часть стёрта. Нет, даже выжжена. На Хансен тут же волной обрушиваются вопросы, с которыми она не может совладать сразу: как? Когда успел? Почему она не почувствовала запах гари и не слышала, как трещал порошок?
Алиса смотрит на круг, перечёркнутый чёрной дугой, и не понимает. Алиса смотрит на дёргающегося Макалистера и, наплевав на все порядки ритуала, делает к нему пару шагов.
- Оуэн! – протягивает руку.
Легкий разряд с жутким треском пробегает между ней и колдуном, откидывая девушку к противоположной стене. Вервольф заваливается на спину, изгибаясь почти в дугу, громко мыча и пуская ртом слюну.
- Очнись, Оуэн! – вовсю вопит Алиса, но, конечно же, колдун её не слышит, извиваясь в припадке и крича.
Хансен готова поспорить – от боли: судя по тому, как опасно вздуваются вены и артерии на шее мужчины, как краснеет лицо и как руки тянутся к вороту футболки.
Оуэн не слышит ее.

Только успевает колдун оглянуться, как что-то скользкое проходит по его спине, заставляя напрячься всем нутром.
- Здравствуй, Щенок, - говорят с ним мухи знакомым голосом, но вместо усталой теплоты, отдающей покалываем куда-то под ребра, он слышит слащавость и наигранность, от которой невольно душа вскипает от ненависти.
- Неужели померла? - отвечает он в жужжащую тьму с неожиданным свирепым удовольствием, поражаясь самому себе.
- А ты расстроился? – мухи огибают шею чёрным кольцом и душат его нестерпимой вонью. Колдун тянется к шее, чтобы отогнать насекомых, его мутит, голова идет кругом от нарастающего звенящего жужжания. Если бы он и хотел им ответить, то всё равно не смог бы.
Макалистер делает еще одну попытку сдвинуться с места, но оступается и падает на колени. Рой мух тут же несется к нему, окончательно скрывая душу проклятого от колдуна, и поначалу кажется, что нет в этом мире ничего, кроме мух, настойчивого жужжания и гадкого зловония.
Перед глазами начинают появляться великолепные поля и леса, мир полный достатка, тепла и уюта. Мир, который ищет каждый волк. Их рай, Сансара, Валгалла. Необъятное чувство счастья охватывает его изнутри, теплясь в душе уютным огнем и скрывая его от кошмара.
- Останься, - шепчет приятный и нежный голос. Женщина. Чудесный аромат, впитавший в себя родные запахи молока, вереска и домашнего эля.
Оуэн не успевает в них раствориться и забыться - всё моментально меняется: он видит себя в Декадансе. Рядом Шедвар, Мерлин, другие из лондонской стаи волков. Оуэн снова чувствует, как по нему ползают мухи. Как их маленькие тонкие лапки резво перебирают по телу, щекоча кожу и играя на нервах - невыносимо. Они всюду: на нём, на вожаке, на советнике, и Оуэн уже готов рвать на себе волосы, а его друзья как будто совсем не замечают их, продолжая распивать алкоголь и совершенно не обращая внимания на то, что вместе с горячительным им в глотку попадают насекомые. Шедвар протягивает ему бокал, коронно улыбаясь, из уголка его рта выползает муха, блестя прозрачными крыльями. В голову ударяет сладковатый запах гнили, и Макалистера мутит еще сильнее. Он не выдерживает и сгибается пополам: его выворачивает наизнанку. Тонкая нитка слюны тянется изо рта колдуна вниз, и Оуэн замечает, что черным склизким комком под ним копошатся мухи, они вышли из него и продолжают выходить, щекоча глотку, язык и небо своими хитиновыми тельцами.
Оуэн хочет кричать.
Его снова рвёт.
- Вернись к нам, - шепчут поля и леса, шепчет дивная женщина. Макалистер готов согласиться, но инстинктивно даёт отпор, пытается ползти.
- Не сопротивляйся.
Оуэн хватается за живот, поспешно вскакивает на ноги и, спотыкаясь, куда-то бежит. Без разницы куда – всё равно везде мухи и вонь.
- Позволь нам вести твою душу. Расслабься.
Ни за что.
Все видения развеваются мигом, словно их смывает ударной волной. Он в подземном мире, стоит на коленях, упираясь руками вниз. Все по-прежнему: миазмы и плотная завеса мух, дребезжащая так, громко, что больше ничего Оуэн не слышит.
Даже своего волка.

Алиса с усилием поднимается на ноги и подходит к мечущемуся в кругу колдуну. Черная дуга увеличивается, поглощая всё больше защитного порошка вокруг мужчины, и Хансен не знает, что с этим делать. Колдун еще не научил ее этому. Алиса начинает паниковать.
Она поднимает голову на стон в стороне: волк, который пострадал от проклятия и душу которого пошел спасать колдун, тоже начинает метаться в бреду и биться в крупной дрожи.
Вой, переходящий в режущий уши визг. Кричит колдун, отплёвываясь кровью и качаясь в пределах круга. Перевертыш не может докричаться до него, сорвав свое горло до хрипа. Колдун корчится, рвёт на груди одежду, затем кожу, впиваясь ногтями и оставляя на теле глубокие борозды. Раздирает шею. Веки. И кричит. И воет.
Волк не слышит утонувшего во тьме человека. Волк пытается докричаться, но у него ничего не выходит.
Глотая слезы и всхлипы, девушка подхватывает телефон и дрожащими руками пытается набрать номер вожака. От очередного крика она дергается, и сотовый падает вниз. Алиса сама сползает по стене на пол и все же давит кнопку вызова. Она не слышит, когда заканчиваются гудки, когда Шедвар снимает трубку.
Она просто хрипит и роняет слезы против воли, злится на себя, на безысходность и бесполезность, но ничего другого сделать не может. Только наблюдать, как колдун захлебывается собственной слюной, рвет на себе кожу и напрягает горло от крика.
Алиса отползает в угол, просто читая молитву Богам.
Да спасут они всех. Пусть просто спасут всех. На то они и Боги.

Оуэн по привычке продолжает сопротивляться, цепляясь пальцами за землю и делая усилие, для продвижения вперед. Он пытается игнорировать видения. Нет прекрасных полей. Нет ужасной реальности. Нет зеленых лесов. Нет жужжащего Декаданса. Нет великолепно пахнущей волчицы. Нет смердящих друзей. Это ложь. Все это ложь.
Колдун просто зажимает свою голову руками, он уже не может читать молитву. Он забывает слова и ощущает только тонкие лапки мух в кромешной темноте.

Алису уже колотит от происходящего, она хочет убежать от криков колдуна, затыкает уши, сама себе кричит, что это сон, ей часто снятся кошмары и происходящее точно нереально. Но колдун всё ещё рвет кожу, истекает кровью и кричит – и это не игры подсознания. Алиса больше не может плакать, но слезы не останавливаются, в горле застревает ком, из-за которого не вздохнуть и не продохнуть.
Дверь с грохотом слетает с петель. Сильные руки подхватывают Хансен под локти и ставят на ноги. Вошедший хорошенько встряхивает волчицу, приводя ее в чувство.
Шедвар приехал.
Он не спрашивает, что происходит, почему Оуэна так корчит, а проклятый волк почти при смерти. Он ничего не говорит, просто снимает куртку и пиджак. И закатывает рукава – снова плохой знак. Хотя волчице кажется, что хуже уже быть не может.
- Дай нож, - спокойно говорит вожак, направляясь в сторону колдуна и протягивая к нему руку. Алиса открывает рот, чтобы предупредить, но ком в горле не дает произнести ни звука. Треск разряда проскакивает между вожаком и Макалистером. Шедвара не сносит как легкого перевертыша. Шедвар скалится и просто отступает на шаг. Дело в его габаритах или в возрасте, Алиса не знает, просто находит нож и протягивает его вожаку.
Джек рассекает себе ладони, смешивает свою кровь с защитным порошком и, борясь с разрядами, прокладывает "тропу" от разрыва защитного круга колдуна в сторону. После вожак рисует еще один круг, который не замыкается до конца, а создает цепь с кругом Оуэна. Шедвар встает внутрь, опускается на колени.
- Пой, - говорит он Алисе. - Громко и задорно. И разожги травы.
Алиса хочет сказать, что не может, но горьковато-душистый запах раскуриваемых трав успокаивает её, унимая в душе тревогу. Начинается новая песня, отстукивается ритмичный мотив, слова слетают уверенно и чётко. Вожак покачивается в такт.
В один момент ей кажется, что она увидит, как по его телу пробегают мурашки, как Джек изгибается вперед и мощный позвонок выступит сквозь рубашку причудливым мостом.
В один момент ей кажется, что она увидит, как Шедвар обращается сразу после того, как его волосы белеют, а он издаёт гулкий рык как на охоте.
Но вожак замер. И колдун тоже.

