Переход границ

[Kvellisa]

Перейди границы
как Рубикон,
выйди из системы –
выруби комп,
может быть, получится
не тайком,
а как будто ты не шутя живёшь.
Перейди границы сего числа, встань, как будто совесть твоя чиста, не считай, в особенности до ста, и вонзи не слово – хотя бы нож.
Нет, не надо словом,
возьми стилет.
На семь бед – ты знаешь,
один ответ,
а острее лезвия слова нет –
похвальба ораторов, вздор и фарс.
И «убитый» словом
тебя убьёт,
и вернейший слушатель
предаёт,
не растает даже сердечный «лёд».
Тайны сохраняет лишь только фарш…

Перейди границы,
встань и бей,
так, чтобы не стоны,
а хруст костей
ублажал твой слух, а тела людей
будут верно тайны твои хранить.
Перейди границы своих имён, встань, редбулом солнечным окрылён! Умножая верность со всех сторон ты узнаешь, как это славно – бить.

Верности и смерти одна цена,
даже лёгкий камень достигнет дна,
а слова придуманы чтобы гнать тех, кого ты взглядом повергнешь ниц.
Пусть звенит не голос твой, а металл…

Да, ещё послушай, хочу, чтоб знал:
надо, чтоб ты сам себе верным стал,
чтобы совершить переход границ.

@темы: стихи

---

Прощание

[Kvellisa]

Здравствуй, милый. Мне не быть с тобой. Знаю, что звучит беспощадным выстрелом эта фраза, но потерпи, единственный, потерпи и дай мне договорить…
Потерпи, хотя бы ещё немного. Скоро свадьба. Наша. Моя и Бога. Записали в вечные недотроги, видно Бога некому полюбить.
Только я-то смертная, не богиня. Только я умру, а мой прах остынет, обо мне забудут, и только имя будет вечно жечь безымянный крест.
Мы же знали, милый, что так и будет, не поймут, осудят и перессудят – пересуды, сплетни… Это ж люди, ну а я отныне останусь здесь.
Я одна теперь, лишь кольцо на пальце. Ты наверно будешь теперь скитальцем? Впрочем, не загадывай. Для повстанца против них ты всё же ещё юнец.
А вокруг меня – неродные сёстры, мне не убежать от них – слишком поздно, ну а Бог тысячерукий просто – сколько ж у него там, видать, колец…

Что же мне сказать теперь? Подскажи мне… Ты живи… живи… Вспоминай, что – жили мы с тобой… Хочу, чтоб ты жил, любимый! Чтобы жил ты. Жизнью, не просто – «был».
Слушай… Никогда не теряй осанку, и дыши – чтоб холодно! пей – чтоб сладко!... И люби поэтов и куртизанок. Слышишь? За обоих за нас люби…

Милый… Что ж ты плачешь? Оставь мне слёзы. У тебя есть мир, у меня есть сёстры, стены, свечи в благочестивом лоске, купола и Крест – как извечный «над».
У меня есть муж – там, в вершинах Рая. У меня есть Муж. Я Его не знаю. Да откуда знать-то, я ж не святая, ну а Он давно уже был распят…

Милый. Отпусти меня. Знаю, горько. Отпусти меня, словно мышку – в норку. Отпусти… без выкупа и без торга, не удержишь, я ведь уже раба.

Знаешь, милый… Веришь – а я смирилась со своей судьбою, уже бескрылой. Ты прости меня если можешь, милый…слышишь, вот по ком-то гудит набат…

Такова судьба.

@темы: стихи

---

Очередной выплеск негатива...

[Kvellisa]

.
Когда по утрам просыпаешься умирать, когда «блин» - всего лишь прикрытие слова «блядь», а твоя душа забивается под кровать, и не кажет нос – то запомни: люди где-то ещё живут, создают уют, и просто так – создают, и поют под гитары и комариный зуд под панно из звёзд.
Если из зеркал смотрит хмурый, угрюмый сыч – домосед, который пытается всё постичь, и боится дичи, становится сам как дичь – посмотри в окно, там на улице – воздух, свет и смеётся даль, мимо ходят люди, топчут седой асфальт, и под уличную гармошку танцуют вальс, пьют коньяк, вино…

И не спрашивай, чем ты хуже,
Нам ли знать?
Ты давай, доедай свой ужин,
Ложись в кровать

Умирать.

@темы: стихи

---

[Daremif aka Angua]

Написалась предыстория к Сказке о Багире
Может быть, еше зарисовки будут, понравилось мне про них писать)
Очень красивая, успокаивающая песня.

Прослушать или скачать Индийская мантра бесплатно на Простоплеер

Маугли осторожно открыл глаза, когда услышал долгожданную тишину. Он зажмурил их около часа назад еще в джунглях, когда неизвестные пришли и затолкали его в машину.
Осмотревшись по сторонам, он заметил внимательные зеленые глаза, смотревшие на него. Мальчик испуганно вздрогнул, ведь пантера сидела совсем близко, а никто из людей будто бы не замечал ее. Она поднялась и пошла навстречу Маугли.
- Ну же, малыш, не бойся. Я не причиню тебе зла.
Мальчик сделал несколько шагов, выставив вперед раскрытую ладонь. Как только они подошли вплотную друг к другу, Маугли погладил пантеру по голове и улыбнулся.
- Киса.
Находящиеся в комнате сотрудники недоуменно переглянулись.
- Мне не послышалось? Он назвал Багиру кисой?
Женщина обернулась к коллегам, приставив палец к губам. Не надо спугивать мальчишку. Он и так, должно быть, потрясен тем, что произошло в джунглях. Она взяла Маугли за руку и увела из комнаты. Еще столько дел впереди: помыть ребенка, отправить на медицинский осмотр.
А ему было все равно. Ведь ехать на спине настоящей пантеры так здорово. Они обязательно подружатся.
***
Доктор Каа – привлекательный немолодой мужчина с очень светлыми, почти желтыми, глазами встал из-за стола, когда дверь открылась.
Маугли закричал, тут же ухватившись за сари Багиры.
Почему она привела его к такой большой змее? Очень громкое и страшное шипение и глаза, слишком большие и злые. Маугли до этого никогда не видел живого питона, но был уверен, что именно такие глаза – последнее, что видят звери перед смертью. Змей подполз ближе, обвил малыша кольцами и потянул вглубь комнаты.
- Все хорошо, джи, не беспокойтесь, - доктор коснулся плеча Багиры и прикрыл за ней дверь.
Женщина провела рукой по мокрой от слез мальчика ткани и едва заметно улыбнулась. Мальчик видит куда больше, чем все остальные. К сожалению, это выйдет ему боком.
***
Молодая женщина сидела в кресле, поджав под себя ноги, и читала, когда дверь открылась. Багира потерла уставшую шею пальцами и поманила мальчишку, все еще прятавшегося в темном проеме, к себе.
- Дождь не дает спать? Садись со мной. Не надо гулять так поздно, ведь воспитатели будут ругаться.
Она усадила Маугли к себе на колени и развернулась лицом к окну.
- Почему кошки боятся воды? – спросил мальчик, нарушив тишину. Он поднял голову и увидел, что глаза Багиры не двигаются, загипнотизированные дождем.
- Не любят запах мокрой шерсти, - засмеялась она. – Мне, например, кажется, что вода и кошки очень похожи. Текучие, свободные, сильные. А быть по уши мокрым все равно ужасно противно.
Маугли с улыбкой теребил распущенные черные волосы женщины, видя, как его пальцы проходят сквозь лоснящуюся шерсть пантеры.
- Что у вас произошло с Каа?
Мальчишка выпустил локон из рук и насупился.
- Могли бы предупредить меня о змее. Я их боюсь.
Индианка затаила дыхание. Ох, дорогой, хоть бы это прошло с возрастом.
- Обещаю впредь охранять тебя от… диких зверей. Хочешь, выйдем на улицу?
Мальчик сразу же спрыгнул с колен и на цыпочках, чтобы ненароком никого не разбудить, добежал до выхода. Распахнув дверь, Маугли раскинул руки и стал радостно кружиться, не глядя, наступая в лужи босыми ногами. Багира осталась на крыльце и втягивала свежий воздух с закрытыми глазами.
***
- Джи, Маугли…
- У меня и без него хватает воспитанников! Парень уже взрослый, сам справится. Весь город знает о его…необычности, прекратите вы бегать с горящими глазами «джи, мальчик опять нашалил».
- Но посмотрите сами, - мужчина указал рукой на окно. Не хотелось провоцировать ее на продолжение этой внезапной вспышки лишним словом.
Женщина встала из-за стола и вышла из здания, замерев на крыльце.
Молодой человек с грудным рычанием кружил вокруг незнакомого мужчины. Толпа вокруг охала и смеялась. Не в силах этого выносить, женщина, подхватив подол сари, подбежала к Маугли и заслонила его собой от зевак. На мгновение она от злости сморщила нос, обнажив зубы:
- Пошли все вон! Цирк - в другом квартале.
Маугли испуганно смотрел на ее хвост, бьющий из стороны в сторону словно хлыст.
Несколько человек ушли, опустив глаза. Кто-то в толпе крикнул, советуя Багире бежать от безумного мальчишки. В ответ женщина завела за спину руку и взяла Маугли за запястье, притягивая его ближе.
- Бегите, там тигр, - зашептал Маугли ей на ухо, оглядываясь на незнакомца. Багира лишь развернулась и прижала молодого человека к себе.
- Я же просила. Мы не хотим, чтобы у тебя были проблемы, понимаешь? – женщина отстранилась и посмотрела Маугли в глаза. Он заметил про себя, что годы отразились морщинками и усталостью даже на такой красавице. – Я не смогу защищать тебя всю жизнь, ты же знаешь. А сейчас беги в джунгли. Я найду тебя.
В лесу всегда проще почувствовать себя в безопасности. Он никогда не предаст и спрячет от человеческих глаз. Там ты можешь быть кем угодно, даже собой.
Багира снова развернулась к оставшимся людям, выпрямила спину, слушая удаляющиеся шаги.
- Сэр? Прошу извинить меня за воспитанника.
Незнакомец стушевался перед склонившей голову женщиной, уже не чувствуя себя жертвой.
- Прошу, выпейте со мной чашку чая.

@темы: проза

---

Игра.

[г-н Директор]

Самые интересные цитаты будут использованы в последующих конкурсах! =)

@темы: общими силами, развлечения

---

Конкурс. Набор

[г-н Директор]

Хотя это тяжело назвать конкурсом, ничего конкретного в подарок не обещаем. Разве что, можно будет сделать в несколько этапов лит.соревнование с последующей рекламой дневника победителя и его творчества. Этот вопрос еще будет решен.
А пока, начнем с того, что устроим заварушку для пробуждения сообщества.
Условия заварушки таковы: набираем людей (от 3 до 6 участников), выдаем им тему, по которой они в любом удобном для себя жанре должны предоставить произведение за отведенное им время. Все анонимно будет. После голосование и вознесение на пьедестал победителя.
Все тексты не больше 4К символов. Ограничений в минимуме нет, главное законченность мысли или картины.
Вот и все.
Кто желает? Запись в этой теме (:

п.с. репост, пожалуйста. Вполне вероятно, что при большом количестве желающих будет запущено несколько веток соревнования. Никто не уйдет обиженным)

АПДЕЙТ: Тематика произведения: противостояние.
Это могут быть боевые действия, или душевное противостояние, или спор между людьми. Все что вам угодно и в любом угодном для вас жанре. Как и говорилось раньше, не больше 4К символов (НЕ СЛОВ А СИМВОЛОВ).
Работы высылать в у-мыло на профиль  г-н Директор. Прием работ до 10-го марта. Удачи!
АПДЕЙТ 2: Осталось восемь дней!

запись создана: 18.02.2014 в 00:08

@темы: проза, общими силами

---

Валагхай

[here you are]

well раз пошла такая пьянка внесу свой сромный вклад
Пусть тоже будет проза.

