я и так знаю, что язык твой попадет в рай, а сам ты сойдешь в ад (с)
Считай меня свой совестью, part 5
серьезно, его оказалось больше, чем я помнила
Я думаю оЯ думаю о ядах. Цианистый калий, стрихнин, болиголов, мышьяк, крысиный яд. Нишизоно смеется и говорит, что для меня крысиный яд - самое то. Когда я в очередной раз закупаюсь в аптеке обезболивающим и одноразовыми шприцами, он, смеясь, предлагает мне в качестве яда виагру. Я огрызаюсь на него два раза, он с треском ударяет по стеклу, нас со скандалом выгоняют.
Я думаю о таблетках. Я думаю о парацетамоле, снотворных, успокоительных. Я думаю о том, что передозировка, скажем, метокарбонора вызывает летальный исход. Нишизоно, перебрасывая ключи от машины из руки в руку, сообщает, что после трех матрасов парацетамола моя печень начнет разлагаться, а через неделю на кровати будет лежать сгнивший труп. Он знает это потому, что это знаю я. Впрочем, добавляет японец, ты будешь мало чем отличаться от своего нынешнего состояния.
Я думаю о передозе. О нем я думаю почти постоянно, но в другом контексте, как правило, рабочем. Я думаю о том, что это легко. Я думаю о Ноа, который блевал от вида передозника. Шинджи ничего не говорит, только один раз лениво поправляет написанное мною число миллилитров, необходимое для смерти. Он знает это, потому что это знаю я.
Я думаю о ножах. Кинжалах, ножах, клинках, лезвиях. Наверное, кровь даже не потечет. А если и потечет, то густая, вязкая, толчками. Я думаю о ноже Шинджи, идеально заточенном, острым, окровавленным не один десяток раз.
Нишизоно забирает у меня из рук кухонный нож и идет на кухню. Никакой пользы от тебя, мудозвон, слышу я вслед за хлопаньем дверцы холодильника. Я вскрою артерию, говорю я пару дней спустя, будучи пьяным в хлам. Сначала глаза свои открой, отвечает Нишизоно, и смазано бьет меня по челюсти.
Я думаю об огнестрельном оружии. О береттах, магнумах, браунингах, прочей ереси, которая валяется по всему дому с недавних пор. Чудная фирма, говорит Шинджи, возвращаясь с очередной покупкой. Отечественная. Я прикладываю производство японской фирмы "Намбу" к виску. Нишизоно смеется. Тебе помочь, или ты мечтаешь? О да. Мне только так и мечтать, отвечаю я и через энное количество времени после одного из приходов беру тот самый ствол и пихаю в глотку так глубоко, как могу. Шлюшка ты, Нейти, слышу я ленивый голос Нишизоно сбоку. Нажать на курок, Нейти? Тебе все-таки надо помочь. Нитка слюны тянется у меня по подбородку. Я пытаюсь засмеяться - неудачно, как всегда, мне кажется, что я вообще не умею этого делать - и выплевываю пистолет обратно. Что же ты, Нейти, крутит оружие в руках японец и стреляет в меня. Пуля задевает руку ровно настолько, насколько он хочет, телевизор безнадежно испорчен, я сцепляю зубы и тихо посылаю его нахуй.
Я думаю о петле. Бельевой веревке, виселице, удавке. Шинджи опять смеется, но я знаю, что за этим смехом стоит. Я знаю это, потому что это знает Нишизоно. Ты посинеешь, поплохеешь и обосрешься, Нейти. Мы сидим в одном из местных ресторанов, я лениво ковыряюсь в говядине, Нишизоно курит. Хочешь, я достану тебе веревку, Нейти? Он говорит потому, что знает, что я этого не сделаю. Шинджи знает это, потому что, вы поняли почему.
Мы уходим из ресторана заполночь, Нишизоно падает и разбивает лицо в кровь. Наутро я с трудом открываю глаза, а спустя десять минут почти готов повеситься на собственном галстуке. Нишизоно смеется, на его лице ни царапины, он бодрый и выспавшийся.
Я даже не удивляюсь.
Я думаю о воде. Озере, реке, ванной. Я пытаюсь глубоко вдохнуть под водой и не могу. Под водой впервые приходит страх. Из-под воды меня вытаскивает Нишизоно - в первый раз, во второй раз - выскакиваю сам, в третий - смотрю на Шинджи, лежащего на дне ванны. Он улыбается, его сигарета почему-то не гаснет. Я плюю и ухожу из ванной и еще несколько часов кашляю хлоркой.