Оуэн пытается вдохнуть побольше воздуха и продолжить бороться. Только колдун уже не помнит, с чем он борется и чему противится. Ему ничего не хочется, просто лечь и заснуть. Он уже почти не различает жужжание мух от собственного дыхания, этот гул становится таким постоянным, что Макалистеру кажется, так всегда было в его жизни. И удушливый смрад пропитывает его насквозь настолько, что он больше не чувствует тошноты. Оуэн просто стоит на коленях, хватает ртом воздух и инстинктивно продолжает бороться.
Он не сдаётся, но свыкается.
Сквозь шум он слышит мерный цокот когтей. Мощный взмах хвоста, разрезающий воздух. Слышит, как уши волка настороженно прижимаются и вновь поднимаются на макушке. Клацанье челюсти и гулкий властный рык, вырывающийся из глотки хищника.
Оуэн не знает, почему ему все это так знакомо. Он почти забывает, кем является.
Макалистер видит приближающегося в всполошившейся, возмущенно гудящей черноте белоснежного огромного волка. Демоны хищно набрасываются на него со всех сторон и сгорают в пепел, коснувшись ауры зверя. Их так много, и шерсть уже дымится. Волк на части раздирает демонов точными и резкими движениями клыков и расчищает путь к стоящему на коленях колдуну.
Посланник Богов, решает Оуэн и слабо улыбается. Значит, не зря он прожил свою жизнь и теперь Боги пришли забрать душу верного им колдуна. Они прислали за ним этого белоснежного волка, чтобы он провел его в Рай. Сансару. Валхаллу. Оуэн не может подобрать точного слова, как звать это место, но он знал, что там хорошо. Там поля и леса, там достаток и тепло.
Белый волк вытягивается в прыжке стрелой и оказывается рядом с Макалистером. Мухи боятся зверя, отлетая в стороны, сгорая под его напором. Рядом с посланником Богов колдуну становится легче дышать, он яснее смотрит на пришедшего за ним. Давление от жужжащих мух на время отступает, и бок о бок с посланником Макалистер готов дать отпор демонам. Он уже собирается встать, как тут же встречается взглядом с белым волком.
Зрачки расширяются, поглощая серые, как туман над Альбионом, радужки. Макалистер смотрел прямо в янтарные глаза стоящего перед ним хищника.
И когда верхняя губа волка приподнимается, показывая ряд острых длинных клыков, нос волка искажается складками кожи, его уши прижимаются к голове. Когда из мощной груди вырывается призывный властный рык, а колдун чувствует такт биения сердца стоящего перед ним волка и в ушах снова звучит боевой мотив, вервольф вспомнил, кто он.
Сидящий в глубинах сознания Оуэна волк вновь встает на свои четыре лапы.
Серый клацает зубами перед мордой вожака, приветствуя его. Этот жест говорит единственное: «я докажу, что еще годен для сражений, веди меня в бой».
Шедвар подпрыгивает на месте, словно на раскаленных углях и мчится вперед, прорывая путь к их свободе, ведя за собой серого, который не забывает рвать глотки всем, кто обещал унылый рай, кто клеветал его цветущую реальность. Планы не меняются, волки всегда сражаются до конца, а значит и проклятого обязаны спасти.
Макалистер нагоняет своего вожака, притираясь к его плечу. Как он мог забыть это чудесное чувство погони и рвение к свободе? Теперь демонам с ним не совладать, когда рядом вожак, - нет, когда рядом друг, который закроет собой от опасности.
Хватай его, лает вожак, и Оуэн подхватывает кутенка за шиворот и несется следом за Шедваром. Теперь они идут домой. Никто не посмеет встать у них на пути.
Волки петляют, несясь по подземному миру и пытаясь оставить за собой погоню демонов. Мухи не хотят отпускать лакомый кусочек, они почти заполучили две души в свое владение, и теперь отпустить их? Увольте. Они несутся следом за волками. Жутко галдя и крича, заставляя прижимать уши к голове, вызывая желание обратиться в человека и зажать голову руками. Вожак рычит, призывая терпеть и идти только вперед. Никаких остановок, есть только цель впереди. Это охота.
Охота за жизнью.
Когда цепкие лапы демонов начинают цепляться в бока бегущих волков, сбивая их на бегу, Шедвар воет. Такого воя Оуэн никогда не слышал, странного, переливчатого, глубокого. Заклинание или призыв? Ничего не происходит, но вожак все так же уверен, он не оборачивается и как будто не замечает повисших на его боках мелких демонов. Вскоре где-то с правого фланга от колдуна слышится вой и шум приближающегося существа. Оуэн оглядывается только раз, замечая, как в гущу потусторонних тварей врезается огромный черный волк, на всех парах разряжая стан врага. Колдун смотрит на несущегося вперед Шедвара, его взгляд и оскал говорят только об одном - не останавливаться.

Оуэн жадно хватает ртом воздух. Он начинает захлебываться, и рядом тут же оказывается Шедвар, переворачивая колдуна на живот. Волосы вожака все еще белые, но постепенно волк, спасший ему жизнь, полноправно уступает человеку. Алиса, пришедшая в себя, уже суетится возле очнувшегося проклятого.
- Что... – начинает хрипеть колдун, кривясь от пекущих ран на теле.
- Не рыпайся, Макалистер, и лучше прибереги силы, - Джек отходит, подхватывая одно из влажных полотенец, и вытирает руки от собственной крови. Оуэн пытается встать, но его всего трясёт. Шотландец медленно добирается до стула и, тяжело дыша, кое-как на него взбирается. Тело и сознание медленно приходят в норму. Принять и осознать то, что произошло с ним в подземном мире, очень тяжело, поэтому размышления колдун оставляет на потом. Больше всего его интересует, что такого сделал Шедвар, чтобы его шугались демоны и как он призвал того черного волка. Что это за существо на самом деле? Его настолько занимает любопытство, что даже всё пережитое отходит на задний план.
- И все-таки, - когда колдуну удаётся отдышаться, он принимает из рук Алисы травяную настойку, - что ты сделал, Джек? Почему они сгорали от одного прикосновения? Кто этот волк?
Джек же подхватывает с полки бутылку скотча и наливает себе добрых полкружки.
- Оуэн, ты идиот? Я сказал - не лезь, ты полез. Я сказал - отдохни, ты продолжаешь говорить. Может, мне тебя в угол на гречку поставить? - вожак усмехается и делает несколько глотков янтарной жидкости.
- Думаешь, встану?
- Нет, конечно.
Вервольфы приподнимают свои кружки и смеются.
- Как бы то ни было, я обо всём у тебя разузнаю, Джек.
- Конечно, куда я денусь, - хмыкает Шедвар. - Ладно, слушай меня внимательно, я буду говорить только один раз и очень кратко. Для начала я смешал твой защитный порошок со своей кровью, чтобы переманить этих охотников за твоей душой на себя. Извини, так уж вышло, что возраст очень влияет на стойкость духа, поэтому некоторое время я мог вытерпеть их напор. Именно столько мне требовалось, чтобы добраться до своего нерадивого колдуна.
- А волк?
Джек пожимает плечами, отводя взгляд, и кривится, добивая свой виски в пару глотков.
- Джек?
- Я не знаю, - резко отвечает тот. - Но я запрещаю тебе пытаться это сделать. Не сейчас, Оуэн. Ты точно к такому не готов. Это зов предков. Ну, так это называл мой отец, когда обучался всем этим колдовским примочкам. Ты, наверное, точно о таком слышал. Отец научил ему нашего вожака в стае, а я выучил это сам, потому что точно знал свою судьбу. Я знал, что не буду рядовым колдуном, даже главным шаманом становиться не собирался. У меня на роду написано - вожак. А этот зов подвластен только вожакам, но я не знаю, кто это был. Кто-то из нашего рода, наверное.
Макалистер понимающе кивает и допивает отвар. Алиса улыбается, усевшись прямо на полу, смотря то на колдуна, то на вожака. Теперь ей было спокойно.
В комнату входит Мерлин и ошарашено оглядывает собравшихся.
- Что тут к чертям произошло?
Шедвар вместе с Оуэном тут же подскакивают на ноги.
- Понятия не имеем, - произносит вожак, - но приберись тут.
Он смеется, уворачиваясь от колкого взгляда советника, и выскакивает в коридор. Волчица остается присмотреть за отходящим от болезни проклятым. Она выглядывает в окно единственный раз.
Трое мужчин идут по дороге от Декаданса. Идущий посередине, высокий и черноволосый, что-то усердно рассказывает, а после приобнимает своих ближайших друзей за плечи, что-то говорит им снова, после все трое хохочут в полные глотки.
Наверняка в паб отправились, предполагает волчица, прижимая полотенце к груди и устало улыбаясь. И что с них можно взять?
- Возраст, говоришь, Шедвар?
Она продолжает размышлять и теперь уверена, что после того, как вожак отправился в подземный мир, она стала ощущать в комнате ауру всей стаи, - наверняка наврал, старый гад.
"Но эту тайну я узнаю потом".

@темы: проза

---

Прыжок

[ПаКо]

Так скажем, рассказ в стихах.

Я, в общем-то, не с детства слыву циником.
Людей и то любил когда-то.
Нет, правда, лирика в былые времена
Была добрее, чище что ли...
Увы, пароли взломаны,
И вдохновение теряется в неволе.
Я человеком веры не был никогда,
И далее, пожалуй, что, не буду.
Но чудо! Остается разум.
И покуда мыслю я,
Мне, к сожаленью, не сыскать свободы.
И вроде бы все есть:
Семья, свой дом, друзья.
И счастье тоже было. Вроде...

Читать дальше

Я - человек. И вот, пожалуй, все.
История моя вам вряд ли будет интересна.
Известно: всем на все повсюду наплевать,
А прочие слова здесь, вряд ли, так уместны.
То дома, то работа - как такой сценарий?
Ну что, вы ничего не узнаете?
Рутина каждый день, до тошноты, до рвоты.
Свобода - лишь иллюзия.
Здесь нет души, здесь нет ее полета.
Забыто все, что было раньше.
Свет солнца, радость и улыбка.
Ошибка... Да, кошмарная ошибка -
Родиться в этом мире.
Здесь. Сейчас.