Валагхай (суахили) – трикстер. Шона (монг.) – волк. Оуюн (монг.) – ум, разум. Нугай (монг.) – собака. Шеха (суахили) – сказочник. Черная луна – новолуние.

- Спи, Шона, - старая Оуюн подбросила веток в огонь. В неверном свете костра её морщинистое лицо было похоже на устрашающую маску. – Спи, маленький волк.
Десятилетний Шона заворочался, закутываясь в шкуру поплотнее. Оуюн затянула тихую песню; та заунывным заклинанием на неведомом языке разлилась по уснувшему полупустому лагерю, заползла в ближайшие юрты. Шона прикрыл глаза.

- О чем ты поешь?

- О чем ты поешь?- О чем ты поешь? – женщина не ответила, будто бы вообще не услышала вопроса. Длинные её волосы давно поседели – Шона и не помнил, чтобы Оуюн была другой. Ему казалось, что другой она не была вообще – так и родилась, сразу мудрая и всезнающая, с тьмой исчезнувших наречий под языком и длинными седыми косами.
Из юрты выглянул Нугай, недовольный и заспанный. Нашел взглядом Оуюн и поморщился. Шрам у него на щеке дернулся, пополз вниз и немного влево.
- А ну полно, всех перебудишь, старая, - он сделал шаг вперед.
- Пусть поет, - Шона повернулся к нему. – Мне она не ответила.
В воздухе разлилась неожиданная тишина. Оуюн перевела дыхание.
- И будь ты ханом – не ответила бы, пока не закончила. А ты ступай, спи. Завтра будет долгий день, и твои руки в нем пригодятся.
- Спал бы, если бы ты молчала, - огрызнулся Нугай, но обратно в юрту зашел. Ссориться с Оуюн никому не хотелось.
- Так о чем ты пела?
- Не «о чем», а «кому». Я пела Валагхаю-трикстеру, маленький волк, чтобы он не тронул ни мужчин, ни женщин, ни нас с тобой, и чтобы молчал, пока пою я.
- Это дух? – Шона сел. Истории о духах он любил.
Оуюн улыбнулась.
- Это существо из плоти и крови. Оно пришло издалека, - старуха приложила палец к губам. – Прислушайся. Слушай ночь внимательно, маленький волк, и, если услышишь шипение, как у змеи, и поступь, как у степного волка, берегись: это идет Валагхай.
- Он большой? – Шона будто бы и не хотел спать, будто бы и не просил больше всех сделать привал. Карие глаза мальчика горели огнем любопытства.
- Не очень, - Оуюн покачала головой. – Его Нугай, пожалуй бы, и обхватил, и в воздух поднял. А только тот, кто к Валагхаю прикоснется, с ума сходит за две луны, - она вздохнула. – Он пришел из Черных краев бедой на наших предков. Сын змеи и волка, двоедушный как трикстер, Валагхай силен и хитер, и нет для него преграды, кроме дыма дурной травы, что растет к Востоку от этих земель.
Вдалеке раздался вой. Шона вздрогнул, но тут же одернул себя.
- Он всегда выходит ночью, - продолжала старуха. – У него змеиный язык и змеиные зубы, полные яда, а волчьи следы Валагхай заметает длинным хвостом. Если долго слушать его, то заснешь, и можешь не проснуться, - Оуюн говорила негромко и размеренно, её голос вкрадчиво вплетался в уснувшее пристанище кочевников. – Я многое повидала, маленький волк, до того, как пришла к вам. О Валагхае слагают легенды не только здесь. На Севере говорят – он больше воет, чем шипит, но они неправы. Валагхай воет только в Черную Луну, и тогда его стоит бояться больше, чем когда-либо еще.
- Почему, Оуюн? – Шона напряжено вслушивался не то в ее слова, не то в тишину степи.
- Тогда он особенно голоден, - отозвалась Оуюн, и посмотрела в небо. – Но сегодня яркая ночь и почти полная луна.
- Шона, Оуюн! – Нугай снова вышел за порог юрты. – Какие бесы тянут вас за языки посреди ночи?
Старуха неприязненно посмотрела на мужчину.
- Придержи свой лай, пёс, - голос её изменился, погрубел и стал резким. – Днем твое время. Мы тебе не мешаем, ступай, - Нугай сжал кулаки, но промолчал.
- Валагхай шипит, и своим шипением усыпляет всех вокруг, а потом уносит того, кто ему понравится: мужчину, женщину, ребенка или старика – смотря, насколько он голоден, - Оуюн повернулась лицом к мальчику, более не замечая Нугая, свербившего её глазами. – К Западу отсюда его шипение называют сказками, а его самого – Шеха.
- А в Черную Луну? – почти шепотом спросил Шона. Старуха рассмеялась.
- Экий ты кровожадный… В Черную Луну Валагхай съест столько, сколько успеет, пока его зубы и язык волчьи. Тогда его поступь тяжела, и его почти не отличить от волка – только глаза и выдают, - Оуюн помолчала. – Глаза Валагхая змеиные всегда, и упаси предки человека в них посмотреть.
- Это опасно?
- Это хуже смерти. Через взгляд Валагхай может съесть твою душу и твой разум.
- Будешь ли сыт такой душой? – Шона щелкнул зубами. Он знал только то, что нужно мясо, чтобы насытиться, а чтобы съесть душу врага, нужно добыть его печень.
- Как знать, - Оуюн пожала плечами и замолчала.
- Расскажи еще что-нибудь, - мальчик лег обратно под шкуру. – Ты видела его?
- Откуда мне, - усмехнулась старуха. – Может, ты когда и увидишь. Я только слышала про него, зато слышала много. За много месяцев ходьбы отсюда мне рассказывали, будто бы Валагхаи иногда уносят детей не для того, чтобы съесть их, а чтобы воспитать, и подкладывают вместо них своих детенышей.
Шона удивленно вытаращил глаза.
- И что с ними делают? Убивают?
- Убивают или изгоняют. Детеныши Валагхая беспомощны, и только и могут, что кусать неокрепшими змеиными зубами. Своим сказкам они учатся после, и глаза их наливаются смертельной силой через много лет, – Оуюн снова замолкла.
Шона вдруг подскочил.
- Ты слышала? Слышала это? Там шипел! – он махнул рукой влево. Оуюн улыбнулась.
- Тебе кажется, маленький волк.
- Точно говорю тебе, там шипел кто-то, и ветка хрустнула, - Шона еще раз показал рукой влево. – Правда, - уже тише повторил он.
- Стоит поменьше занимать тебя рассказами по ночам. Ты так не только Нугая, а, пожалуй что, всех перебудишь. Спи, Шона. Больше мне нечего тебе рассказать, - мальчик замотал головой.
- Я не хочу спать, Оуюн, - твердо сказал он, но на свое место лег. Он мог ослушаться задиристого брата или громкоголосую мать, порой перечил даже отцу, но Оуюн – старухе без возраста, пришедшей к ним десять лун назад – перечить был не в силах.
- Глупости. Завтра долгий день, маленький волк. И такой же долгий был сегодняшний. Мы много прошли, и так же много пройдем и завтра. Засыпай, и пусть тебе снятся великие дела, которые ты совершишь, - Оуюн погладила мальчика по голове. Он зевнул и прикрыл глаза. Когда через мгновение старуха поднялась со своего места, Шона уже сладко спал. – Спи, маленький волк, - она улыбнулась. Меж тонких сухих губ мелькнул раздвоенный язык. – Спи, а я буду охранять твой сон. Кое-чего я тебе так и не рассказала, - старуха пошла к куче веток неподалеку. – Когда сила Валагхая достигает расцвета, он может научиться надевать человеческую личину, как одежду. Учиться этому долго, маленький волк, и очень сложно, - Оуюн набирала ветки, отбросив косы за спину, а затем вернулась к костру с охапкой в руках. – Только съев несколько душ, Валагхай может суметь сделать это. Но сердце его, - она пошла влево от костра, туда, где Шона услышал звуки, - остается сердцем сына змеи и волка. Всегда.
Она тихо прошипела в темноту, начинающуюся за последней юртой. Ответом ей была тишина, а после – удаляющиеся шаги и шелест длинного хвоста по земле. Оуюн посмотрела на яркую луну и покачала головой.
- Ну, или почти всегда.

@темы: проза

---

[Daremif aka Angua]

Писалось на конкурс. Потихоньку начала писать предысторию к этой.



- Добрый вечер, джи Багира, - молодой мужчина вошел в гостиную и сел в кресло, - Я же могу обращаться к вам только по имени? – Одобрительный кивок. – Я Самир. Очень рад нашей встрече. Ох, не зря вас сравнивают с пантерой, прекрасная.
Женщина напротив едва заметно улыбнулась. Она поправила браслет в виде змеи на правом запястье, развернув его головой к журналисту, и позволила начать.
- Как вы знаете, я попросил вас о встрече из-за происшествия с одним из воспитанников, Маугли. Его все-таки признали недееспособным и отправили на принудительное лечение. Как вы можете это прокомментировать? – мужчина нажал кнопку диктофона.
- Бедный мальчик. Конечно, с ним были проблемы с самого начала его появления в Центре. Потерять родителей в джунглях. Только богу известно, насколько ужасной была их кончина. – Багира поправила выбившиеся из тугой косы волосы, звякнув браслетами. – Все эти годы мы пытались помочь Маугли, но он так и не социализировался. Таскал в дом животных или пропадал в джунглях часами, уверяя, что только там его понимают.
- Получается, и ваши силы не безграничны?
Женщина замерла, впечатав в журналиста внимательные зеленые глаза. Но через мгновение, будто чья-то рука мазнула по ее лицу, снова ожила.
- Мы всего лишь люди, молодой человек.
- А поговаривают, что вы оборотень, - засмеялся Самир, - Бродите ночами по джунглям, уводя за собой таких мальчишек как Маугли. Индийский крысолов.
- Оборотни давно ушли из этих земель, мой мальчик. – Журналист изменился в лице. – Шучу, - Багира мягко улыбнулась, - Я думала, никто уже не верит в подобную чертовщину в двадцать первом веке.
- Значит, тот факт, что юноша воспринимал вас только как пантеру, не допуская факта человеческой оболочки, а профессора Каа так вообще лишил даже рук и ног, это просто его стремление к единению с природой?
- Стремление к своей природе и корням имеет лишь положительный окрас. А наш мальчик ошибся. Он замкнул себя, понимаете? Не найдя отклика в людях, стремясь сделать их частью своих джунглей, Маугли понял, что это невозможно, и оступился. Внутри себя. – Багира снова немигающее посмотрела на мужчину напротив, ожидая реакции. – Наверно, я непонятно говорю… Знаете…Самир, наша задача в Центре дать детям семью, пока их не заберут новые родители или пока они не покинут это место уже взрослыми. А душа Маугли требовала стаю. – Женщина подалась вперед. – Разница? Приходя в семью, ты ищешь заботу и тепло в любом случае, семья как будто создана для необъяснимых уз. Ты должен мне, потому что мы одной крови. Мы контролируем друг друга, потому что имеем на это право из-за бегущей по венам жидкости. – Багира одним плавным движением подняла себя из кресла, словно вытекла, и сделала несколько шагов по комнате. – А стая это свобода. Ты выбираешь ее, подчиняясь иерархии и связям осознанно. Ты приходишь и чувствуешь запах леса, - женщина закрыла глаза, оборачиваясь в сторону окна. – Там свежо, и ветер ладонью ерошит твои волосы, а под ногами трава и сухие ветви. Смотри, не наступи. Либо ты живешь так, либо один, что тоже имеет свои плюсы. Маугли не прижился ни в каком из миров, увы.
Багира снова повернулась лицом к журналисту, сморщила нос и открыла глаза. Запах прирученного тепла и пирогов. К чему эти откровения, он все равно не поймет.
- Я только хотела сказать, что он такой же нездешний. Простите мне витиеватость, мой мальчик. Чем старше, тем больше в тебе появляется эта никому не нужная сложность.
- Что вы, джи. Я и не думал вас прерывать. Просто грустно, когда сказки оказываются совсем недетскими.
- Я, кажется, так и не ответила на ваши вопросы. – Женщина, казалось, пропустила его реплику мимо ушей.
- Все, что вы сказали, очень поможет нам, - журналист улыбнулся и поднялся на ноги. – Уже темнеет, не буду докучать своим присутствием. Перед выходом статьи обещаю прислать вам черновик.
Когда за мужчиной закрылась дверь, Багира выключила свет и просидела так некоторое время. Этот мальчишка взбередил в ней то, что не поднималось на поверхность уже несколько лет. Но сегодня точно можно.
Женщина разделась догола, размяла руками шею, потянулась всем телом, встав на носочки.
Спустя минуту открыла дверь на задний двор черным лоснящимся плечом. Ну же, кошачьими шагами это совсем близко.