Я думаю о пожаре. Если точнее, то о паленой коже и съеживающихся волосках на руке. Я беру зажигалку Нишизоно и плавлю свою руку ровно семь секунд. Это больно. Это больнее, чем ломка, это больнее, чем кулак Нишизоно. Не больнее, чем вздох под водой. Я не чувствую обожженным местом ничего, маюсь, мечусь - из угла в угол, из дома на работу, от мысли к мысли. От Нишизоно убежать не удается. Я жгу спички, мучаю зажигалки, кричу на балконе и швыряю с него горящую бумагу. Мне страшно всё больше. Шинджи закуривает сигарету. Тлеющий огонек мерцает слева от меня. Я замолкаю, выхожу с балкона и с чувством выполненного долга валюсь на диван. Мне кажется, я сжег себя дотла.
Я думаю о высоте. О высоте под ногами, высоте вместо ног, высоте вместо меня. Нишизоно думает о том, как живописно будут смотреться мои кишки во дворе дома, в котором мы сейчас стоим. Я тебя подтолкну, Нейти. Не переживай. Нишизоно скалится, я устало смотрю на него и отворачиваюсь, ни минуты не сомневаясь в том, что он с радостью подтолкнет. Я смотрю на высотку, в котором живет один из моих клиентов, и думаю о том, что мои мозги будут чудно смотреться на бампере новенького внедорожника.
Убей меня, думаю я всё это время. Убей, говорю я воскресным вечером по дороге домой. Я за рулем, Шинджи развалился на заднем сидении. Убей, прошу я, останавливаясь на светофоре. Черт, как трогательно, я сейчас расплачусь. Убей, повышаю я голос и поворачиваю направо. Больше экспрессии, Нейти, веселится Нишизоно. Убей, кричу я, выключая поворотник. Не верю, смеется эта сука, ломающая меня напополам. Убей и сдохни сам, ору я, глуша мотор в пробке. Мы оба уже сдохли, Нейти, лениво отвечают сзади. Сдохни, сука, шиплю я, открывая окно и кашляя. Ты неактуален, Шинджи закидывает ноги на окно и расслабленно смотрит в пространство.
- Сука, - говорю я и нажимаю на газ.
* * *
flashback
Нейту снится: он стоит на краю водопада. Водопад черными потоками стекает вниз, бурлит, шипит, невнятно стонет.
- Боишься? – это Шинджи, или голос в его голове, или его собственный голос. – Боишься. Ты всегда боишься.
Он появляется рядом, небрежно прорисованный, размытый, нечеткий.
- Я ведь прав? – ему не нужно разлеплять губы, чтобы говорить, его голос и так звучит у Нейта в голове, у Нейта в ушах, в нем и вне его. – Прыгай.
Нейт мотает головой, пятится; ему страшно, он ощущает себя ничтожным и жалким.
Шинджи хохочет и кивает головой.
- Правильно ощущаешь, Нейти. Это, - он кивает на водопад, - твое дерьмо. Всё твое, до последней капли.
Он невесть как ставит Нейту подножку, тот падает лицом в сырой камень, обдирает себе щеку. Руки дрожат, на шее ощущается ладонь Нишизоно. Его вздергивают за шкирку как котенка. Японец снова смеется и хлещет его по щекам свободной рукой.
- Пры-ыгай, - они опять у самого края. Шинджи мог бы его с легкостью туда зашвырнуть, но он почему-то этого не делает. «Не может?» - мелькает спасительная мысль. Нишизоно расплывается в ухмылке.
- И не надейся. Я могу всё. И, - он пинает вниз мелкий камешек, - знаешь, что самое смешное?
Знать не знаю, и знать не хочу, думает Нейт, но Нишизоно глубоко плевать на его робкое «не хочу».
- Ты сам это мне обеспечил.
- Что?! – он первый раз открывает рот; сделать это не так-то легко, кажется, что губы в клею или еще в чем липком и мерзком.
- Ну а в чьей мы сейчас голове, подумай, - Шинджи прикуривает и, затянувшись, пускает дым ему в лицо. – Моя голова сейчас уже, наверное, истлела и разложилась, так что методом банального исключения…
Нейту снится болото. Тошнотворный цвет, редкие пузыри, грязь. Болото не самое правдоподобное, искаженное сном, искаженное и преобразованное и гротескное.
Шинджи сидит на одной из больших кочек и наигрывает нечто тоскливое на варгане.
- Это гораздо более реалистичное отображение твоего внутреннего мира, - он не отрывается от своего занятия, но словам ничего не мешает достигать ушей Нейта. – Шагай.
Трясина – не водопад, она манит и тянет и одновременно отталкивает.
- Что же так несмело, Нейти? Это всё – ты, - Нишизоно оказывается рядом; смотрит, сложив руки на груди.