Я шел в ту ночь среди кромешной темноты,
Шел среди слякоти и грязи.
Спонтанные решения просты,
Как выдернуть цветы с поросших грядок.
Увы, судьбы решения не кажутся простыми.
Прости мой эгоизм, вселенная, прости...
Всему обязан я сказать "прощай" отныне,
Но сил все нет, а я в печали. Как и ты...
Два двадцать на моих часах. Да, встали.
Пусть.
Значит, все закончится вот так.
В два двадцать.
Как забавно. Слез уже не спрятать.
Или все это только дождь?
Дурак.
Не уж то я умею плакать?

Вот он - могучий проводник.
С другого берега протянута дорога.
Степенно, строго над волнами он стоит.
И я стою так близко у порога.
Как поздно думать, и я больше не могу
Справляться с мыслями, что голову затмили.
Остыли руки, будто знали: я иду ко сну,
Что так спокоен, вечен.
Вдруг застыли вены, сердце не качает кровь.
Я вновь окидываю взором все что было.
А было ли? Вот правда, было?
Столько лет, а вроде и не жил.
Совсем.
Так может хватит мучаться и сделать шаг?
Туда, где вечность.
Где время - враг, а разум - нем.
И позабыта скоротечность.

Ветер в ушах, все как-то странно.
Готов ли я? Вот в чем вопрос.
Всего лишь шаг вперед. Резонно
Думать, что уж его бы сделать смог.
Да. Смог бы. Что же до сих пор стою?
До нескончаемой в коленках дрожи. Кручу
Воспоминания внутри.
Ползут они по черепной коробке.
Неловки мысли и движения неловки.
Кончай тянуть.
Шагай вперед, давай.
Уныла жизнь твоя. Уныла и убога.
Вся суть теперь лишь в том, чтобы шагать.
Так прекращай топтаться у порога.

Вперед! И в миг проносится все быстро.
Лечу, да я лечу уж вниз.
Я не испытывал еще полет… Как чисто
То ощущение, в которое проник.
О, Господи, как много, как же много,
Вещей я мог бы испытать еще!
Рассвет с любимой, плачь ее ребенка,
Деликатесы Азии... Ах, как же хорошо!
На юг с друзьями, радости победы,
Рев океана, покорение вершин,
Построить дом, порвать в пробежке кеды.
Мир так велик и так непостижим!
Зачем? Зачем я прыгнул в этот омут?
Ведь все проблемы можно разрешить!
Ведь я так молод, как же еще молод...
Но сей ошибки мне уж не простить.

Вода всплеснулась, вспенилась внезапно.
И бушевала несколько минут,
Затем вновь стала тихой, темной, статной.
Скрывая жизнь, что может утонуть.

@темы: стихи

---

Помоги мне заснуть

[ПаКо]

На ваш суд - мой самый любимый из собственных рассказов.

Сомнифобия - это боязнь сна. Люди, страдающие от данного психического расстройства, испытывают страх от одной только мысли, что им придется лечь спать. Чаще всего данное заболевание проявляется у детей, но порой сомнифобия одолевает и взрослых. По некоторым данным, ей был подвержен даже сам Сталин. Тому могут быть разные причины: непереносимость кошмаров, чувство беспомощности или боязнь быть похороненным заживо, как это было у Гоголя. В любом случае, чувство страха не дает вам уснуть, а, как известно, без сна люди начинают сходить с ума.
Я не мог спать.