@темы: проза

---

[я и мой брат идиот]

Давно сюда ничего не выставлял. Из серого, опять что-то стремно-странное. Посвящено одному человеку, но без имен. И прости.
--------------------------------------

29.12.13

Перебежками.
Пересмешками.
Передышками.
Я добрался до тебя.
Где-то сухо.
Где-то кратко.
Еле слышно.
Чуть дыша.

Я зашел.
Захлопнул двери.
Передернул все замки.

Оглянулся.
Осмотрелся.
Все измерил.
И затих.

Я не знаю, что там будет.
Я не вижу всех границ.
Не люблю гадать по картам.
И судить по крикам птиц.

Но я здесь.
Я буду рядом.
Если надо - позови.

Я пройду сквозь тени прерий.
Сквозь огни живых мишеней.
Переправлюсь через брод.
Километры - не помеха.
Мир другой - не отворот.

Все равно достигну цели.
Не боясь преград и бед.
Подберусь к тебе плотнее.
И прижмусь клубком к ногам.
29.12.13
----------------------------------------

13.02.14

Я знаю почему,
из глаз твоих катились слезы,
когда читала ты мое письмо.
Я знаю почему,
не сбылись твои грезы,
когда смеялась мне, а не ему.
Я знаю почему,
молчала, закрывалась,
причину находила с фонаря.
Все знаю. Понимаю.
Точнее, я пытаюсь,
но очень сложно все принять.
Ты в клетке золотой,
мечтаешь о полете.
И молча отдаешь ломать крыло.
Моя же жизнь,
полна свободы.
И более, решимости я полон сам.
Мне жаль тебя. Прости.
Я вновь взлетаю в Небо не тая,
а ты стоишь внизу,
кусая губы и считая облака.
13.02.14

@темы: стихи, серый ритм

---

Антиутопия/утопия

[ПаКо]

Всех обязательно почитаю, как будет время, а пока для вас поэма.

«Мракобесие»

I

Я знаю, что многое мне не известно:

Дурак как клеймо, но зовусь не Иван.

Готов я воспеть против глупости песню,

Пока слышат уши и видят глаза.

Герои, сюжет - здесь лишь только фантазии,

Любая тождественность вышла случайно.

Мотивы и стимулы скрыты за тайнами,

Но в каждом намеке скрывается правда.

Глядите, вдали, за чернеющим смогом,

Под грязными закатом блуждает слепец,

Обходит кругом сплошь залитые потом

Три раза по семь одиноких сердец.

Пожаром лесным, нескончаемой бурей,

Ревущим цунами, летящей грозой,

Роится над грезами горестный улей!

Лишь только вдали слышен красный прибой...

Зарю затоптали безликие клоны,

Они не живут здесь, а лишь существуют,

К Иуде готовы явиться с поклоном,

Им трудно - вопят, что увидят - воруют.

Доктрина прогнила и сверху и снизу,

Народная власть под шатром диктатуры.

На все заставляют глядеть лишь сквозь призму

Зарытых песком архаизмов культуры.

Амура колчан взят в орлиные когти,

Любовь под замком, но не всем дан пароль.

А если вдруг нимфа быть Евою против,

Пускай примеряет охотника роль.

На троне сидит несвергаемый Янус.

Уже в третий раз наступила зима.

Накрыло долину медвежьею лапой,

Ядро не скрывает земли глубина.

Не нужен здесь боле Мишель Нострадамус,

Как карта легла всем известно давно.

Тандем удалой понижает нам градус,

А мог бы создать кружевное панно.

Иллюзии хлебом насущным нам стали,

Толпа день за днем собирает лапшу.

Мы ждем много лет человека из стали,

Но вряд ли поможет он сжечь нашу вшу.

Фемиды рука гонит мелких корсаров,

Забыв о животных, берущих на лапу.

Размыты границы и нет уже правых,

Но каждый обязан внести свою плату

За острое слово, за сбитые планы,

За то что он думает как-то иначе.

И левую мысль выбьют словно тараном,

А если вы сами решитесь - тем паче.

Столетья идут, давно выросли дети,

Синдром хулигана с мотором - в крови.

Их друг очень стар и вовсе не весел.

Отныне его так легко оскорбить.

А люди все ищут вселенскую правду,

Друг друга гнобят и качают права.

Неверие тянет к ним с неба тентакли,

И шепчет забытый ответ: «Сорок два».

Но время настало, забыты былины.

Уже не бессмертны былые трактаты.

За них раньше люди горбатил спины,

Теперь же ломаются даже читать их.

Изменчив наш мир: лень сгубила голема,

Вторая жена вновь зовется Лилит.

Брат брата убил ради черного тлена.

Корабль не живьем, а монетой забит.

Дороже ценится стал плод, что надкушен,

Но лишь потому, что иконы коснулся.

Заморским шутам раскрывают здесь душу,

Героев своих - забывают на утро.

И каждый кричит: “Я - Иов, помогите!”,

Забыв про бревно, что в глазу уместилось.

Святые мертвы, а святоши так лживы,

Что старым подвижникам даже не снилось.

Как дети, надувшие губы в обиде,

Фанатики всюду найдут камуфлеты.

Для них здравый смысл и нус позабыты,

А в споре истлели давно аргументы.

Мы живы, невзгоды судьбы не пропали,

Вопрос лишь о том, кому с ними справляться.

Здесь делают все, чтобы мы не умчались,

Отнюдь, ничего, чтоб хотели остаться.

От главных двух бед никуда нам не деться,

Все чаще в ответ на людскую хулу:

“Кому хорошо средь полесья живется?”

Мы слышим негромкий отчет: “Ни-ко-му”.

II

Но может все было совсем наизнанку?

Представьте себе - мир, которого нет.

Угас государь, но живет государство,

Сквозь темное царство протиснулся свет.

Такая земля Мору даже не снилась:

Род солнца ведет за работою дни,

Век стал золотым, а невзгоды забылись,

Из почвы пропали все старые пни.

Цветная бумага здесь стала лишь пеплом,

Скончался Пильвитс, дав дорогу Фортуне.

Венера отныне не будет проектом,

А громко вскричит о техническом чуде.

О рае мечты свергли род людской в пекло,

Но ныне высоты высот достижимы.

Как только идея Эдема поблекла,

Небесное царство средь нас воцарилось.

Свободная мысль вновь считается явью,

И в землю закопаны старые "измы".

Исчезли границы залитые кровью,

Весь мир человек называет отчизной.

Заветная книга сверкает как злато:

Она столь полезна нам, сколь и забавна.

Здесь знание глупость крушит неустанно,

И род избавляет от мерзкого смрада.

История будет написана снова,

Чужие ошибки не станут примером.

Всеобщее счастье нам стало основой,

Бездушная праздность - давно устарела.

Бесплатными стали здоровье, ученье,

Нептун и Юпитер понизили ставки.

Вожди до конца доведут устремленья,

Сердца, что горят, дружно кинув на карту.

Конфликт Диониса и Феба исчерпан,

Покрылись порошиной древние культы.

Грядет новый день: Логос полнится светом,

Народ наконец-то познает сепульки.

Нам больше не нужно спадать за подачки,

Рубить за свободу, ломать за еду,

И лица свои в лицемерии пачкать,

Да с Фатумом грозным играть в чехарду.

Здесь мир царит, покой и радость,

Арес давно засыпал свой топор.

Когда-то в мире было слово “стадность”,

Но был рассвет, и музы выдали отпор.

Все стало проще, люди поняли в чем дело:

Не только дамы и мужи с других галактик,

Все мы отличны друг от друга и душой, и телом,

Поэтому терпимость станет нашей практикой.

Создать равнину - та еще проблема,

Не каждый остров называется блаженным.

Чтобы построить, нужно рушить стены,

Чтобы спастись - найти людскую панацею.

Стереотипам - смерть, новациям - дорога,

Бесплатный пропуск к дереву Эдема.

Элизий найден, мы толпимся у порога

И разрешаем все последние проблемы.

Замедлен ход, часы застыли на двенадцать.

Эпох граница где-то за чертой.

Тяжелый век, с тобой готовы распрощаться.

Гармония, в тебя ныряем с головой.

@темы: стихи

---

[Daremif aka Angua]

Раз уж воскрешаемся, то у меня тоже нашлось в летних черновиках.

Удержи

Мальчишка гордо шел по двору с красным воздушным шариком в руках. Игрушка была для него самым прекрасным, что он когда-либо видел в своей жизни. Поэтому малыш смешно щурился от бьющего в глаза солнца, но не опускал глаз.
Папа, обладающий, конечно же, куда большими ногами, обогнал его, но остановился и окликнул.
От неожиданности Артем остановился и разжал пальцы.
Шарик взметнулся вверх, словно дикий зверь, всю жизнь мечтавший об освобождении от цепи.
- Папа…
Мальчику было всего 4 годика, но он получил самый важный урок в своей жизни:
- Если чем-то дорожишь, держи это крепко, - строго сказал отец, вместе с малышом провожая улетающий в небо шарик.
Строгость отца, уже тогда бывшего настоящим авторитетом, заставила Артема сдержать детские слезы обиды. Но горькое чувство, засевшее в груди, не дало забыть урок.
***

Мальчик проснулся ночью от пробивающегося под дверью спальни света и сдерживаемого шепота родителей. Инстинктивно Артем боялся таких сцен, так как чувствовал: люди не спят ночью только в случае опасности.
Малыш сжал в руках край одеяла и затаил дыхание, чтобы быть еще тише и не выдать того, что проснулся. Когда дверь открылась, он зажмурил глаза с такой силой, что задрожали веки.
- Эй, ты спишь? – отец присел на край кровати, - Артемка, мне нужно уехать, вот пришел попрощаться. Ты за старшего. Береги маму, - с улыбкой сказал он, взъерошив волосы на голове сына, и больше не вернулся.
Мальчику не было и 10 лет, когда он понял: не только вещи уходят из наших жизней с болью и горячими слезами в подушку.
***

Когда у матери появился новый мужчина, вынуждающий меньше времени проводить с ребенком, мальчик надеялся, что все образуется. Он даже смирился с новым членом семьи, разве что…
Женщина в красном пальто, самая любимая в жизни Артема, пахнущая пряной осенью и какими-то неизменными духами, выгрузила вещи на порог бабушкиного дома, и стянула шарф с шеи, исчезнув внутри.
Спустя несколько минут мать выпорхнула на улицу, все еще в пальто и с нераспущенной прической. Подросток с тревогой поднялся ей на встречу, получив поцелуй и короткий выдох в лицо – признак едва сдерживаемого всхлипа.
Когда рука матери выскользнула из юношеских пальцев, он снова вспомнил заповедь отца и рванулся вперед, раскрыв ладонь как можно шире. Но было поздно.
***

- Ты что-то хотела? – спросил молодой человек у появившейся на его пороге однокурсницы.
- Я… Можно одолжить лекции по физике? Завтра верну. – Девушка сдержанно улыбнулась , не переставая заламывать пальцы на руках.
- Конечно, - передав тетрадь, ответил Артем, - Что-то еще?
- Нет. Спасибо, - теперь неловкость переметнулась на ручку сумки, выкручиваемую тонкими пальчиками.
Сколько рук было вырвано из пальцев молодого человека, сколько раз он сам отпускал свое счастье. Дело всего лишь в собственных руках, только протяни…
Артем поймал девушку за запястье, едва она успела развернуться:
- Останься на чай. Пожалуйста.