Нейт мотает головой и отступает.
- Зря-я, - тянет японец и показывает глазами куда-то за Нейта. Тот оборачивается и ощущает, как екает сердце: земля неумолимо становится трясиной, её меньше и меньше, минут через пять она подберется к самым его ногам.
- Это всё – ты, - жестким тоном повторяет Нишизоно. – Болотная вонь, жижа, вон тот лопнувший пузырь! – он бьет наотмашь, откидывая к самому краю. На белой рубашке – грязь. Нейт закрывает глаза. – Не встанешь? Что, серьезно нет?
- Зачем ты это делаешь? – Нейт закрывает глаза, он уже наполовину под толщей этого «это всё – ты».
- Ну я же все-таки совесть, - последнее, что он слышит.
Нейту снится обрыв. Туман снизу, туман сверху, туман вокруг, но граница, после которой летишь вниз, отчетливо видна.
- Я решил сделать тебе подарок, - голос с ленцой и как будто немного сонный и как будто над самым ухом, но, сколько не оборачивайся – никого нет. – Сам догадаешься?
Конечно, думает Нейт. Надо просто спрыгнуть.
- Две минуты полета – это бесконечно долго и бесконечно щедро, Нейти. Можно сказать, по-королевски.
Смерть с барского плеча. Нейт криво усмехается и трет глаза: туман выедает зрачок, щиплет не хуже мыла, оседает раздражением на коже.
- Впрочем, можешь остаться здесь: думаю, ты уже понял, что ощущения от этого не лучшие.
- Где ты? – Нейт щурится, машет руками, пытается нащупать или увидеть японца.
- Вечно тебя интересует что-то не то, - Шинджи, наверняка, досадливо отмахивается. – Давай, догадайся. Я там, где был всегда.
- У меня за спиной? – приходится отплевываться от тумана, чтобы выдавить из себя хоть что-то.
- В твоей голове, кретин, - тон Шинджи на пару секунд сбивает нарастающую панику, Нейт бы даже засмеялся, не отнимай это так много сил и не дойди до него смысл сказанного.
- В мое…. – кашель. Говорить больше не получается, он смотрит в пропасть, вернее, в туман.
«В моей голове?»
Смех.
Нейт закрывает глаза и падает вниз.
Завтра будет год с того дня, как пристрелили Шинджи, он пойдет в ресторан и будет смотреть на череду провокаций и выслушивать всё, что Шинджи о нем думает и пить с ним за одним столом.
Нейт Аури просыпается с паршивейшим настроением и ничего не помнит.
P.S. маленькое уточнение - Нейт никогда не запоминает снов
серьезно, его оказалось больше, чем я помнила
Я думаю оЯ думаю о ядах. Цианистый калий, стрихнин, болиголов, мышьяк, крысиный яд. Нишизоно смеется и говорит, что для меня крысиный яд - самое то. Когда я в очередной раз закупаюсь в аптеке обезболивающим и одноразовыми шприцами, он, смеясь, предлагает мне в качестве яда виагру. Я огрызаюсь на него два раза, он с треском ударяет по стеклу, нас со скандалом выгоняют.
Я думаю о таблетках. Я думаю о парацетамоле, снотворных, успокоительных. Я думаю о том, что передозировка, скажем, метокарбонора вызывает летальный исход. Нишизоно, перебрасывая ключи от машины из руки в руку, сообщает, что после трех матрасов парацетамола моя печень начнет разлагаться, а через неделю на кровати будет лежать сгнивший труп. Он знает это потому, что это знаю я. Впрочем, добавляет японец, ты будешь мало чем отличаться от своего нынешнего состояния.
Я думаю о передозе. О нем я думаю почти постоянно, но в другом контексте, как правило, рабочем. Я думаю о том, что это легко. Я думаю о Ноа, который блевал от вида передозника. Шинджи ничего не говорит, только один раз лениво поправляет написанное мною число миллилитров, необходимое для смерти. Он знает это, потому что это знаю я.
Я думаю о ножах. Кинжалах, ножах, клинках, лезвиях. Наверное, кровь даже не потечет. А если и потечет, то густая, вязкая, толчками. Я думаю о ноже Шинджи, идеально заточенном, острым, окровавленным не один десяток раз.
Нишизоно забирает у меня из рук кухонный нож и идет на кухню. Никакой пользы от тебя, мудозвон, слышу я вслед за хлопаньем дверцы холодильника. Я вскрою артерию, говорю я пару дней спустя, будучи пьяным в хлам. Сначала глаза свои открой, отвечает Нишизоно, и смазано бьет меня по челюсти.