Читать дальше

Кофе взбодрит вас? Чушь. Энергетики? Замануха для молодежи. Мне ничего не помогало. Я знал: единственная причина моей бессонницы - это первобытный страх. Тот, что я не мог побороть, как бы мне этого не хотелось.
Стоило мне только закрыть глаза, и я видел один и тот же кошмар. Вокруг темно, и можно разглядеть лишь неясные очертания окружающего меня помещения. Рот завязан, и я не могу произнести ни звука. Чей-то монотонный голос доносится справа, но я не в силах разобрать слова. Я беспомощен. Дыхание сбито, воздуха совсем не хватает. Ноги начинают неметь, а по телу проходит мелкая дрожь. Я чувствую, как холодное лезвие касается моей шеи, заставляя сердце биться как ненормальное. Меня ждет смерть, прямо сейчас, и я ничего не могу с этим поделать. Я засну крепким сном, теперь уже навсегда. А голос все шепчет какие-то ужасные слова, он издевается надо мной, он знает, что я слаб. Он чувствует свое превосходство и упивается этим моментом. Он – царь, он – бог, моя жизнь в его руках, а я всего лишь ничтожное существо, валяющееся на полу в позе зародыша. Глаза застилает непроглядная пелена, а затем я, как всегда, просыпаюсь в холодном поту.
Дни и ночи уже давно спутались, я успеваю лишь смотреть на часы и понимать, что не спал слишком много дней подряд. Говорят, без сна можно прожить всего лишь несколько суток. Похоже, я уже давно умер.
Я вообще не из тех людей, кому говорят «хорошо выглядишь». Я выгляжу плохо всегда. Похоже, это один из побочных эффектов бессонницы.
Будильник превратился в совершенно бесполезную вещь. Телевизор включен целый день - просто для фона. Не хочу, чтобы кто-нибудь думал, будто я сплю. Я брожу из спальни на кухню, из кухни в спальню. Периодически заглядываю в холодильник. Меня знобит, отопление до сих пор не включили, а обогреватель пришлось продать. Я прохожу мимо зеркала и не узнаю себя. Тот, кого я вижу в нем, больше похож на мерзкий скелет, обтянутый кожей.
На часах восемь утра - пора собираться на работу. Я привожу себя в порядок, насколько это вообще возможно, и отправляюсь на автобусную остановку. Я сажусь в маршрутку и по дороге позволяю себе немного вздремнуть. Когда вокруг много людей, мне не так страшно. Если вдруг что-то случится, они все увидят. Я буду не один.
В офисе меня ждет очередной монотонный день. Не то что бы я ненавидел свою работу, просто иногда очень хочется выкинуть компьютер в окно, чтобы хоть как-то раскрасить серость происходящего.
К обеду мне нужно закончить отчет и отправить его начальнику по почте. Начальнику, который сидит в соседнем кабинете. Начальнику, которому сложно оторвать свой зад от кресла, чтобы хотя бы поздороваться со своими работниками.
В обеденный перерыв я отлеживаюсь прямо на рабочем месте. Естественно, удостоверившись, что вокруг есть люди. Много людей. Это значит, что я в безопасности и могу закрыть глаза хотя бы на час. Я стараюсь не думать ни о чем, чтобы сны даже не пытались лезть в мою голову. Мне нужен отдых, иначе я совсем «загнусь».
В тот день я хотел уйти с работы пораньше. Нужно было зайти в одну клинику. Сам я не очень-то хотел, но раз уж пообещал матери, придется идти. Она сама нашла это место. Понятия не имею, как мать вообще узнала, что я не сплю, учитывая, что мы живем отдельно, и я ей об этом не рассказывал. Наверное, материнские инстинкты. Или я действительно так дерьмово выгляжу.
Когда часы показали четверть шестого, я собрался и вышел на улицу. Было холодно, но я старался об этом не думать. Все вокруг казалось каким-то нереальным: дома, словно декорации, неестественный свет фонарей, да и люди куда-то пропали, будто у режиссера не хватило денег на массовку. Я шел вдоль улиц, слушая хруст снега под ногами и размышляя о том, как я ненавижу зиму.
Нужное здание находилось на перекрестке проспекта Революции и улицы Алексеева. Первое, что я увидел на вывеске - «Центр нарушений сна». Снизу, кажется, еще что-то было написано мелкими буквами, но меня это не особо интересовало. Я шел сюда, скорее, для очистки совести. Удивительно, но недосыпы меня не сильно-то волновали. Такое чувство, что я полностью погрузился в апатию. Возможно, это один из синдромов сомнифобии.
Снаружи клиника как-то не внушала доверия. Дверь мне сразу же не понравилась. Настолько, что захотелось развернуться и уйти. То, что я лицезрел перед собой, было совсем уж не похоже на дверь здания, где помогают людям. Обшарпанная, со сломанной ручкой, она скорее походила на неудачно склеенный кусок пластика. Тем не менее, немного потоптавшись на пороге, я вошел.
Зал, признаться, оказался куда приятнее. Стены в теплых тонах, ковер на полу. Удивительно, но именно так я и представлял себе подобные клиники. Они будто стащили идею дизайна из моей головы.
У входа за стойкой стояла девушка, бросившая на меня небрежный взгляд, как только я вошел. Она уже было открыла рот, но я тут же среагировал:
- Я записан на шесть. В шестнадцатый кабинет.
Девушка как-то натянуто улыбнулась и быстро проговорила:
- Проходите и присаживайтесь в холле. Придется немножко подождать.
Я так и сделал. Уселся на стул напротив кабинета и, как всегда, в полусонном состоянии погрузился в свои мысли.
Внезапный шум со стороны входа вернул меня в реальность. Дверь громко хлопнула и из-за нее показалась молодая девушка, лет двадцати. Она на секунду застыла, бросив оценивающий взгляд на окружавшее ее помещение, а затем небрежной походкой двинулась в мою сторону.
Незнакомка уселась рядом, не смотря на наличие пустых стульев около противоположной стены. Она закинула ногу на ногу и, тяжело вздохнув, задумалась о чем-то своем.
Мы просидели в тишине минут десять. Я попытался вновь погрузиться в свой внутренний мир, но девушка мне мешала. Она пялилась на меня. Не смотрела, а именно пялилась. В открытую, даже не боясь быть замеченной.
Моя новоиспеченная соседка была странной. Я не смогу этого объяснить, но она была странной по всем признакам: своей внешностью, нарядом, даже манерой складывать руки. Лицо ее было совершенно незапоминающимся. Вроде тех лиц, что можно увидеть во сне, но невозможно запомнить после пробуждения.
Ни с того ни с сего девушка заговорила:
- Ты даже не спросишь, по какой я здесь причине?
Я молчал. Сделал вид, что не понял, с кем она разговаривает. Только через секунду я осознал, насколько это глупо. Ведь кроме меня здесь никого и не было. Но, не дожидаясь моего ответа, незнакомка продолжила:
- Я храплю. Сильно так, - она окинула меня взором, замолчав на пару секунд. - Не надо смотреть на меня как на идиотку, я вижу по твоему взгляду, что ты это и за проблему-то не считаешь. Ты просто не слышал меня ночью. На меня даже соседи жалуются. Не знаю, в чем здесь дело, с носовой перегородкой, кажется, все в порядке, видимо, с головой что-то не то. Ну а ты как сюда попал?
Мне совсем не хотелось говорить, но складывалось такое ощущение, что моя новая собеседница так просто от меня не отстанет.
- У меня сомнифобия.
- Сомнифобия? Что это? Боишься спать? - она рассмеялась.
Я продолжал с серьезным лицом смотреть в стену.
- Подожди, это действительно так? - девушка вмиг посерьезнела. - Прости, я не думала, что такое вообще бывает. Хотя, я иногда и сама боюсь ложиться спать. Особенно, когда знаю, что меня ожидает тяжелый день. Глупо, наверное, но хочется хоть немножко оттянуть момент. Потому что, как только я засну, наступит завтра.
Я не стал ничего отвечать, но незнакомку, похоже, это ничуть не задевало.
- Слушай, да ты просто идеальный партнер! - сказала она. - Я, конечно, храплю, но ты же все равно не спишь, значит, тебе это и мешать не будет.
- Храп раздражает.
- Да уж, с этим не поспоришь.
На пару минут в воздухе повисла неловкая пауза, но затем незнакомка вновь подала голос:
- Может, уйдем отсюда? Меня обстановка нагнетает.
Мои мыслительные процессы в последнее время протекали с удручающей скоростью, поэтому я, слегка помедлив, проговорил:
- Я надеялся на помощь с моей проблемой и…
- Да брось давай, неужели ты думаешь, что здесь кто-нибудь сможет тебе помочь? - перебила меня девушка.
Я действительно не слишком-то надеялся на помощь, но этой моей задаваке собеседнице признаваться совсем не хотелось, поэтому я коротко ответил:
- Может быть.
Соседка как-то хитро улыбнулась, а затем спросила:
- А если я пообещаю вылечить тебя? Уйдем?
Я смотрел в ее глаза какого-то необычного темного цвета и никак не мог понять, чего же она от меня хочет. Странно, что она вообще со мной заговорила. В последнее время люди стараются избегать меня, чему я, впрочем, несказанно рад.
- Не думаю, что у тебя получится, - я отвел взгляд в сторону, надеясь, что незнакомка все поймет и не станет продолжать разговор.
Но она не сдавалась.
- Слушай, я понимаю, что ты меня совсем не знаешь, но иногда бывает полезно отдаться в руки судьбе и уйти в неизвестность с первой встречной. Я Лейла, кстати.
Не знаю, как ей это удалось, но я действительно задумался, не уйти ли мне с ней. В конце концов, в этой шарлатанской клинике мне все равно не помогут, так зачем себя мучить? Правда, все-таки было довольно странно, что какая-то незнакомая девушка убеждает меня куда-то с ней пойти. Может быть, все это был сон?
- Ладно, куда мы пойдем?
Девушка улыбнулась еще шире. Она потащила меня за руку и зашагала в сторону выхода. Затем перешла на бег, и мне ничего не оставалось, как последовать ее примеру. Клиника вмиг осталась позади, и через пару минут я уже не мог вспомнить, как она вообще выглядела.
Мы долго бродили по улицам, и Лейла выспрашивала все подробности моей личной жизни. Казалось, она называла первые пришедшие ей в голову вопросы, потому что они были абсолютно не связаны между собой и касались совершенно различных сфер моей деятельности. Я отвечал неохотно и довольно сдержанно, но Лейла как будто этого не замечала. А мир вокруг будто исчез, декорации пропали, и остались только мы вдвоем, окруженные внезапно окутавшим нас туманом.
- Итак, почему ты боишься спать?
Этот вопрос, признаться, застал меня врасплох, поэтому я ответил коротко:
- Не знаю.
- Неправда, - Лейла смотрела мне прямо в глаза.
Я очень хотел уйти от ответа, поэтому продолжил отнекиваться:
- Я правда не знаю.
Мы остановились. Точнее сказать, Лейла остановилась, а я машинально повторил за ней. Она все всматривалась в мои глаза, будто хотела увидеть в них какой-то ответ, но у нее никак не получалось. После затянувшегося молчания она, наконец, сказала:
- Просто так ничего не бывает, рассказывай.
Я продолжал молчать. Мне было сложно говорить о том, о чем просила эта девушка, появившаяся в моей жизни пару часов назад, я вообще старался никому не рассказывать об истинных причинах моей бессонницы. Но ей, именно ей, я почему-то был готов об этом поведать. Нет, все это точно был сон.
- Ладно. Меня однажды ограбили. Пока я спал.
- И все? - Лейла начала улыбаться.
- Что значит «и все»? Меня убить хотели. Если бы соседи не услышали шума, я был бы уже мертв.
Девушка рассмеялась. В открытую. Я не стал ничего говорить, но, признаться, меня это задело. Сразу же захотелось уйти. В очередной раз я убедился, что тайны лучше держать при себе. Но Лейла вдруг заговорила:
- Да посмотри на себя, ты же и так как мертвец! Пока не выкинешь всю эту дурь из башки, жить нормально и не получится! - она замолчала, на пару секунд о чем-то задумавшись, а потом продолжила. - Пойдем, я знаю, что нужно делать.
Мы побрели куда-то во дворы вдоль множества жилых домов, и вокруг словно становилось все темнее и темнее. Реальность ускользала от меня, но я, кажется, перестал это замечать. Лейла молчала и с серьезным видом все вела меня дальше, куда-то в неизвестность. Когда она, наконец, остановилась, мы стояли у одной из многоэтажных хрущевок, глядя друг другу в глаза и выдыхая пар в морозный воздух.
- Сейчас мы зайдем в этот дом, и ты сделаешь то же самое, что когда-то сделали с тобой.
- Не понял. В смысле? - переспросил я.
- Нападешь на кого-нибудь спящего.
Шутка была совсем не смешной, поэтому я даже не улыбнулся. Но когда я посмотрел в глаза Лейлы, то понял, что она вовсе не шутит.
- Ты рехнулась? Я не убийца…
Девушка опять меня перебила:
- Не надо никого убивать. Просто напугаешь.
Она говорила это с таким выражением, будто ее слова были абсолютно нормальными. Все как по сценарию. Я чувствовал себя участником какого-то абсурдного сна, вот только мне никак не удавалось проснуться.
- А зачем мне это?
- Как там в народе говорят? «Клин клином вышибают»? Это что-то вроде психологического метода.
Голос Лейлы был настолько спокоен, что мне на секунду показалось, будто она абсолютно уверена в своем совете.
- И как же я зайду в квартиру?
Глаза девушки загорелись, будто она уже предвкушала победу в нашей полемике.
- Это мой дом. У меня есть сосед - мерзкий тип, сама бы его поколотила, если бы была побольше. Так вот, я знаю, где он хранит запасной ключ. Он сейчас точно спит, ему с утра на работу, поэтому он рано ложится. Откроешь дверь, зайдешь, свяжешь соседа, попинаешь немного, почувствуешь власть над его жизнью и свалишь. Можешь натянуть шарф на лицо, хотя он в темноте и так тебя вряд ли разглядит. Ну, как план?
- Полный бред.
- Нет, это всего лишь способ покончить с проблемой, - Лейла все смотрела и смотрела мне в глаза, словно хотела загипнотизировать. Видимо, мое лицо все еще выражало скептицизм, потому что продолжила говорить она уже на повышенных тонах: - Да даже если у нас ничего не выйдет, какой адреналин ты испытаешь! Тебе нужна встряска, сразу видно.
- Я похож на больного?
- А разве не ты сегодня торчал в клинике в надежде на помощь со своим недугом? О Господи, неужели так сложно хоть раз переступить черту? Ты всегда делаешь все так, как тебе сказали? Ведь если никогда не нарушать правил, жизнь теряет всякий смысл. Так зачем тогда вообще жить?
Я вновь задумался о реальности происходящего, когда заметил за собой, что действительно рассматриваю предложение Лейлы. Это было на меня не похоже. С другой стороны, если все это и вправду сон, то бояться даже не стоило. В последнее время я вообще редко задумывался о последствиях своих действии. Быть может, все это из-за отсутствия сна. Я потерял вкус к жизни, и испытать себя было бы, пожалуй, и впрямь неплохой идеей. Подумав об этом, я промолвил:
- Хорошо.
Я нашел ключ там, где говорила Лейла. Оглянулся по сторонам, а затем засунул его в замочную скважину. Я старался открывать дверь как можно тише, но она все равно предательски поскрипывала.
В квартире было тихо. Я натянул шарф на лицо, а затем бесшумно проследовал в одну из комнат.
На кровати спал мужчина лет тридцати. Он отвернулся к стене и тяжело дышал. Сосед Лейлы был, похоже, из тех людей, что крепко спят. Я мог сделать с ним что угодно, а он даже бы и не понял. Неожиданный трепет закрался в мою душу, но медлить было нельзя.
Я ударил спящего по голове. Кулаком. Было больно, но я ударил еще раз. Затем я намеревался связать его. Пока я пытался осуществить свой план, мужчина, похоже, наконец, осознал, что происходит, и заехал ногой мне по носу. Я отшатнулся. Нельзя было терять контроль, поэтому я продолжил упорно заламывать соседу руки. Он начал брыкаться, и я на секунду ослабил хватку. Этой самой секунды ему хватило, чтобы отбросить меня в угол.
Голова затрещала, я вновь начал терять связь с реальностью. Нужно было подниматься и убегать. Когда я открыл глаза, мужчина уже стоял на ногах, судорожно совершая какие-то действия.
Я даже не успел заметить, откуда он достал пистолет, видимо, из тумбочки, что стояла рядом с кроватью, но стоило мне попытаться встать, и прогремел выстрел.
Было больно только первые пару секунд. Потом стало очень тепло, а по телу потекла гадкая липкая жидкость. Я лежал на полу и не мог пошевелиться.
Когда мои глаза начали закрываться, я понял, что Лейла была права. Я действительно больше не боюсь уснуть. Сработало.