@темы: проза

---

[N the nihilist]

Тут я это не выставлял, кажется. Оживляемся, ребят.
это всё ещё Дарт.
По реалиям форумки - будущее и биопанк, правда, от биопанка тут только косвенная быстрая регенерация.

19.03.2013 в 18:07

Пишет  я и мой брат идиот:

и тут пусть будет
что-то нас с братом кроет этой весной очень по-особенному.

подарок для Шо, она же  джентельвумен всегда опечатываюсь на твоём нике
спасибо ей за классные идеи и собственную офигенность.
спасибо бро и Саше.

Амнезия

Ночью становится неспокойно.
Джунгли обрушиваются неожиданно, накрывают с головой и окунают в самое пекло. Он чётко помнит: зелёное море - над ними, под ними, кругом вширь и вглубь; непролазное – не видать неба; опасное – кишащее живым, многолапым, ядовитым и вечно голодным. Злое зеленое море душит жарким, почти ощутимым пальцами воздухом и хоронит бесконечными ливнями в топких болотах, а он сопротивляется упорно и отчаянно – не для себя, но для сорока мальчишек за спиной и чего-то ещё, давно засевшего осколком где-то внутри. Лица – нечеткие, смазаны стеной мутной воды, будто они и правда уже успели потонуть. Если бы только потонуть. Джунгли враждебно щерятся и гудят: рык, стрекот, вопли, далекие взрывы и всполохи – всё превращается в белый шум, за годы фронта привыкаешь и не к такому и почти не боишься.

Страшно, когда они затихают.

Страшно, когда они затихают. Словно обрывается пульс – чужой или собственный, разницы почти никакой. Всё молчит, только приближающийся свист, взрезающий плотный воздух, сбивает с толку. Отряд глупо и растерянно замирает, вертя головами.
И вдруг зеленое море переворачивается, опрокидывая деревья и целый мир, рвет барабанные перепонки, разбрасывает снаряды, комья сырой земли, и вода обращается огнём, всепоглощающим и жестоким.
Рассел открывает глаза.
На этот раз тихо, без крика, узнавая чужую-свою комнату быстрее, чем месяц назад, и почти не удивляясь. Никакого ливня и зеленых лиан. Ночной свежий воздух. Потолок перед глазами. Тридцать лет за спиной.
К такому привыкнуть сложнее.
В горле - наждак, Рассел встает, тяжело бредет в темноте до лестницы, на мгновение замирая у соседней двери. За ней слишком тихо даже для сна, он знает, что там не спят, ему не нужно видеть, как обладательница соседней комнаты сдерживает дыхание и вслушивается в шаги, затем в ответную тишину. Рассел помнит её не больше трех недель, но может представить в мельчайших деталях: распахнутые глаза, пальцы, сминающие простыню, спина, жмущаяся к стене – и ему от этого странно.
Теперь это его привычное состояние – "странно".
По пути на кухню ему кажется, как джунгли то ли ползут за ним, обдавая влажным горячим дыханием, то ли вот-вот кинутся из полумрака хищным зверем, кинутся и пожрут его в один присест, со всеми потрохами, разнесут взрывом на клочки. Рассел не боится, он готов. Идет не оборачиваясь. Джунгли всё не нападают.
Он не включает свет, находит стакан на ощупь и чувствует себя пограничником между сном и явью, ждущим смены поста, чтобы шагнуть скорей куда-нибудь, прошлое или будущее – смотря что принимать за точку отсчёта, но сменщик всё не спешит. Рассел всё ждет чего-то в невыносимой тишине: ковровой бомбежки, клыкастых чудовищ, того, что город за стеклом – ненастоящий, что он всё ещё в Южной Америке, потому что был в ней всего лишь месяц – или тридцать лет – назад.
Он распахивает окно, и в кухню с гулом, огнями и ветром врывается город, заполняя собой молчание темных стен, и это не может быть никакой декорацией. Щемит где-то в подвздошье, терпко и глухо.
Рассел вдыхает запахи города, не чувствуя гари, и ощущает на себе чужой взгляд: может девушка из соседней комнаты, может – треклятые джунгли.
Когда он оглядывается, за спиной уже никого.

*
Однажды Рассел приходит в себя и думает, что попал в чистилище, потому что в аду он уже был, и выглядит ад по-другому. Чистилище оказывается больничной палатой, где вместо блаженных святых – врачи и медсестры с нервными острыми лицами и сухими глазами, вместо искупления – боль в переломанных конечностях и брешь в голове. Перемолотый и свежевыжатый, Рассел не понимает абсолютно ничего из того, что ему говорят.
Врачи говорят, лагеря сопротивленцев в Африке, военнопленные, недели пыток, палец за пальцем, кость за костью, что многие не выжили, что ему повезло. Что будь он слабее, то лежал бы в гробу, если бы вообще осталось чему лежать. Что не у каждого такие крепкие нервы.
Они говорят, мы знаем, что вам пришлось пережить. Они все знают.
А Рассел – почему-то нет.
Он лежит, пригвожденный к койке иглами-трубками, придавленный гипсом и обрушившимся потоком слов, и задается вопросом, почему ему все лгут: люди, документы, календари. Особенно календари. Ему мягко поясняют, что это последствия стресса, но от этого Расселу не становится легче.
Тридцать лет – это слишком много, невозможно и жестоко.
Когда руки начинают его немного слушаться, в палате впервые появляется она: проскальзывает едва заметно, с тихим шорохом - бледная и усталая, с обветренными губами – и говорит, она так боялась.
И Рассел понимает – он почему-то тоже.

*
Дом выглядит так, будто только и ждал его возвращения.
Рассел ловит себя на том, что он слишком хорошо понимает эти стены, угадывает тайники, подмечает мелочи – слишком хорошо для чужака, впервые переступившего этот порог. В самый первый день он хмурит брови и недоверчиво оглядывает коридоры, обхаживает комнаты осторожным шагом и едва ли не принюхивается, похожий на большую, крепко сбитую бойцовую собаку, которую часто били по морде, а затем внезапно отдали в хорошие руки. Выбрав себе место, зашвыривает сумку с вещами и не показывается в гостиной, с подозрением притираясь к слишком гостеприимному дому и девушке, которая его приняла, когда ему казалось, что идти больше некуда.
Она говорит:
- Мы были, - запинается, - то есть, мы с тобой довольно близки.
Рассел принимает из её рук чай и отвечает, что сейчас это открытый и спорный вопрос. Ему не хочется обнадеживать.
Девушка прижимает поднос к груди, скрещивая руки.
- Я понимаю.
Рассел ставит чашку на стол.
- Я пока что нет.
Краем глаза он видит, как она выдыхает неопределенное "да", поджимает сухие губы и коротко кивает прежде, чем выйти, и чувствует, как внутри занимается что-то неприятное и уверенное, что делать так она не должна. И что это его обязанность – чтобы девушка не закрывалась.
Обязанность Рассела Лэйна, с которым она близка, поправляет он сам себя.
От ощущения нарушенной клятвы ему это не помогает.

*

Раньше они жили вместе чуть больше года, из которого Рассел не помнит ни дня.
Её зовут Джиневра, ей нет тридцати, она психотерапевт, она отводит взгляд при разговоре, чуть склонив голову вбок, нечаянно прикусывает нижнюю губу и царапает ладонь ногтями, сильно сжимая кулак от волнения, когда он просит рассказать о них с Лэйном, с которым она близка.
- Если это не слишком личный вопрос, - добавляет он, сразу же чувствуя себя идиотом, и оборачивает все в полушутливый тон.
- Слишком, - отвечает она, на секунду напряженно прищурившись, но заставляет себя неловко улыбнуться в ответ. – Но я… да, конечно. Подожди только немного.
Джиневра держит инъектор и осторожно нащупывает на левой руке Рассела вену. Почти не дрожит. Рассел почти не показывает, как сцепляет зубы. Оба пару секунд сосредоточенно смотрят на поршень.
- Не больно? – спешит отдернуть руки.
- Бывало больнее, - выдает он, не раздумывая. Дергается Рассел совершенно не из-за жжения.
Вдруг Джиневра начинает говорить. На первых порах скомкано, пару раз сбиваясь, но затем голос выравнивается и речь течет неторопливо, по проторенному руслу: видно, что обдумывалось и прокручивалось в голове не раз, намного больше, чем раз – подготовка к худшему. Может быть, она давно планировала этот разговор, но удобного случая не предоставлялось и не находилось нужных слов, чтобы стартовать.
Лэйн молча слушает историю их знакомства, о службе и Джеке, спасениях и переездах, а сам – вовсе не здесь, мысль снова уносит его в сердце зеленого моря и водовороты взрывов, пробегает пронзительной волной по позвоночнику, и это сильнее всех фактов против него: людей, документов и календарей.
Джиневра поднимает взгляд, видит его лицо и все понимает.
- Скоро вернется Джек. Через месяц или два, - невпопад говорит она, поджав губы, таким тоном, будто возвращение Мао сотворит чудеса. Будто убеждала больше саму себя.
Ногти снова царапают ладонь.

*
Несмотря на показатели термометров, в этом доме снова становится холодно.
Джи прячется в вязаных мешках свитеров, кутается в плед, заворачивается в кокон одеяла и греет чайник почти каждые два часа, но ничего не помогает: дело не в зиме и даже вовсе не в температуре. Так было раньше, когда-то давно, в прошлой жизни бесконечность назад, и вспоминать об этом она давно себе запрещает.
Когда-то Джи проморгала момент, когда дом перестал принадлежать ей одной, когда вещей и бардака стало в два раза больше, на одежде оставалась не только кошачья шерсть, кухня обзавелась пепельницей, а спальня – новым человеком, хотя не только спальня: новый человек был сразу везде и всюду, постоянно на виду, живой, согревающий и пульсирующий энергией, ворвался в дом, перевернул его и зажег.
Когда-то она поняла: она привязалась. Дороги назад уже нет. Дом перестал принадлежать ей и коту и разросся до чего-то большого, общего и важного. Джиневру это осознание почему-то не испугало, а удивило. Ей стало тепло, и она согласилась, когда всё уже было решено за неё.
Осенью Рассел уехал в жаркие земли и горячие точки и вернулся только зимой – холодный и твердый как глыба, с открытой книгой мыслей и потухшим взглядом. Дом ждал его огня, но Лэйн теперь не горел как прежде, он вообще не горел.
Джи не может оставаться невозмутимой и спокойно смотреть, как стынут стены, словно кровь в жилах. Словно на её глазах умирает безнадежно больной. И то, что Рассел этого не видит, будит в ней огромную, затопившую берега спокойствия обиду, хотя объективно Джиневра всё понимает, теоретически знает, что делать и говорить – и не может. Наверное, она слишком пристрастна – нет, естественно, что она пристрастна, старается успокоить себя Джи и не успокаивается, пытается упорядочить мысли графиком уколов и таблеток Рассела – и ничего не упорядочивается.
Объяснять что-то Лэйну, застрявшему в том времени, когда её даже не было на свете, сил не остается.