@темы: проза

---

серые стихи

[я и мой брат идиот]

Вот сейчас мы все улыбаемся.
смеемся и машем руками.
обнимаемся, зовемся друзьями.
а ведь еще полвека назад, мы были готовы
и глотку рвать зубами, и убивать
полвека назад мы были врагами.
стреляли друг в друга, били ногами
кричали: свиньи, убийцы! - и выстрел контрольный
как поцелуй на прощанье.
а это теперь.
23.01.2012
----------------------------------------------------------------------------
Я, как слепой вдовец.
Раскинул кисти-руки, пытаясь нащупать бытие.
Я, как глухой мудрец.
Брожу по миру, не слыша никого, кричу о доброте.
Я, как немой подлец.
Веду к обрыву стадо, травя им басни о безмолвной красоте.
Я все мечтаю о тебе,
Развратно мысли распуская.
И я готов пойти на все, ловя волну неги,
Что будоражит кровь и тело. Потея.
В кромешной темноте.
Ты, как поток безумной страсти.
Что очищает разум и закаляет дух.
Ты, как вино кричащей власти.
Что делает железной волю и разряжает воздух.
Ты, как безумие ликующего духа.
Как Радуга во тьме.
Ты - моя Радуга во тьме!
Я окрылен и исцелен тобою.
14.06.12 - 04:50 - JBJ "К тебе".

@темы: стихи, серый ритм

---

[Darth Junk]

эдит обложки:  jack, black jack

details

По мотивам ФРПГ "Город 24".
Персонажи: Уильям Паркер, Нейтан Эйвери (Кайл Йоханнсен).
Примечания: о парадоксе удвоения шара читать

Парадокс лжеца.

«Критянин Эпименид утверждал, что все критяне лжецы».

По некоторым сведениям греческий учёный Филит Косский умер от бессонницы, пытаясь разрешить парадокс лжеца.

приятного прочтения

На планёрках Уильям Паркер откровенно скучает, а в последнее время – вовсе не появляется: ему уже давно не интересны очевидные вещи, сдобренные нравоучительными лекциями и постной статистикой. Не интересно никому, кроме тех, кто всё ещё гонится за количеством раскрытых дел, но все делают вид, будто их заботит сплоченность коллектива.
Ещё все делают вид, будто никакой августовской резни не было в помине, никто не говорит об этом, словно на имя и само существование Кайла Йоханнсена наложено табу.
Словно никто из них не проходил многочасовые тесты во время массовой проверки всего рабочего персонала, не ложился на койку для беседы с психиатром, не тратил собственные выходные, не нервничал и не скуривал сигареты пачками.
Порой Уил поражается, насколько им все равно, сколько пострадало людей и как зверски они были убиты. Ради чего он рисковал своей жизнью, в конце концов. Порой Уил радуется тому, что больше никто не задаёт ему лишних вопросов, не нарушает дистанций и не стремится узнать, что он думает об этой неразберихе.
Зимой 2354-го в Городе творится такой кавардак, что бывший офицер со сдвигом по фазе никого не волнует. Когда две партии грызутся между собой, сбрасывать ли бомбу на несколько миллионов человек с неправильной цепочкой ДНК или нет, такие вещи кажутся сущими пустяками.
Эйвери предсказал это пару месяцев назад.

- Никто не доведёт это дело до конца, Паркер, - говорил он с необъяснимой спокойной уверенностью. – Инкубатор сейчас не в том положении, чтобы позволить старым проколам всплывать на поверхность. Ему не выгодно.
И потом молчал, испытывая терпение Уила, улыбался, затем как-то ловко переводил разговор на сартровскую «Тошноту», Боба Дилана и закон Старджона, так и не признаваясь, откуда ему известно, что творится на свободе.
Тогда Уил Паркер научился не посылать его к чертям хотя бы вслух. Он приходил на допросы только потому, что с остальными Нейтан отказывался говорить.
И они разговаривали, крали у друг друга то, что им хотелось знать, а хотел знать Эйвери о личном. Знаешь, сказал он, это милое хобби – изучать других людей, когда тебе вселенски скучно; ты берёшь самое сокровенное, что у них есть, их доверие и привычки.
Звучало неправдоподобно или как-то не полно.
- Только не говори, что ожидал услышать байки про аппетитные человеческие печёнки под стакан Кьянти, - с усмешкой ответил он на вопрос во взгляде Паркера. – Сейчас этим не впечатлить даже выпускниц Академии.
Паркеру хотелось только сказать, как сильно его раздражает привычка недоговаривать.

Эйвери не отправляли на электрический стул, не делали смертельных уколов, не расстреливали во дворе диспансера. В управлении тянули с психоэкспертизой, а медики пичкали его добавками, подавляющими ментальную активность, и тот худел, однажды обмолвился словом о дрянном аппетите и что если его что-то сведёт в могилу, то только местный паёк.
С той палатой, что ему выделили в диспансере, грех было жаловаться: удобная койка, рабочий стол, книги и проигрыватель, который часто крутит песни прошлых веков.
Играет блюз, когда Паркер приходит к нему в середине ноября, когда он всё ещё верит в то, что сможет разобраться, чего он хочет больше: вернуть Йоханнсена или наказать Эйвери.
- Готов поспорить, со своим ребенком ты видишься реже, чем со мной, - говорит Нейтан, и Уил морщится, как от зубной боли – его напрягает такая осведомленность даже больше приставленного к виску пистолета. Он привыкает к испытующему взгляду напротив, не отводит глаз, держит себя в руках. Виски Эйвери выбриты, на них крепится психоограничитель, на запястьях Эйвери – магнитные браслеты, он кажется неопасным, если не вглядываться в лицо.
- При обыске склада в загородной зоне нашли поддельные документы и гражданство, - не отвечая, начинает Паркер.
Его вера в существование Кайла Йоханнсена шатается на краю обрыва уже давно, Паркер противен сам себе от одной лишь попытки придумать ему оправдание, он бы вырвал эту веру с корнем, если б не был на складах, если бы Йоханнсен не тащил его на своём плече и не спасал его шкуру.
- Это сейчас неактуально, Уил, - добродушно отмахивается Нейтан, как от назойливой мухи. – Если те, кто их делал, сейчас не на нарах, то скоро там окажутся.
Он почесывает переносицу – из-за браслетов ему приходится подносить к лицу обе руки, Паркер видит шрам на простреленной им же кисти – и предлагает:
- Расскажи лучше о фанатах.

Вместе с новым истерзанным трупом, оставленным на границе центра и гетто в начале октября, уже после ареста, дело Эйвери приостановилось, а со второй похожей жертвы, найденной двумя неделями позже – встало окончательно.
Патологоанатом аккуратно стянул покрывало, и Паркер мрачно оглядел изрезанное тело, помеченное зарубками в определенном количестве. Изрезанное методично, терпеливо, хладнокровно и абсолютно бесцельно. Паркер теперь знал, что числа не имели никакого значения. Наживка должна казаться привлекательной, многообещающей и разочаровывать так же, как задача с заведомо ложным решением.
Вонь, как всегда, жуткая.
У трупа не было головы. Лысеющий патологоанатом водрузил её рядом, лишенную век, глаз, мозгов, языка. На фотографиях пустые глазницы горят тусклым светом разряжающихся лампочек. Светильник Джека.
Ранние заготовки к приближавшемуся Хэллоуину.
Очень смешно.