*
Рассел смотрит в глаза человеку, прожившему долгую и весьма запутанную жизнь. Их дороги сейчас зачем-то пересеклись, хотя должны были идти параллельно и вровень. У человека больше шрамов, чем было у него, лицо старше и пасмурней, мешки под глазами – темнее и больше, человек устало глядит на Рассела по ту сторону зеркала.
Рассел потирает заросшую щеку – отражение проделывает то же самое – и начинает бриться. По другому поводу в зеркала он не заглядывает, но одного раза уже достаточно, чтобы запустить череду образов в голове: вот человек приходит с работы, ходит, смеется, гладит кота и гуляет с собакой, мягко проводит пальцами по шраму над бровью девушки (не может назвать её ни дружеским "Джи", ни официальным "Джиневра" даже мысленно), притягивает к себе.
Рассел хорошо представляет каждый миг в жизни человека из отражения, четко и ярко. Но это не воспоминания.
Лиц погибших мальчишек он вспомнить не может. Он думает, что во всем виноваты препараты.
Рука почему-то не подчиняется, и на щеке алеет свежий порез.

*
Джи презирает себя за это, но она всё чаще ловит себя на том, что злится.
Позже она чувствует себя виноватой за вспышки раздражения, которые гасит прежде, чем подойти, и спешит скрыться из виду – то ли от стыда, то ли от страха не сдержаться. От крамольной мысли, что Рассел бы все равно ничего не заметил, она чуть не разбивает вазочку с конфетами, которую собиралась убрать со стола. Чертыхается.
Звон фарфора спугивает кота.
Когда Джи перегорает и устает, то позволяет себе исподволь наблюдать за своим личным пациентом – человеком, которого она бы никогда не смогла раньше представить в этой роли: Рассел почти не выходит из дома, не мелькает то тут, то там, скорее висит тяжелым грузом где-то на периферии. Если не считать уколы два раза в день, они избегают прикосновений - сначала Джи борется с желанием уткнуться Лэйну под бок, затем заражается отчужденностью, и чувство становится взаимным; не смотрят подолгу в глаза – она не выносит его нового взгляда; разговаривают по необходимости; случайно сталкиваясь в коридорах, спешат разойтись в разные стороны, и каждый раз Джи чувствует себя обманутой.
Но Рассел ведь ни в чем не виноват, думает Джиневра растерянно. Хотя и она – тоже. Вот, что её снова злит.
Вязкая и тоскливая зима кончается незаметно, и Джи с прохладным удивлением замечает на календаре слово "март", причем переваливший уже середину.
Лэйн лежит на диване и с отсутствующим выражением рефлекторно гладит кота, улегшегося ему на грудь – туда, где раньше пылал жаром согревающий дом очаг. Сейчас Джи видит там только скользкий ком сомнений, дающий с каждым днем метастазы.
Весна обещает быть не лучше, думает Джи.
- Давай прогуляемся, - вдруг тихо, но четко произносит Рассел, но ей все равно кажется, что ослышалась.
- Прогуляемся, - громче и тверже повторяет он. – На улице потеплело.
У Джи перехватывает дыхание, она ошеломлена и чуть ли не летит собираться, боясь заглянуть Расселу в лицо и спугнуть теплящуюся надежду.

*
Внезапно всё вокруг – серое небо, прохладный ветер, дети в парке и занервничавший пёс на поводке – на секунду перестает существовать. Остаются только Джи, прямой взгляд напротив и её ампутированная надежда.
Обманув её длинным маршрутом и отвлекая жизнерадостной собакой, отчего она на время забылась и болтала обо всём подряд, затем вымотав невыносимым молчанием в ответ, Рассел вдруг останавливается, бесцветным голосом требует, чтобы она перестала делать ему уколы, и обвиняет её – Джи уже слабо понимает, в чем, она уже не слышит, не желает слышать и чувствует, как молниеносно уходят под воду воображаемые берега, как смывает плотины, выворачивает с корнем деревья и её уносит вперед по течению. Как извергается лава и рвется кожа, выпуская наружу недобитых монстров: обида, раздражение, злость и гнев, и всё её не очень-то и крепкое тело ломается под их гнетом. Сначала они подступают комом в горле, увлажняют глаза, затем вспарывают её когтями изнутри – от живота к грудине, и Джиневре хочется орать от боли на весь парк, на весь свет - так, чтобы у человека напротив лопнули барабанные перепонки, чтобы его вскрыло так же, как он препарировал её несколько секунд назад метко брошенной фразой.
Вместо громогласного и всесильного вопля из вспоротого монстрами горла выходит только сдавленный хрип, голос дрожит и дребезжит на невозможных частотах, и вдруг катятся, катятся слова, не высказанные за три месяца – а быть может за всю жизнь, и безжалостно разбиваются об взгляд Лэйна, самого жестокого человека на свете.
Слова не режут ему нутро, не укалывают самолюбие, не дают пощечин стыда – обращаются пеплом, Джиневра видит это и лишается каких-либо сил; гнев вместе с воздухом выходит из легких толчками, выходит – а в ней больше ничего не остаётся.
- Я просто хочу вернуть все, как было, - заканчивает она почти шёпотом. – Больше ничего.
Пёс скулит и дергает поводок, следом возвращается все остальное: небо, солнце, дети – всё, кроме одного.
- Мы друг другу чужие, - Рассел добивает по-армейски методично. – Никакого прогресса от препаратов. Я ничего не вспоминаю и вряд ли уже когда-либо вспомню.
Он говорит:
- "Как было" уже не будет.
Он говорит:
- Давно бы пора это понять.
Лэйн хочет сказать что-то ещё, но Джиневра его перебивает.
- Замолчи. Пожалуйста. Не говори сейчас больше ничего, - логичное "уходи" так и не звучит, как и не звучит "не могу, устала", но Рассел это услышал.
Джи до смерти боится того, что сейчас он последует её невысказанной просьбе и развернётся на сто восемьдесят градусов.
Но Рассел остаётся.

*
Они сидят по обе стороны дивана в гробовом молчании, пока не темнеет, не в силах ни что-либо сказать друг другу, ни разойтись по углам.
Лэйн оказывается упрямее: первой не выдерживает Джиневра – просто встает и идёт наверх. Рассел, всё ещё будто оцепеневший, на слух провожает её шаги до самого хлопка и, отмерев, поднимается следом к себе.
И почему-то на секунду прижимается ухом к чужой двери.
Перед рассветом Рассел гонит сон уже из последних сил, он не смыкает глаз уже второй день, не спеша в своё адски родное зеленое море, и пробует выкроить ещё полчаса на поверхности, заставляя себя вслушиваться в шаги за стеной, когда те стихают – в ночные шорохи кота в темноте и тишину. Забывшись на минуту, чувствует, как джунгли щекочут горячим дыханием ступни.
На самом деле Рассел знает, что зеленое море всегда придет и заберет его на дно, где разорвёт на части, но прежде, чем утонуть, он хочет знать, что никого не потащит за собой на буксире.
Удостоверившись – ныряет по новому кругу.

*
Измотанный, испуганный, собравшийся обратно из тысячи кусочков, дрожащий в поту, Рассел резко открывает глаза и не сразу понимает, где находится и что его виски обтирает мягкое полотенце.
Джи вздрагивает и быстро одергивает руку, хватаясь за другое запястье, закрываясь, захлопываясь, и Рассел торопливо тянется к ней, чтобы раскрыть.
Сейчас ему это кажется безумно важным и единственным неоспоримо правильным решением.
Кажется, что происходит это не впервые.
Рассел держит её за руки то ли пару секунд, то ли часов, благодарный, уставший, готовый извиняться до бесконечности, прижимает мягкую ладонь к своей горячей-прегорячей щеке и поднимает глаза.
Джи становится тепло.

На календаре восемнадцатое марта.

.

@темы: проза

---

Легкий спам

[ПаКо]

Пока мы тут по-тихоньку возвращаемся в свой горячо любимый клуб, я воспользуюсь случаем и немного порекламирую себя х)

В дневниках стал сидеть редко, поэтому публикую всякие свои заметки, стишки, рассказики теперь здесь:

vk.com/pavel_pako

Кто желает - подписывайтесь, буду рад)

@темы: реклама

---

Написалось тут. Вот

[Daremif aka Angua]

Мужчина, наконец, откидывается на подушки и пытается унять сбившееся дыхание. Не встретив сопротивления с его стороны, девушка высвобождается из объятий и встает с постели.
- Позволите воспользоваться душем? - Что ж, молчание – уже не отказ. – Смотрите, не сбегайте вместе с деньгами, - улыбается она и принимается собирать разбросанную одежду.
- Удивительно. Как у тебя хватает сил шутить? – раздается голос со стороны кровати.
- Простите?
- Ты же проститутка. Про-сти-тут-ка. Продаешь себя за деньги. И шутишь при этом? – уголок губ мужчины дергается в усмешке.
Девушка оборачивается, прижимая к груди одежду, и холодно на него смотрит:
- В мои обязанности не входят разговоры. Прошу меня простить, - она почти доходит до ванной комнаты, но мужчина резко хватает ее за запястье и притягивает к себе.
- Как тебя зовут-то, милая?
- В мои обязанности… - упорно повторяет она, заглядывая в серые глаза.
- Я запомнил с первого раза. У тебя с речью все в порядке, видимо, с образованием тоже. Не жалко? Себя.
Девушка стискивает челюсти, но не отводит взгляд.
- Я могу забрать тебя отсюда.
Она, наконец, проявляет хоть какое чувство. Девушка смеется, громко и с искорками в глазах.
- Ты Санта, чертов, Клаус? Или этот, как его… Ричард Гир? Вздумал перевоспитать проститутку, вспомнить про ее человеческое начало? Это, конечно, мило, но я не верю в чудеса. – Она посмотрела в его потемневшие глаза, вспомнив, где и с кем находится - Простите. Я должна идти.
Мужчина сильнее сжимает ее запястье, толкая обнаженное тельце к стене. Второй рукой он хватает ее за скулы, вдавливая пальцы в щеки, и фиксирует лицо напротив своего.
- Ты понимаешь, с кем играешь, милая? Понимаешь, что я могу достать оружие в любой момент или оказаться извращенцем, который не оставит от тебя ничего? Будет на полу лишь поломанная кукла в синяках, с кровоподтеками и проступающими косточками под тонкой кожей. Так хочешь?
Глаза девушки, красивые, большие, похожие на оленьи, расширяются от страха. Она становится вдруг похожа на беззащитную девочку. В носу защипало, и стали проступать первые слезы. Девушка разжимает кулачки, схваченные цепкими пальцами, и отводит взгляд.
- Сама виновата. Я хотел по-хорошему. – Мужчина отталкивает проститутку на кровать, велев укрыться одеялом. Он слушает ее тихие всхлипы, поражаясь, как быстро эта девочка вернула себе равнодушное выражение на лице, и надевает подобранное белье.
- Что это…- первые слова звучат надтреснуто и глухо. Девушка прочищает горло и продолжает, - что это было? Ты, как супергерой, спасаешь заблудшие души, потому что без тебя все равно хуже?
- А если я скажу, что ты мне просто понравилась? Знаешь, большинство проституток- с потухшим взглядом, пустые. Ты же особенная.
- Если ты так скажешь, я не поверю.
- Хорошо. Тогда я маньяк, мечтающий убить всех падших женщин, приручив их к себе.
Девушка мягко улыбается и протягивает мужчине руку, второй придерживая одеяло:
- Я Меган.
- Артур, - он касается протянутой кисти губами. – Ты же все равно не поедешь со мной, правда?
Она отрицательно качает головой:
- Пусть ты улыбаешься сейчас, но я помню… - Меган кивает на стену, к которой была прижата всего пару минут назад. – Я боюсь.
- Что ж. Это твой выбор. Можешь привести себя в порядок и уходить.
Девушка отбрасывает одеяло и молча проскальзывает мимо него в ванную комнату. Вскоре входная дверь хлопает, возвестив об уходе мужчины.
***
Он появляется спустя месяц.
Меган цепляет на лицо хищную развратную улыбку, грациозно облокачивается на открывшуюся дверь автомобиля и удивленно произносит:
- Снова ты?
- Я тоже рад встрече. Садись в машину.
- Спасибо, что не обманул в тот раз и не сбежал, не заплатив. – Девушка украдкой осматривает салон машины, удивляясь стерильности и аккуратности. – Ты случайно не врачом работаешь?
- Не случайно, - чуть помедлив, отвечает Артур.
Когда машина останавливается у небольшого дома, девушка недоверчиво спрашивает:
- Ты здесь живешь?
Мужчина лишь кивает, подхватывает девушку под локоть и доводит до входной двери.
- Надеюсь, в твои услуги входит садо-мазо? – Игриво интересуется Артур, сильнее сжимая локоть девушки. Она останавливается, хватаясь рукой за дверной косяк. – Шучу я, милая, шучу. Говорил же, что не обижу. – Он вталкивает ее внутрь дома. – Ванная там. Если голодна, там - кухня. Я буду ждать тебя за этой дверью, видишь? Сейчас зажгу свет, чтоб не заблудилась. – Он наклоняется к уху Меган и шепчет, - И не забывай, зачем я тебя привел и кто ты. Отказалась от моей помощи. Значит, будешь работать как всегда.
Как ни странно, девушку не обижают его слова. Она покорно кивает и идет в указанном направлении. Когда к проститутке относятся как к другу и желанному гостю, это пугает куда больше.
Вернувшись из ванной, девушка заходит в указанную дверь и обнаруживает там комнату, больше похожую на лабораторию.
- Ты спрашивала, врач ли я. Вот, можешь убедиться, что я не врал, - Артур обводит рукой помещение. – На кухню ты не заходила. Стесняешься. Забавно, - он ухмыльнулся и протянул ей пустой стакан и коробку сока. – Вряд ли вас подкармливают или обеспечивают водой… на посту.
Меган кивает в знак благодарности и, налив себе напиток, отпивает от него несколько глотков.
Затем она подходит к мужчине и подталкивает его к стоящему в комнате столу, напоминающему больничную кушетку, заставляя сесть. Девушка расстегивает его рубашку, целуя каждый открывающийся кусочек кожи.
Меган вцепляется в плечи мужчины, почувствовав слабость. Тот, совершенно не мешкая, подхватывает ее на руки и кладет на стол.
- Все хорошо, принцесса. Это клофелин. Ты просто уснешь.
Меган пытается встать, но голову будто залили свинцом. Она хватает мужчину за руку, заглядывает ему в глаза, но он легко отцепляет ее и привязывает запястья ремнями, прикрепленными к столу.
- Больно не будет. Я же обещал.
Девушка изо всех сил пытается бороться со сном и вырваться из креплений, опутавших уже и ноги, но сон побеждает слабое тело.
***
Семь лет назад.
- Не переживай ты так, милый, все будет хорошо. Ты же отличный хирург. – Девушка целует стоящего рядом мужчину, проводит рукой по его щеке и ложится на операционный стол.
Подправить форму носика этого «почти совершенства» не составит труда. Артур не должен так волноваться. Факт, что девушка на операционном столе ему доверяет и любит его, может вселять только уверенность.
По прошествии трех часов операция подходит к концу. Артур уже наносит последние штрихи. Вот оно, совершенство, созданное его руками. Сколько сил, любви, вдохновения в него вложено. Триумф и гордость уже поднимаются из груди, силясь вырваться наружу улыбкой.
Он не ожидал, что девушка не вовремя начнет отходить от наркоза и шевельнется. Скальпель в руке дрогнул и оставил на щеке пациентки порез. Кровь быстро нашла себе выход, заструившись по коже и стекая к уху.
Она срабатывает как красная тряпка для быка. Его идеал, его ангел был испорчен. Все насмарку.
Хирург перехватывает скальпель, зажав его в кулаке, и наносит первый удар в ключицу девушки. Та судорожно вздыхает, еще не придя в сознание. Ударить по напрягшимся сухожилиям, не слыша хрипов и выходящего воздуха за собственным рычанием.
Он не помнит, сколько ударов пришлось нанести перед осознанием того, что делает. Сожаление отступает на задний план. Ведь недостатков и асимметрии в этой поломанной кукле теперь слишком много, чтобы это можно было исправить. Артур любит тонкую работу.
Он кладет на изрезанную шею девушки тряпку, чтоб хоть немного остановить поток крови, берет тело на руки и выходит на задний двор. Тело трясет от нервных судорог. Это было его первое убийство.
Хорошо быть квалифицированным врачом с собственной домашней лабораторией. Хорошо, что никто не подозревает тебя в оперировании на дому. Репутация. И высокий забор. Он даже улыбается. Кто бы мог подумать, что при убийстве имеет значение все.
Были и другие. Они возникали на его пути и заставляли повторить попытки создания своего ангела. Они всегда приходят, превращая человека в монстра.
***
Артур вытирает испачканные в каплях крови инструменты и выкладывает их на чистую салфетку.
Он не сводит глаз с девушки, лежащей на столе. Она совсем бледная, с гипсовой повязкой на носу, а через пару дней под глазами появятся уродливые синяки. Но все равно она совершенство.
Мужчина улыбнулся собственной победе и принялся освобождать щиколотки и запястья Меган от ремней.
Но эйфория отступала, Артур будто только сейчас замечает то, во что была одета девушка. Короткая юбка, полупрозрачный топ. Он устало проводит руками по лицу.
Он создал идеал, но она останется проституткой. Эта красота и чистота продолжат смешиваться с грязью и похотью. Пальцы невесомо коснулись ремней, так и не ослабив их.
Так все было напрасно?

---

[Рикори]

и здесь тоже очень конкретно замешан Сен-Жюст. И даже Робеспьер.

Казалось, судьба воплотилась вот в Вас,
Достойны Вы бронзы и мрамора.
Об этом я думал, вступая в Эльзас,
Ведя не свои - Ваши армии.

Не ведать сомнений и быть впереди,
Спасать не знамена, а истину.
Такие как мы, остаются одни,
Но духом и совестью чистые.

13-14.02.13

@темы: стихи

---

Не смог удержаться

[Рикори]

собственно, все мои стихи не возникают просто так. Они синтезируются из уже имеющихся образов.
И конкретно этот обязан следующим словам:

«Я презираю прах, из которого создан... Это несчастное тело можно терзать и убить. Но никому не дано лишить меня иной, независимой жизни, что обеспечена мне в веках и на небесах».

Отсюда проистекает следующий образ - голова Иоанна Крестителя, преподнесенная Саломеей на блюде матери своей Иродиаде. Голова пророка - ради каприза.

Один из моих любимых стихов в принципе, авторства Мариенгофа:

Из сердца в ладонях
Несу любовь.
Ее возьми —
Как голову Иоканана,
Как голову Олоферна…
Она мне, как революции — новь,
Как нож гильотины —
Марату,
Как Еве — змий.
Она мне, как правоверному —
Стих
Корана,
Как, за Распятого,
Иуде — осины
Сук…
Всего кладу себя на огонь
Уст твоих,
На лилии рук.

1916

здесь очень конкретно замешан Сен-Жюст

*****
Как глупо скорбеть о прошедшем, о, Боже,
Я тоже бываю бессилен, увы.
Хоть духом не слаб, только сталь чуть-чуть твёрже,
И если желают моей головы,

То пусть заберут - голова Иоанна
Слетела по прихоти, но без вины.
Одно утешенье - кровавая рана
На сердце не будет назойливо ныть.

Нет, я не пророк, не Мессия, я ветер.
Едва появился - пронёсся - исчез,
И если вдруг тело достанется Смерти,
То дух без препятствий взлетит до небес.

Любите друг друга, старайтесь быть ближе,
Забудьте количество прожитых лет.
Ведь счастлив не тот, кто никем не унижен,
А тот, кто бывает хоть кем-то согрет.

17.02.13

@темы: стихи

---

Центурион.

[я и мой брат идиот]

Автор: И. М. Виррварр
Название: Центурион
Жанр: городское фентези, мифология
Примечание авторов: кто внимательно читал бугимена, тот все поймет)

Скачать OST Gladiator - The Battle.

История

Экскурсия в Лондон - то, чего так ждут все ученики объединенного королевства, а в частности учащиеся средней школы Эдинбурга. Оуэн был рад всему: увлекательному путешествию на поезде (а поезда до этого он видел только на картинках в учебнике); время, что он проводил со своими друзьями; привлекательные ученицы из класса для девочек.
Единственное, что не понравилось молодому волку - посещение музея. Нет, он любил узнавать новое, даже стремился к этому. Но сейчас мальчишке явно было не до этого. Особенно нудным был голос экскурсовода, от которого он постоянно зевал, да так, что уже и челюсть начинала болеть.
- Прошу внимания, - вдруг громко окликнул всех экскурсовод. - Мы проходим в зал Древнего Рима.
И, собственно, они прошли. Зал Древнего Рима начинался уже по-особенному. Его открывали огромные, массивные позолоченные двери с витиеватой резьбой и соответствующим им скрипом. Оуэн окинул взглядом зал: высокие колонны упирались в потолок, но если не поднимать головы, то казалось, что они уходят в само небо; красные стены; пол из белого мрамора с золотыми прожилками; и все экспонаты как живые, смотрят на них изучающе, насмехаясь и просто радуясь новым посетителям.
По спине Оуэна пробежали мурашки, когда он встретился взглядом со статуей воинственного Марса, присевшего на камень, чтобы передохнуть и окинуть поле боя мудрым взглядом.
- Марс, был Богом войны и плодородия, - завел свою шарманку экскурсовод. Единственное, что Оуэн вырвал для себя из его рассказа и оставил в памяти с пометкой "интересно" - одним из символов Марса был волк. Вот бы деду понравился этот момент, кратко улыбнулся мальчик и прошел дальше. Его волосы вспыхнули рыжим, когда он остановился у чьих-то освещенных свечами доспехов. «Не меньше десятка!» - насчитал Оуэн.
- Перед нами снаряжение известного римского центуриона Марсселуса Люпиуса Маннаро. Истории он стал известен благодаря легендам о своей силе, выносливости и ловкости, которые начали слагать ещё при жизни центуриона. Имя свое он получил в честь Марса, считавшегося покровителем самого Рима и войны.
Оуэн перевёл взгляд на доспехи, и его впервые прошибло интересом, он подошёл ближе и всмотрелся в шрамы на нагрудном панцире, оставленные мечом противника. Видимо, центурион был очень храбрым и всегда шел в первых рядах. Оуэн с интересом рассматривал нагрудник, на котором вылит оскал волка и занесенное копье. Атрибуты Марса - это мальчик помнил еще с уроков мифологии.
Взгляд спустился ниже и замер на коротком обоюдоостром клинке, у рукояти которого вычерчен особый знак. Макалистер уже видел его в книгах отца, и теперь интереса к центуриону стало еще больше. Экскурсовод продолжил свой рассказ, но Оуэн больше его не слушал. Ему казалось, что символ легко мерцал на клинке. А может это только тени так причудливо играли со взором молодого колдуна?

Запах выжженной солнцем травы впивается в сознание, а перед глазами – слишком четко – сухая земля. В неё врезается ступня, обутая в кожаную сандалию, отчего мертвая почва расходится сетью трещин прямо под следом. Мышцы ног напряжены до глубоких впадин на икрах и бедрах, от пальцев ног к костяшкам тянутся пульсирующие нити вздутых вен. Короткий обоюдоострый меч разрезает воздух со свистом – снова, снова и вот опять. Гулкий шлепок. Солдат оборачивается, юбка врезается в бедра. Узловатые грязные пальцы смыкаются на рукояти, перемотанной красной кожей. Кричат огромные вороны, застилающие собой небо – наверняка указывают туда, где разворачивается бой. Меч еще раз проворачивается - уже в широкой ладони, набирает требуемую инерцию.