- Такие же изобретательные, - сухо говорит Уил. – Сам уже наверняка знаешь.
- Я знаю только то, что рассказывает мне адвокат, - улыбается Эйвери, обнажив зубы. – Сейчас время такое: даже у законченных психов будет хороший адвокат только потому, что он не рожденный. Дурдом вовсе не здесь, Уилли.
Паркер не выдерживает.
- И к какому из твоих ненастоящих имён он приставлен, Эйвери? – спрашивает он тихо, но резко. – Кого из вас он защищает? Тебя? Йоханнсена? Или мне зачитать по списку имен на поддельных айдишниках?
- Они все настоящие, - невозмутимо поправляет его Нейтан. – Все до единого. Но защищает он именно Йоханнсена, если тебе хочется знать.
Хватит ломать комедию, хочется сказать Уилу, прекрати.
- Иди к чёрту, - фыркает он.
- Это настоящие имена ненастоящих людей. Я хотел помочь им развернуться, но сам видишь, - Эйвери указывает взглядом на браслеты, - слегка задерживаюсь.
Он отвлекается на ритм из проигрывателя. Поёт Нина Симон. Эйвери настукивает пяткой в такт, мурлычет под нос слова, Уилу хочется пристрелить его: на лице вздуваются желваки, в спрятанных в карманах пиджака кулаках едва слышно потрескивают искры, - но не говорит ни слова.
Просто встаёт и уходит.
Первым нарушает молчание Нейтан.
- Ты слышал про парадокс Банаха-Тарского и Хаусдорфа? – вопрос застает Паркера в спину прежде, чем двери автоматически закроются.

Паркеру снится, как он разбирает зелёный шар на детали, собирает из них два таких же и наоборот. Прозрачные сферы вибрируют изнутри и, стоит их разломать, из них слышится шёпот, голоса разные и знакомые, но ничего нельзя понять, ни единого слова. Он слышит отзвуки фортепиано, в ушах поёт Нина Симон и насмехается, и говорит с ленцой, никто из вас никогда не угадает, к кому вы обращаетесь. В голове Паркера всплывает, ничто и никогда не является абсолютно верным, и он не помнит, где он это слышал.
Просыпается Уил с паршивейшим настроением и включенным ноутбуком. Во вкладке браузера – статья о парадоксах, а в голове – бардак.
Он вспоминает слова Эйвери, зелёные сферы в руках, свою веру в Йоханнсена – и успокаивает себя: психоэкспертиза расставит всё на свои места.
Если она когда-нибудь случится.

Конец июля душил Город изнуряющей жарой, и воздух был такой плотный, что казалось, от него можно было спокойно отрезать ломоть.
В конце июля они с Йоханнсеном чуть не попрощались с жизнью, неудачно наткнувшись в гетто на банду рожденных.
- Не надо в больницу, - придерживая раненую руку здоровой, категорично отрезал Кайл. – Вези домой, по пути зарубцуется.
В квартире у Йоханнсена работал кондиционер, и это первая и самая главная причина, почему она Паркеру понравилась. В остальном она почти ничем не отличалась от множества холостяцких квартир: ни обжитой кухни, ни чужой одежды, ни общих фотографий. Почти, подумал Паркер, когда заметил чертежи – улицы в перспективе, здание Управления, вид из окна.
- Увлекался раньше архитектурой, - подал голос Йоханнсен со спины.
Уил обернулся: тот успел обработать плечо. В руках Кайла была бутылка виски.
- С чего бы отмечать?
- Хотя бы то, что мы снова, черт подери, живы.
Паркер согласен.
До ареста Йоханнсена оставалось пять дней.

Уильям любит решать логические задачи, но к задачам, что пытается подкинуть ему Эйвери, он по привычке относится с отвращением и недоверием – в последний раз от таких головоломок зависели жизни пяти человек и его собственная заодно. Принимать чужие условия и наступать на те же грабли – это даже непрофессионально.
Это абсурдно.
Когда его запрос к психоэкспертам снова теряется в бюрократическом лабиринте, Паркера упорно преследует ощущение, что кто-то очень сильно не хочет, чтобы в деле Эйвери копались дальше. Оно укореняется в нём всё крепче, когда из лаборатории приходит ответ о нехватке персонала, в котором они просят подождать. Может быть, месяц. Может быть, больше.
Всё это попахивает ложью даже сильнее, чем признания Эйвери.
Инкубатору не выгодно, вспоминает Паркер и чувствует, как снова начинает злиться. Признавать, что слова убийцы, который прикидывается душевнобольным, начинают казаться логичными, Уильяму не хочется до зубного скрежета. Потому что Нейтан Эйвери – это человек, которому нужно верить в самую последнюю очередь.
Интуиция подсказывает, что в обращаться в Инкубатор сейчас тоже не стоит.
Он пойдёт в обход.

Перерыв все доступные архивы об экспериментах сорокалетней давности, Паркер сталкивается с засекреченными документами и даже не удивляется этому. В официальных источниках не говорится ни слова о каких-либо генетических проектах, кроме развития способностей электрокинеза, а неофициальные не существуют вовсе. Уил пересматривает старые отчёты, сводки и рапорты, штурмует базы данных, скрывая собственные адреса, и разыскивает причастных лиц. Он берет отпуск, ищет с завидным упорством охотничьей собаки и проводит за этим столько времени, что однажды даже сестра начинает волноваться.
Мэг звонит Уильяму на второй неделе его отпуска.
- Уил, мне это не нравится, - говорит она мягко, но решительно. – Ты снова замыкаешься.
Проекция Мэг в видеофоне Паркера смотрит на него с легким беспокойством, иногда поджимает губы и поправляет свои пышные пряди, выбивающиеся из причёски.
- Когда ты так делаешь, ты принимаешь неправильные решения.
Уилу кажется, что ему скучно, он не спал ночь.
Мэг говорит:
- Когда ты в последний раз так делал, всё закончилось разводом.
Уил лениво отмахивается.
- Мэгги. Мне не двадцать лет. И даже тебе давно не двадцать. Оставь эту речь для собственных детей, а я как-нибудь сам справлюсь.
Я переживаю, выдает Мэг, ну посмотри на себя, совсем себя измотал и осунулся, - и это звучит убедительно.
Он делает участливый вид, как будто благосклонно сдаётся, потому что у него нет желания спорить.
- Я зайду на днях, - обещает он.
И, конечно же, не зайдёт.

Цензура на книги в диспансере, признаётся Эйвери, даже строже, чем при посткатастрофном режиме. Никаких графических сцен насилия, упоминаний о психических расстройствах, подсознании, эротике, девиациях, остро негативных ситуаций. Посткатастрофный режим он не заставал, но он уверен, что даже тогда люди не помирали со скуки так сильно. Тогда он слушает музыку, подпевает или изучает с койки потолок с задумчивым и заинтересованным видом, не обращая внимания на голографические фигуры шахмат на планшетнике. Всех своих санитаров он давно обыграл всухую.
Просматривая записи с камер наблюдения, Паркер не находит ничего занимательного, если не считать нескольких случаев в августе и сентябре: бывший полицейский сидит, сильно сгорбившись, то раскачивается туда-сюда, то хватается за голову и смахивает со стороны на кататоника. Однажды ночью вбегает персонал – заключенный душит сам себя и как будто себе же сопротивляется, без криков, с отчужденной решимостью – и есть в этом что-то определенно абсурдное. Внутри у Паркера неприятно покалывает и остается прогорклым осадком где-то в пищеводе. Уильям мысленно аплодирует Эйвери, гадая, было ли это показательное выступление проверкой чувствительности ночных камер или датчиков жизнедеятельности. По всей видимости, и того, и другого.
Альтернативных версий Уил не позволяет себе предполагать.
Иногда Эйвери говорит что-то беззвучно, привычным жестом почесывая переносицу или криво усмехаясь, но даже при увеличении трудно разобрать. Иногда он сверлит камеру взглядом, и при приближении его лицо – худое, остроскулое, с выступающими надбровными дугами – выглядит неприятно.
Иногда камеры зачем-то отключают, мол, для технической профилактики, но она явно занимает меньше трёх часов простоя. Санитары разводят руками.
- Так уж получилось, - говорит один парнишка. – Кстати, он просил передать вам зайти к нему.

- Феноменально, - прошептал Йоханнсен.
Прошло около пятнадцати минут после «извлечения», но его всё ещё слегка потряхивало. Паркер тоже чувствовал себя не лучше: первый опыт следственного проникновения в чужое сознание был омерзительным. В голове у Роланда Паркинсона обитало слишком много жирных тараканов, чтоб окончательно отбить себе охоту для повторного раза.
- Имей в виду, Йоханнсен, за тобой в башку подозреваемого я больше не полезу, - с деланной серьезностью предупредил Уильям, выуживая из кармана пачку сигарет.
Особенно, если там снова будет дом ужасов в стиле Кинга и жуткие психоделичные галлюцинации.
- Я с такими ловушками раньше не сталкивался, - ответил Кайл, как будто оправдываясь, причем даже не перед Паркером. Вид у него был озадаченный и сосредоточенный, как если бы он упорно старался уловить то, что вертится на уме, но безуспешно.
Чёрт его, этого Йоханнсена, знает.
Предварительные результаты показывали, что над сознанием Паркинсона как следует поработали. Хоть технически Роланд и был убийцей, но фактически – всего лишь орудием с сюрпризами. Вместе с Йоханнсеном недоумевали и штатные менталисты.
- Если это иллюзия, то она держалась подозрительно долго, - сообщил им эксперт Грэхем.
- Если это вообще иллюзия, - сказал Кайл.
В помещении повисла тишина.
- Как бы то ни было, спасибо за запись, парни, - кашлянул Грэхем. – А дальше – уже наша забота. Будем работать с ним.
Роланд Паркинсон покончил жизнь самоубийством в собственной камере пару дней спустя.

В палате, к искреннему удивлению Паркера, Эйвери нет.
Он сидит на скамье в третьем секторе прогулочной территории и, кажется, искренне рад видеть Уильяма.
- Неважно выглядишь, - щурится он.
- Ты тоже не лучше.
Моросит мелкий дождь и поддувает прохладный ветер – типичная погода для конца ноября. Эйвери застегивает куртку до конца, скрывая бледно-зеленоватую и порядком провисающую больничную робу. Уильям присаживается рядом.
- Так слышал? – задаёт Нейтан свой вопрос под пристальным взглядом охранника так, как будто их прошлую беседу прервали всего лишь пару минут назад. Паркер на несколько секунд теряется, не понимая, о чём идёт речь. До него быстро доходит.
Шар, равносоставный двум собственным копиям.
- Я понял намёк, - кивает Уил. - Отличное было выступление с удушением.
- С таким же успехом, я мог бы тебе назвать любой парадокс, - Эйвери блаженно потягивается, растирает ладони, насколько позволяют браслеты, и неспешно встает.
- Надо прогуляться, - сообщает он и тут же многозначительно добавляет. – Вдвоем.
Уильям отзывает охранника и идёт за Нейтаном по расчищенной дорожке, а тот иногда попинывает попадающийся под ноги гравий. Паркер пропускает его чуть вперед и держит на виду.
- Ты уже в старых видео начал копаться, - Эйвери насмешливо цокает языком. – Тупик, значит?
- С чего ты решил? – хмурится Уильям, но Нейтан, конечно, этого не видит.
- Ты, быть может, перфекционист или дотошный перестраховщик, почём мне-то знать, - продолжает тот, как ни в чем не бывало. – Круг поиска и так не особо большой, так что ты в любую мелочь нос сунуть не поленишься, если сильно захочешь. Остынь, Паркер, это бесполезно. Всё, что можно достать легально – почищено, ну а что нелегально - тебе не к лицу.
Уильям не видит, но ему кажется, что тот издевательски гримасничает.
- Я сам решу.
- Я настоятельно советую, - говорит Нейтан со знакомой твёрдостью, свойственной вовсе не ему.
Паркер не может понять, серьезен Эйвери или нет.
- С твоей стороны такая забота довольно подозрительна.
- Скажем так, я тебе симпатизирую.
Они делают крюк вокруг небольшого, покрывшегося рябью искусственного озерца, отражающего сизые невнятные тучи.
- С чего такая честь?
- Ну-у-у, ты первый человек на моей памяти, не спасовавший перед загадкой Монти Холла даже под угрозой принять душ из серной кислоты, - смех начинается неожиданно, так же неожиданно и обрывается. – Сейчас ты сам придумываешь себе головоломки и не знаешь даже, зачем. Следствие без причины – это парадокс, улавливаешь?
- Ты на них специализируешься? – говорит Уил не без сарказма.
- Поверь, у меня ещё много скрытых талантов, - подмигивает ему Нейтан, оборачиваясь.
Под конец прогулки он просит, пронеси мне стоящую книгу, ты же шустрый малый.
- Если ещё будешь в состоянии придти, конечно.
Эти слова Уильяму очень не нравятся.

От своих намерений Уильям не отказывается даже тогда, когда понимает, что заходит слишком далеко и каждый новый шаг лишь сильнее повышает риск попасть под юрисдикцию Седьмого отдела. Паркер не может остановиться: он и без слов Эйвери понимает, что никому вокруг больше не нужна эта правда так, как ему, более того – о правде давно осведомлены и не хотят, чтобы о ней узнавал кто-либо ещё. Уил не знает, почему так рьяно копает до конца. Может быть, разъяснить для себя самого, кто такой Нейтан Эйвери и как он связан с Кайлом Йоханнсеном, чтобы ненавидеть его всецело и полностью, а не цепляться за каждую соломину надежды. Может быть, он просто хочет покончить с этим делом раз и навсегда, потому что не умеет совершать сделок со своей совестью. Может быть, он принципиально идёт наперекор словам Эйвери. Сначала он серьёзно задумывается, но быстро бросает это гиблое дело и собирает информацию: кому-то он платит, кто-то ему просто должен.
Кто-то говорит, Фрэнсис Йоханнсен, эксперт по исследованию ментальной активности, погиб тридцать с лишним лет назад, просто-напросто сгорел в собственном доме из-за неисправной аппаратуры, но кто в это поверит.
Кто-то говорит, у него был сын, или их было несколько, неважно, их дальнейшая судьба всё равно неизвестна.
От кого из информаторов Уил получает наводку на профессора, занимающегося созданием книги по новейшей истории развития психогенетики и лично работавшим с Фрэнсисом Йоханнсеном, Паркер точно не помнит. И это не имеет значения, когда ему удаётся с этим профессором связаться.
- Я могу предположить, над какими проектами трудился мой коллега в свои последние годы, но я ничего не смыслю в его личной жизни, так и знайте, - у профессора Арно усталые совиные глаза, крупный нос и аккуратно остриженная борода, мсье Арно смотрит на Паркера с голофона, даже не предполагая, сколько времени Уил потратил, чтобы засекретить звонок.
Арно прибавляет слегка извиняющимся тоном:
- Но я считаю, у профессора Йоханнсена были слишком масштабные для двадцатых годов идеи. При всём моём уважении к его заслугам в нейронауке.
- Так что же могло его интересовать? – нетерпеливо спрашивает Паркер.
Арно мнётся.
- Допустим, искусственное моделирование личности с нуля без помощи приборов программирования, - поколебавшись несколько секунд, в итоге говорит профессор.
Замечая замешательство на лице Паркера, Арно спешно оглаживает бороду и поясняет.
- Конечно, что-то подобное можно встретить уже в наши дни, в особых проявлениях. Например, «Иллюзион-574» » или кое-какие военные проекты с подменой сознания разведчика. Йоханнсен работал в паре с генным инженером Сталем, чья команда после смерти Фрэнсиса взяла за основу его схему ментального моделирования и развила её до достаточно высокого уровня, чтобы её теперь по полному праву можно было назвать отдельной наукой, - профессор потирает шею, как школьник. – Но, сказать по правде, Фрэнсис хотел не совсем этого.
- Он рассказывал вам свои планы, мсье Арно?
- Не то чтобы напрямую, - поправился француз, - и это только моё скромное мнение…
- Но?
- Понимаете, официально моделирование напрямую зависит от машин и команды подготовленных менталистов, в общем, отнимает времени будь здоров. Я уже не говорю о том, что личность испытуемого переписывается с чистого листа. Фрэнсис считал, что это непродуктивно.
- Значит, он искал способы ускорить этот процесс. Я правильно понял?
- Вроде того, jeune homme, - благосклонно кивает Арно. – Не спрашивайте только, каким образом. Я понятия не имею. Зная целеустремленность Йоханнсена, он мог захотеть впихнуть всё это в одного человека. Самопереписывающего своё сознание и свободно переключающегося между режимами – находка, скажем, для шпионажа. Но все его замыслы погибли вместе с ним и его чертежами.
- Какая жалость, - сухо отмечает Уильям.
- Действительно, - вздыхает Арно, – ещё какая.

В декабре в диспансере как будто бы ничего не меняется, если не считать последних пустяковых новостей: несколько заключенных получили травмы средней тяжести, приставали к медсестрам, а кто-то умудрился вывалиться из окна первого этажа. Врач говорит, мистер Йоханнсен (Паркер никак не может привыкнуть) предложил остальным игру в кости по своим странным правилам, теперь к прогулкам его не допустят ещё месяц.
Эйвери не отнекивается.
Он лежит на койке и не двигается, на выбритых висках нет психоограничителя. Врач успокаивает Уила, активность пациента снижена до минимума и вообще ему недавно вводили препарат. И ещё у него должна дико кружиться голова.
- У меня к тебе несколько вопросов.
- Я немного под дозой, ничего? – Нейтан разлепляет сухие губы, чтобы усмехнуться. - У тебя всегда ко мне вопросы, Уил. Ставлю, - ммм, даже ставить-то нечего, - что больше вопросов в своей жизни ты задавал только лишь самому себе.
- Если я соглашусь, мы перейдём к делу?
- Да ты взбудоражен. Значит, вынюхал что-то интересное, - Эйвери борется с зевком. – Нет, не перейдём. Я не вижу книги.
Паркер машет перед его носом томиком Сэлинджера, сдерживаясь от того, чтобы как следует не зарядить им Нейтану по лицу.
- Устраивает?
Эйвери деловито прищуривается, переведя взгляд на обложку.
- Лучше бы Кизи. Но ладно, скоро сочельник, а подарки не критикуют, - деланно вздыхает тот, потом оживляется. – Что-нибудь даришь Лоре?
- Сейчас не время обсуждать мою бывшую жену, - кривится Паркер, сжимая книгу и убирая её в письменный стол.
- Неплохо было бы её навестить. Всё-таки больше полугода прошло. Слетай к ней.
- Эйвери.
- Бери билеты, пока не разобрали.
- Прекрати, Эйвери, если не хочешь стовольтного заряда для бодрости.
Паркер застывает, с напряжением ожидая ответа Нейтана, с раздражением прикидывая лимит своего терпения в минутах, со страхом отгоняя мысли об усталости. К счастью, Эйвери впечатляется. Или снова играет в поддавки.
- Валяй, что ты там от меня хочешь.
Аллилуйя.
- Ты всё это время сдерживаешь Йоханнсена? – говорит Уил.
Вопрос Эйвери очень нравится.
- Нет никакого Йоханнсена, - довольно отвечает он, и Паркер смотрит на него недоуменно, в горле сразу застревают все последующие вопросы, которые хочется задать. К чему намёки, к чему его гребаная надежда и чертовы парадоксы?
- Как?
- Сейчас нет никакого Йоханнсена, - с удовольствием отмечая всю бурю эмоций, отразившихся на лице Уила, поправляется Нейтан. - Не прошёл, так сказать, краш-тест и слился.
Паркер переводит дыхание, хочет исполнить свою угрозу, снова переводит дыхание до тех пор, пока желание не отпадает.
- Знаешь, что меня в тебе забавляет? Ты не должен мне доверять ни в коем разе, но невольно берёшь мои слова на веру и ничего не можешь с этим поделать. И злишься, и хочешь побыстрее покончить со всем этим, но сам сильнее впутываешься в дела Инкубатора и создаешь себе проблемы. Ты ещё что-то спрашиваешь у заключенного психодиспансера, подозревающегося в причастности к убийству более десяти человек, который на данный момент находится под действием сильных препаратов, влияющих на центральную нервную систему. Ты ходячий парадокс, Паркер. Кто из нас больной?
- Для человека под дозой ты слишком разговорчив, - цедит сквозь зубы Уильям, и больше у него нет никаких вопросов. Он косится на потолок и обнаруживает, что всё это время камеры выключены.
- Прежде, чем ты уйдёшь, - Нейтан так неожиданно резко вскакивает с койки, что полицейский вздрагивает, и выуживает что-то из-под подушки, - держи. Откроешь двадцать пятого, понял?
Паркер так и замирает на месте, немного ошарашенный, сбитый с толку и сжимающий в руке конверт. Интонация Эйвери безобидна и необычайно бесхитростна.
- И будь умным парнем, последуй совету и вылетай из Города.