- Оуэн! – его дернули за рукав.
Мальтр – друг и одноклассник, он смотрел на мальчика широко распахнутыми глазами, в которых легко читался страх и непонимание. Рыжий мальчишка огляделся по сторонам: зал был уже пуст, двери в другом конце открыты, его ждали в другом зале с другими экспонатами.
- Сначала мы решили, что будет весело, если ты перестанешь занудствовать и зевать и подождешь всех нас тут. Но ты встал как вкопанный, не откликнулся, даже когда мы тебя звали. Все хорошо?
Оуэн кивнул.
- Да. Да, всё нормально.
Он подхватил свою наплечную сумку, лежащую у его ног, кинул последний взгляд на доспехи центуриона, на мерцающий в тени таинственный знак, а после покинул зал Древнего Рима. Богатый. Золотой. Кровавый.
Марс с усмешкой на устах глядел мальчишке в спину, и Оуэн чувствовал его взор, но обернуться побоялся. Вдруг оскорбит Бога?

***
За окном шёл снег, большими хлопьями ложился на землю, припорашивал деревья и погребал под собой всю округу, укутывая в белое одеяло природу, уложившуюся в зимнюю спячку. Оуэн сидел у подоконника, подперев голову руками, и лениво наблюдал за снегопадом. Все мысли мальчика были в другом месте, там, в огромном древнеримском зале, где все окрашено в ярко-красный, золотой и мраморно-белый. Он шумно выдохнул.
- Дед, ну возьми меня с собой в Лондон!
- Я еду по делам, Оуэн, и ты мне будешь мешать, - буркнул старик, поспешно собирая вещи в небольшой чемодан.
- Да не собираюсь я за тобой ходить, ты меня только в Большую Библиотеку заведи, и я буду там свой доклад писать.
Старик отмахнулся, проходя мимо внука.
- Ну дед! - взвился мальчик, соскакивая со стула и хватая старика за руку. Он жалостливо посмотрел ему в глаза, решив, что не будет уступать своим желаниям. Ему просто необходимо вновь увидеть доспехи и меч центуриона.
- Вечно ты добиваешься своего, маленький засранец, - неуверенная улыбка скользнула на губах мальчишки. - Иди собирайся, только быстро!
- Ура!
Оуэн умчался в свою комнату. Ему не надо было собираться, он сложил вещи еще с самого вечера и был готов к поездке.

Большая Библиотека даже близко не поразила сердце мальчика, когда он вновь оказался на ее пороге. Его душа трепетала только от представления того, что ему предстоит узнать о центурионе, и в тайне он, конечно, надеялся, что его видение повторится и он сможет понять больше. Ведь после того случая он постоянно видел этот отрывок в своих снах, но никак не мог развить его до конца, чтобы все понять и увидеть картину в целом.
До зала Древнего Рима он почти добежал, не смотря на хмурые взгляды работников библиотеки. Но рыжего Оуэна ждало разочарование, сердце просто в пятки ушло, когда в зале с хмурым Марсом не оказалось вещей центуриона. Как же так? Он стоял как вкопанный и смотрел на бюст какого-то правителя, а перед глазами был старый стеллаж с мечом и доспехами. Мальчишка тихо заскулил, больше оттого, что сдерживал порыв злости, чем отчаяния.
- Вам чем-то помочь, молодой человек?
Рядом оказался седой мужчина, он был высоким и тощим, хотя слово "тощий" не так точно описывало его, тут скорее подходило "высохший". Когда-то яркие и насыщенные голубые глаза почти выцвели, на лбу были залысины, а тонкие губы потрескались. Но сотрудник библиотеки не выглядел жалко, он держался с прямой спиной и тоннами знаний во взгляде. Оуэн отшагнул назад, после весь сжался, быстро соображая, как объяснить этому человеку, что ему надо.
- Тут раньше, - начал мальчик, поджимая губы и стискивая в ладони ручку от наплечной сумки. - В этом районе стоял стеллаж с доспехами и мечом центуриона, его звали Марс... Сейчас!
Оуэну было жутко стыдно, что из-за волнения и страха он забыл имя центуриона, чью историю жизни он пришел сюда узнать. И стыдно было именно перед этим высохшим мужчиной, ведь все его соки жизни были потрачены на то, чтобы в глазах были тонны этих знаний, а он, Макалистер, просто забыл.
- Марсселус Люпиус Маннаро - так, молодой человек? - работник библиотеки благосклонно улыбнулся ему, и он перестал рыться в своей сумке. Их взгляды пересеклись, и Оуэну пришло короткое видение о черноволосом мальчике, долговязом, с острыми углами локтей и коленок. Этот мальчик каждый день прибегал на работу к отцу, не хотел носиться по дворам Лондона, ему были скучны его сверстники, и только книги, манускрипты и пергаменты в неровном свете свечей дарили ему наслаждение. Мальчику нравилось смаковать новыми знания так же, как рыжему Оуэну. Еще секунда и сам волчонок понял, что работник узнал в нем себя. Несомненно, ведь именно это узнавание вызвало такую мягкую улыбку. На душе стало спокойней: достаточно только рассказать о том, зачем он здесь, и Оуэн получит все, что ему надо.
- Итак? - подгоняет его мужчина, улыбка стала шире.
- Сэр, вы правы, я говорю именно о вещах центуриона Маннаро. Понимаете, я пишу о нем школьный доклад и мне хотелось ближе и более подробно рассмотреть его личные вещи, но их тут нет. Что вы мне посоветуете, сэр? - голос Оуэна стал более уверенным от улыбки седовласого мужчины, он знал, что тут его поймут. В конце концов, это библиотека и сюда приходят за знаниями, а не за беконом и пивом.
- Я посоветую вам, молодой человек, проследовать за мной. Доклад - это очень важное дело, и для него я с удовольствием предоставлю вам некоторые архивные записи о Древнем Риме, центурионах, военной стратегии Древних Римлян и, конечно, о самом Марсселусе, - мужчина развернулся, заложив руки за спину, и направился к массивным дверям, выводившим из зала. Оуэн буквально подскочил на месте от услышанного и тут же засеменил следом, придерживая сумку одной рукой и сжимая свое пальто в другой.
- Только… - вдруг выдал Оуэн, совсем осмелев. Мужчина тут же остановился, оборачиваясь на лестнице и сверля мальчишку выжженными глазами; его брови чуть приподнялись, а руки были все так же заложены за спину, - я бы хотел еще увидеть доспехи и меч, если это возможно.
Мужчина улыбнулся и легко пожал плечами, в ответ он сказал только "посмотрим" и продолжил спуск по черной лестнице. Мальчик больше не говорил, он только сильнее сжимал ручку сумки и пытался унять сердцебиение, которое участилось от волнения. Он выпросит доспехи. Он все просмотрит до конца. Переживет это видение вместе с центурионом!

Под мягкими детскими ладонями скользили листы заметок работников библиотеки. Седой мужчина предоставил Оуэну интересные записи о Древнем Риме, а также перед ним теперь лежали доспехи и меч центуриона. Рыжий мальчик обещал не трогать их, но искушение столь сильно, что бороться с ним почти невозможно. Короткие тонкие пальчики с грязными ногтями почти коснулись ручки меча воина. Оуэн тут же оглянулся, прислушиваясь, точно зная, что в помещении он один, и после короткого взгляда на выдавленный на теле меча знак волчонок решился - быть.
Кожа оказалась теплой и тут же мягко врезалась огромной гаммой ощущений в разум мальчика.

И вновь – запах сухой травы, удушливый запах пыли, щекочущий ноздри, сухой воздух, бьющий по чувствительному волчьему нюху. Ступня, обутая в кожаную сандалию, врезается в землю, отчего она идёт трещинами буквально под следом, а солнечные лучи лезвиями разрезают столпы пыли. Мышцы ног напряжены до глубоких впадин, на ступнях от пальцев ног к костяшкам тянутся нити пульсирующих вен. Свист – это обоюдоострый короткий меч разрезает воздух. Гулкий шлепок – юбка солдата врезается в бедра после того, как тот оборачивается вокруг своей оси. Грязные узловатые пальцы, смыкающиеся на рукояти меча, перемотанной красной кожей. Кричащие огромные вороны застилают собой небо, указывая, где разворачивается бой. Меч еще раз проворачивается в широкой ладони, набирая требуемую инерцию. Сухая земля скрипит под ногами центуриона, навалившегося на нее всей своей массой. Дикий крик оглашает поле боя, с шлепком и хрустом меч выходит из бедра противника, ещё один замах со свистом – и голова кричащего слетает с шеи, окропив сухую землю кровью.

Меч проворачивается в руке, хотя мальчик никогда до этого в своей жизни не держал его в руках, палка по легкости и вовсе была несравнима. Но Оуэн знал, как держать оружие, чувствовал, как оружие было податливо и как на его ногах вздуваются вены, напрягаются мышцы и как в нос ударяет запах травы и пыли в придачу с железным ароматом свежей крови. Он сжимает свободную руку в кулак.

Когда копье противника пытается прошить тело центуриона насквозь, на помощь приходит прочный щит, которым центурион успевает прикрыться и тут же отбить атаку в сторону. Сасанидиец тут же откидывает свое копье и выхватывает меч, который мгновенно оценивает цепким взглядом центурион. Он знает, что этот меч не чета его и что бой закончился уже тогда, когда он решился напасть на центуриона. Это Оуэн знает тоже. Быстрая схватка, лязг железа и искры. Центурион очень жесток в действиях, но у него нет бреши в обороне, и разница в силе между сражающимися мужчинами сразу заметна: в том, как прогибается от ударов перс и как быстро отходит от нападок римлянин. Бой окончен, а обоюдоострый клинок выскальзывает из свежей раны, нанесенной между складок нагрудника, несмотря на кольчугу.
Вопреки тому, какой стоит гул на поле боя, как сильно застилают разум запахи крови, все пространство замирает, когда поле боя поражает не рев, но визг. И земля дрожит под ногами, и даже все схватки замирают на время, потому что на поле вывели боевых слонов. У них броня и толстая кожа, с них удобней обстреливать противника, и это создает большие проблемы в борьбе с сасанидийцами. Оуэн слышит, как центурион усмехается. Меч уходит в оттягивающие бок ножны, а ладони римлянина теперь сжимают длинное копье, которое еще недавно было в руках его противника. А после продолжается бой - с еще большей яростью: оружие так и норовит раздробить кости, разорвать глотки и выпустить всю кровь из противника, и нет значения, кто противник, ведь главное, чтобы оружию давали упиваться кровью. И только одно оружие на этом поле боя точно знает, кто его хозяин, и подчиняется только ему. Оно сейчас отдыхает, только для того, чтобы потом вновь ворваться в гущу событий и устроить жатву для своего хозяина. А пока резкий свист, казалось бы, в никуда возносится к небу, и тут же слышно зычное ржание гнедого коня.
Он черный, казалось, что из-под его копыт вылетают тени подземного мира, глаза гнедого налиты кровью. Его бока переливаются под тусклым светом солнца, едва пробивающееся сквозь стоящую пыль на поле боя. Кажется, что конь никого не замечает, кроме центуриона, призвавшего его на поле боя, оттого он лягается из последних сил, прорываясь к хозяину. Центурион вскакивает на коня, даже не давая ему возможности притормозить, и тут же с силой сжимает бока гнедого, подгоняя вперед, на слона, орудующего своими бивнями во всю и прокладывающего верную дорогу к победе армии сасанидийцев. Чувство невесомости и сильного, полного жизни тела коня проняло Оуэна, он на мгновение замер и поднял глаза.