- И ещё одно, мистер Паркер, - опомнился профессор. – Ментальное проектирование реальности.
- Что простите?
- Я вспомнил, о чём мы как-то разговаривали с Фрэнсисом. Очень давно, сорок с лишним лет назад. Проектирование мнимой реальности. По сравнению с моделированием личности – та ещё небылица.
Уильям снова напрягся.
- Подробнее.
- Допустим… Вы полицейский, правильно? Думаю, вы используете киберсимуляторы пространства для обучения и тренировок. Надеваете в специальной кабине шлем, подключающийся к нейросистеме, программа посылает вам сигналы, проецируя определенную ситуацию, написанную машиной, вам в мозг. Так мы можем избежать потери кадров на боевых учениях. Сейчас эти технологии уже внедряются и в развлекательную сферу, вымещая трехмерные голографические игры. Это реально, и спокойно воспринимается общественностью. Но, как я уже говорил, Фрэнсис начисто отвергал компьютеры и верил в развитие сверхчеловеческих резервов, мол, современная наука уделяет слишком много внимания кибернетике.
- И хотел перенести способность киберсимуляторов на человека.
- Именно. Та ещё шарада, вы согласны?
- А как же иллюзии? Разве не тот же принцип?
Видимо, Паркер сморозил какую-то нелепицу, потому как психогенетик энергично замотал головой.
- Нет и ещё раз нет. Здесь свои нюансы. Иллюзия – это временное и точечное воссоздание мнимой реальности, весьма ограниченное по времени. Согласен, у проектирования те же свойства, но охватывает оно куда больший масштаб, как по размерам, так и по длительности. Машина может это сделать. Но человек…
- Человек – нет.
- Я не стал бы отрицать полностью. Вероятность есть. Но очень ничтожная.

Порой Уил жалеет, что не заехал тогда Эйвери кулаком. Порой Уил жалеет, что тот не пристрелил его ещё в августе. Порой Уил пытается вклиниться в обычную жизнь снова, но терпит фиаско: в последние годы и без того выходило с трудом.
Всё, что он ощущает – это усталость напополам с грызущим чувством, похожим на разочарование.
После последней планёрки, приняв все рапорты, ему сообщают, что он отстранён от дела и его пропуск в диспансер аннулируется, а Паркер лишь вяло спрашивает, почему они не делали этого раньше.
- Раньше было, кого обвинять, - ворчит МакФерсон, и Уил переспрашивает, что вы сказали, Уил недоумевает, вы не ошиблись, майор.
Нейтан Эйвери умирает от передозировки, какая чушь, думает Паркер, это невозможно, и давится нервным смешком, вспоминая слова Эйвери про местный паёк. Он не верит, что всё так просто и глупо заканчивается, а МакФерсон внимательно его разглядывает и отмечает, что Паркеру надо бы снова отдохнуть.
- Я хочу осмотреть тело, - заявляет Паркер в ответ.
- У нас есть заключение патологоанатома, Уил, - говорит МакФерсон с нажимом. – И этого достаточно. Оно ушло в прокуратуру.
И прибавляет:
- Есть вещи, которые лучше не трогать. С наступающим, и можете быть свободны.
Паркеру тошно.

Как только Уил покидает Управление, он сразу же направляется в аэропорт, даже не заезжая домой за вещами, потому что уверен, что сейчас туда лучше не возвращаться. Он с трудом заглушает растущее непонимание и не может придумать ничего, кроме слова «абсурд», чтобы описать всё, что происходит в отделе, в Департаменте, в Инкубаторе – везде и всюду.
Перед тем, как покинуть Управление, Паркера спрашивают, в чем дело, и он говорит, что Йоханнсен умер.
На него смотрят удивленно.
- Так его же в сентябре похоронили, Уил. Ты разве не помнишь?
Уил не помнит и не сможет вспомнить, потому что разговаривал с Эйвери пару дней назад.
Улицы пестрят праздничными огнями, поют «Тихую ночь», поют «Аллилуйю», в голове Паркера снова поёт Нина Симон.
В аэропорту он без труда берет билет на ближайший рейс и уже через несколько часов летит в Город 22. Перелёт он помнит смутно, обрывками, как те бесцветные сны, что он иногда видит, как и всё, что происходит в последние недели. В полёте ему удаётся задремать, и ему снится, что он гоняется по старому обшарпанному дому за двумя мальчишками и всё никак не может поймать обоих.

В Городе 22 солнечно и нет снега, а ёлки ютятся рядом с украшенными пальмами. Паркер сходит с трапа, свет бьёт ему в глаза, без того красные после сна, а прохладный ветер треплет волосы. Кажется, Лора живёт в центре, но Уил не спешит ехать в сторону города, лениво слоняется без дела по терминалу и думает, что дальше делать, точнее, думает, как бы не думать о том, что было раньше. В ушах закладывает, а голова трещит, Уил тянется во внутренний карман за пачкой сигарет, чтобы разложить мысли по полкам, и нащупывает что-то тонкое, прямоугольное, бумажное.
Из конверта, что вручил ему Эйвери, он вынимает рождественскую открытку, самую обыкновенную, без голографических наклеек, и исписана она летящим расплывчатым почерком.
Уил читает:
«Уверен, на тот момент, когда ты будешь это читать, у тебя появится ещё больше вопросов, какого чёрта происходит вокруг, но никто тебе не сможет ответить, даже я. Это не укладывается в твою логику, это не может происходить в этой реальности.
Зато происходит в другой. Во сне любой парадокс кажется очевидным, если себя убедить в этом.
Знаешь, как определить, что ты во сне?
Часы могут идти назад. Посмотри на часы».

Унимая дрожь в руках, Уил медленно переводит взгляд на циферблат на левой руке.

Открытка падает на пол.

@темы: проза

---

[г-н Директор]

Уважаемые таланты!

Мы хотим представить вам сообщество восхваления вас восхитительных!
Правила сообщества очень просты:
1. любовь
2. охуенность
3. конструктивный приговор охуенности творчества, что будет присутствовать в нашем сообществе.

Вот вам немного истории рождения нашего великолепного сообщества!

мистер  ПаКо:
Только представьте: просторное помещение, свет слегка приглушен, вокруг тишина. В центре комнаты в круг расставлены стулья, на стульях сидят люди, они смотрят друг на друга, они ищут поддержки. Неожиданно кто-то из них начинает говорить:
- Добрый вечер. Меня зовут Иван, - молодой человек слегка медлит, будто боясь произнести свои мысли вслух, но затем, собравшись с духом, продолжает, - Я охуенен.
Тут зал мгновенно взрывается аплодисментами, и отовсюду то и дело слышатся возгласы, вроде: "Привет, Ваня, ты и вправду охуенен!" или, например: "Мы любим тебя, Иван!"
На лице Ивана улыбка, он счастлив, и еле-еле сдерживает слезы.
мистер  jack, black jack:
Все начинаю петь и танцевать, красиво одетые люди ввозят в помещение огромные торты из которых выпрыгивают полуголые очаровательные дамы. Они начинают петь в стиле мюзиклов, какой Иван охуенен, как они его любят и почему всем тоже стоит его любить. К простому человеку Ване, который все же сумел признать свою охуенность подходит статный директор клуба, в красивом костюме и протягивает ему сертификат на охуенность и членскую карточку клуба. Девушки падают в ноги к Ване, идущему к своему официальному креслу, он счастлив, он говорит, что благодарен матери за то, что родила его таким охуенным и что не подведет в своей охуенности никого.
Свет вновь глушится и красивые афроамериканки начинают рассказывать историю становления клуба.

Как его создатели перевернули горы и леса, как им пришлось сражаться с недоброжелателями и алкоголизмом. Сколько сил они положили на то, чтобы клуб был создан, сколько усердия и собственной охуенности они вложили в это все.
мисс  (С)аша:
Как его создатели перевернули горы и леса, как им пришлось сражаться с недоброжелателями и алкоголизмом.
с последним так и не вышло, но не суть

Мы рады приветствовать всех талантливых, красивых и охуенных! Да прибудут с вами муза, кофе и алкоголь! Мы уже любим всех вас.

г-н Директор клуба "ОХУЕНЕН"

@темы: организационное