Он сжимает листы своего доклада, но ладони все еще ощущают жар рукояти меча центуриона. Сколько дней прошло, как он покинул Большую Библиотеку? А видение все так же не оставляет разум мальчика, ему хочется возвращаться вновь и вновь в чудной мир воин Древнего Рима. Весь класс смотрит на Оуэна выжидающе вопросительно, он прервался на самом интересном моменте, учительница деликатно кашляет в кулак, вырывая мальчика из его грез, а в ушах он слышит, как фырчит гнедой конь центуриона.
Его грива развивается на ветру так, что кончики жестких волос достают до лица наездника, и теперь ко всем запахам присоединяется еще один, конский, но именно этот запах почему-то ассоциируется с силой, энергией и победой. В руках нет уздечки, потому что наездник сжимает в них копье и просто мчится на слона, который яростно освобождает пространство от воинов Древнего Рима вокруг себя. Сознание мальчишки падает с коня, его относит в сторону, к земле, а после резко вверх к воронам, которые видят все приближающееся столкновение: гнедой и слон - лоб в лоб. Кто из них окажется более бесстрашным? Сидящие на слоне персы вскинули луки в сторону мчащегося на них центуриона, но он уже слишком близко, и сам слон мешает им хорошенько прицеливаться.
- В истории говорится, что центурион Марсселус Люпиус Маннаро был равен по силе слону, так как не раз отмечались его славные победы над этим диким для древних римлян животным, - Оуэну кажется, что его голос звучит слишком глухо, бесцветно, он сильней сжимает листы бумаги и вновь окидывает взглядом класс. Голубые ясные глаза волчонка горят, видят ли его слушатели все так, как видит лично он? Понимают ли они вообще, о чем сейчас идет речь? Кто-то скучает у окна, но большинство смотрит на рыжего мальчика так, как ему надо - заворожено, приоткрыв рты, не смея заговорить и пошевелиться. Вон даже задира Френк, с которым у Оуэна особые счеты, смотрит такими глазами, как будто лично видит все, что подарил волчонку меч центуриона. Макалистер улыбается и продолжает говорить - живее, бодрее, громче, в такт нарастающим действиям в фактах. - Но я считаю, что дело было вовсе не в силе центуриона, а в том, как он ее применял.

Грудь черного коня идет ходуном, все мышцы его тела сейчас напряжены до предела - это видно по вздутым икрам; по тому, с какой силой разлетается пыль и сухая земля; по тому, как сильно сжимает ногами бока центурион. До слона остается не так много, и с каждой секундой, с каждым скачком коня и шагом слона это расстояние сокращается. Внезапно центурион вскидывается, отрываясь от шеи коня. Его заносит назад, кажется, что сейчас он упадет, но центурион не поражен ни стрелой, ни копьем – может, потерял равновесие? Блики солнечных лучей проходят по позолоченному нагруднику панциря, отражается на шлеме с красной щетиной и хвостом, звездой сверкает на кончике занесенного копья в напряженных руках римлянина. На минуту все поле боя замирает, показывая красоту сражения со всех сторон: летящие по небу стрелы, кричащие в агонии воины, черный гнедой, зависший над пересохшим полем в прыжке; склонивший голову слон, на бивне которого повис очередной римский легионер. Костлявые пальцы центуриона расходятся в стороны, отдавая последние импульсы и силы копью, со свистом рвущее воздух и несущееся вперед. Острие копья вонзается в переносицу слону, и до того, как животное еще заходится в агонии, центурион успевает соскочить с коня прямиком на хобот слона и с невероятной ловкостью взобраться по копью, застрявшему в толстой коже, туда, где сидят лучники персов. В эту же минуту в бой вступает меч центуриона, который с легкостью и готовностью выскальзывает из ножен и несется навстречу врагу - разя, разрывая, уничтожая до самой души.
Слон встал на задние ноги, вопя от боли и шатаясь из стороны в сторону, но, кажется, центурион не обращает внимания на эти неудобства, он с уверенным взглядом победителя сражает своих противников. Когда слон падает на землю, придавливая под собой воинов, как персов, так и римлян, центурион оказывается неподалеку, но на ногах, и вновь призывает своего гнедого резким свистом. И конь готов, он несется к своему хозяину, чтобы вместе с ним выиграть этот бой, вместе с ним принести еще одну поразительную победу Древнему Риму. И меч в руках центуриона ликует от того пира, что устроил для него владелец, от количества голов, что ему было позволено отсечь в этом сражении.
Нагрудный панцирь центуриона вновь ловит лучи пробившегося сквозь пыль солнца, когда он делает глубокий вдох и вскакивает на подоспевшего гнедого. Свет поднимается от груди по плечу, перетекая на шлем и вознесенный к небу меч. Центурион призывает воинов Рима идти только к победе, показывая силу и мощь Империи на собственном примере. Впереди еще десятки слонов, еще тысячи персов и целая война, которую они обязаны выиграть для императора, для Империи!
Сухая земля и трава разлетаются в стороны, когда мощные ноги коня врезаются в нее со всей силы, по икрам и голеням вьются нити вздувшихся вен, шкура животного блестит от пота, а его круглые бока с силой сжимают ноги центуриона, на которых появились впадины напряжения и синеющие жилы. Одна широкая ладонь ловко сжимает уздечку в руках, но гнедым не надо управлять, он знает свое предназначение и несет вперед своего хозяина. Ветер рвется от встречи с клинком обоюдоострого меча центуриона, ветер свистит и подпевает победоносцу. Ладонь никогда не устанет сжимать этот клинок, центурион никогда не устанет побеждать. Красный хвост его шлема мечется из стороны в сторону, когда он несется вперед, а на шее мужчины тропами вены, ведущие к напряженным желвакам, к раскрытому в крике рту. По вискам градом пот, в синих глазах яростный блеск и жажда крови, обнажены острые резцы. Взмах. Голова перса в сторону. Конь не тормозит, бодая обезглавленное тело, и несется дальше. Вглубь сражения.

Оуэн замолкает. Его пересохшие губы даже легко потрескались, а в горле как будто была тысяча раскаленных иголок, которые не давали спокойно сглотнуть. Так много и так яро Оуэн еще никогда не говорил, ему нравилось чувство эйфории, которое он получил вновь, пережив все видение от начала и до конца только в классе. Все было настолько ярко и четко, что порой он не различал, где реальность, а где картинка видения, а еще было даже жаль вернуться в настоящее, хотелось похлопать по шее гнедого, сжать в руке меч - но это был не Оуэн, отчего становилось немного тоскливо. Одноклассники тяжело дышали, наконец позволив себе завозиться и расслабиться. Оуэн не ожидал, что произведет на них такое впечатление своим рассказом, но был очень доволен, что ему это все же удалось. После одобрительных слов учительницы рыжий мальчик вернулся на свое место, еще сжимая в руках листки с собственным докладом и ошалело смотря в стенку. Под ногами дрожала земля оттого, что когда-то давно к центуриону, несущемуся вперед на гнедом, приближалась конница его легиона, а навстречу неслись слоны персов. Все было так давно, отчего было неимоверно обидно, но в то же время легко и светло. Что это не он, что это не сейчас.
Мальчик посмотрел на исписанные мелким и неровным почерком листы, в углу последнего красовался перерисованный с меча символ. То, что символ был колдовским, Оуэн знал наверняка, ему даже не надо было показывать его деду или отцу, чтобы те это подтвердили. Мальчик подпер голову рукой и незатейливо прорисовал символ пальцем несколько раз, потому что слушать других он не мог, как бы ни было для него стыдно, ведь его слушали. Но он все еще был в истории центуриона и никак не мог понять, выжил тот или нет? Ведь в истории упоминания о нём прерываются, и этого узнать невозможно. Еще один повтор незамкнутой восьмерки, изгиб причудливой линии на хвосте.

Ножны со спрятанным в них мечом приятно оттягивают бок центуриона, он идет по полю, располагающемуся на юге от развернувшегося сражения. Трава тут достает до поясницы, несмотря на то, что в округе уже третий месяц стоит засуха. Пальцы сомкнулись на колоске, ощущая его мягкую податливую поверхность, и с легкостью вырвали его. Центурион зажимает в зубах колосок, предварительно его пожевав, и опускается на землю, устало выдыхая и закидывая руки за голову. Он ложится в высокой траве и наблюдает за плывущими по небу облаками. Пока с поля боя собирают тела погибших товарищей и добивают последних противников, у него есть время отдохнуть. Где-то совсем рядом слышится фырканье коня - это пасется гнедой. Центурион улыбнулся и прикрывает глаза.
- Марсселус! Марсселус! – кричит кто-то в стороне. - Покажись, волчара, я тут такую штуку нашел, ты будешь рад!
Римлянин тяжело выдыхает и с заметной неохотой поднимает руку вверх, обозначая шедшему по полю товарищу свое местоположение. Шелестит трава, и вскоре над ним нависает ухмыляющаяся рожа.
Рожа перемазана в грязи и крови, где-то на роже были царапины и неглубокие раны, но ее обладатель все равно ухмыляется оттого, что нашел, и оттого, что этим сейчас будет делиться со своим другом. Центурион приподнимается на локтях, следя за садящимся рядом товарищем.
- И что там у тебя, Юлий?
- Окосеешь от счастья, сейчас только достану, - Юлий кидает перед собой походную сумку и начинает в ней копошиться. Он грузный и тяжелый парень: даже для того, чтобы окинуть его взглядом за один раз. На фоне Юлия даже высокий и широкоплечий центурион выглядит утонченным, но ничего не смущало Юлия, особенно второй подбородок. Вскоре в огромных ладонях оказывается удивительное изделие из кости. Римлянин быстро подхватывает из рук Юлия эту безделушку и заглядывает в небольшую чашечку, принюхиваясь и сдерживая порыв чихнуть. Он видел такие всего раза два, персы кладут туда особую темную смесь, после поджигают и курят - процесс был до конца непонятен римлянину и его смысл тоже, но сама вещь ему нравится.
- Я оставлю себе? - спрашивает он у Юлия, с нескрываемым интересом рассматривающего вещицу в руках центуриона.
- Никаких проблем, друг, я тут еще парочку таких нашел, так что одну тебе могу подарить.
Римлянин широко улыбается, ложась обратно на траву и поднимая перед собой предмет, чтобы продолжить его рассматривать.
- Славная битва, - говорит Юлий, сидя рядом и все так же роясь в своей походной сумке. - И ты слона того красиво убил, можешь учить молодых легионеров методу убийства слонов от Марсселуса.
Юлий смеется, а центурион только слабо улыбается в ответ, где-то в стороне вновь фырчит гнедой. Пахнет сухой травой и непонятной смесью из изделия персов. По небу проплывают облака, его отец назвал бы их вестниками перемен, уцепившись за малейшие детали вихрей на пушистых боках облаков, а Марсселус сказал бы ему, что это всего лишь зависть Богов оттого, что они не способны на его деяния.
На кого Марс сделал ставку в этот раз? Поддержит ли своего сына?

- Оуэн! - Мальтр буквально стягивает рыжего волчонка со стула. - Ну, пошли уже домой! Сколько можно сидеть?
Звонок давно прозвенел, а класс опустел. А в голове мальчика остался единственный вопрос - на кого же действительно тогда поставили Боги Древнего Рима?

@темы: проза

---

тот волк.

[я и мой брат идиот]

Я тот волк – что не лает громко.
Я тот волк – что рычит гулко.
Я тот волк – что кромсает мышцы.
Я тот волк – что резцами в сердце.
Я тот волк – что в крови мысли.
Я тот волк – что дела-дороги.
Я тот волк – что один всюду.
Я тот волк – что ищет звезды.
Я тот волк – что хочет в небо.
Я тот волк – что за брата встанет.
Я тот волк – что никогда не отступит.
Я тот волк – что никого не бросит.
Я тот волк – что правды хочет.
И тот волк - что в истину верит.
И тот волк - что справедливостью дышит.
Veritas lupus. Aequitas griseus.

@темы: серый ритм

---

[Vital_ya]

Привет)

@темы: арт

---

[товарищ Йоханссон]

А я вот к Вам пришла с клипом.... фильм? ну, я знаю единицы людей, которые смотрели эту траву... но как видно из моего ника (товарищ Йоханссон ушёл а сиськи остались) - я фанад XDDD

Название: "my mind has changed"
Автор:  .Hierophant.
Фандом: Operation Endgame
Персонажи: Иерофант и Шут
Музыка: Anna Calvi - Wolf Like Me

@темы: видео