Я думаю об огнестрельном оружии. О береттах, магнумах, браунингах, прочей ереси, которая валяется по всему дому с недавних пор. Чудная фирма, говорит Шинджи, возвращаясь с очередной покупкой. Отечественная. Я прикладываю производство японской фирмы "Намбу" к виску. Нишизоно смеется. Тебе помочь, или ты мечтаешь? О да. Мне только так и мечтать, отвечаю я и через энное количество времени после одного из приходов беру тот самый ствол и пихаю в глотку так глубоко, как могу. Шлюшка ты, Нейти, слышу я ленивый голос Нишизоно сбоку. Нажать на курок, Нейти? Тебе все-таки надо помочь. Нитка слюны тянется у меня по подбородку. Я пытаюсь засмеяться - неудачно, как всегда, мне кажется, что я вообще не умею этого делать - и выплевываю пистолет обратно. Что же ты, Нейти, крутит оружие в руках японец и стреляет в меня. Пуля задевает руку ровно настолько, насколько он хочет, телевизор безнадежно испорчен, я сцепляю зубы и тихо посылаю его нахуй.
Я думаю о петле. Бельевой веревке, виселице, удавке. Шинджи опять смеется, но я знаю, что за этим смехом стоит. Я знаю это, потому что это знает Нишизоно. Ты посинеешь, поплохеешь и обосрешься, Нейти. Мы сидим в одном из местных ресторанов, я лениво ковыряюсь в говядине, Нишизоно курит. Хочешь, я достану тебе веревку, Нейти? Он говорит потому, что знает, что я этого не сделаю. Шинджи знает это, потому что, вы поняли почему.
Мы уходим из ресторана заполночь, Нишизоно падает и разбивает лицо в кровь. Наутро я с трудом открываю глаза, а спустя десять минут почти готов повеситься на собственном галстуке. Нишизоно смеется, на его лице ни царапины, он бодрый и выспавшийся.
Я даже не удивляюсь.
Я думаю о воде. Озере, реке, ванной. Я пытаюсь глубоко вдохнуть под водой и не могу. Под водой впервые приходит страх. Из-под воды меня вытаскивает Нишизоно - в первый раз, во второй раз - выскакиваю сам, в третий - смотрю на Шинджи, лежащего на дне ванны. Он улыбается, его сигарета почему-то не гаснет. Я плюю и ухожу из ванной и еще несколько часов кашляю хлоркой.
Я думаю о пожаре. Если точнее, то о паленой коже и съеживающихся волосках на руке. Я беру зажигалку Нишизоно и плавлю свою руку ровно семь секунд. Это больно. Это больнее, чем ломка, это больнее, чем кулак Нишизоно. Не больнее, чем вздох под водой. Я не чувствую обожженным местом ничего, маюсь, мечусь - из угла в угол, из дома на работу, от мысли к мысли. От Нишизоно убежать не удается. Я жгу спички, мучаю зажигалки, кричу на балконе и швыряю с него горящую бумагу. Мне страшно всё больше. Шинджи закуривает сигарету. Тлеющий огонек мерцает слева от меня. Я замолкаю, выхожу с балкона и с чувством выполненного долга валюсь на диван. Мне кажется, я сжег себя дотла.
Я думаю о высоте. О высоте под ногами, высоте вместо ног, высоте вместо меня. Нишизоно думает о том, как живописно будут смотреться мои кишки во дворе дома, в котором мы сейчас стоим. Я тебя подтолкну, Нейти. Не переживай. Нишизоно скалится, я устало смотрю на него и отворачиваюсь, ни минуты не сомневаясь в том, что он с радостью подтолкнет. Я смотрю на высотку, в котором живет один из моих клиентов, и думаю о том, что мои мозги будут чудно смотреться на бампере новенького внедорожника.
Убей меня, думаю я всё это время. Убей, говорю я воскресным вечером по дороге домой. Я за рулем, Шинджи развалился на заднем сидении. Убей, прошу я, останавливаясь на светофоре. Черт, как трогательно, я сейчас расплачусь. Убей, повышаю я голос и поворачиваю направо. Больше экспрессии, Нейти, веселится Нишизоно. Убей, кричу я, выключая поворотник. Не верю, смеется эта сука, ломающая меня напополам. Убей и сдохни сам, ору я, глуша мотор в пробке. Мы оба уже сдохли, Нейти, лениво отвечают сзади. Сдохни, сука, шиплю я, открывая окно и кашляя. Ты неактуален, Шинджи закидывает ноги на окно и расслабленно смотрит в пространство.
- Сука, - говорю я и нажимаю на газ.
* * *
flashback
Говорят, у древних это было самое обыкновенное и нормальное – видеть сны… Но мы-то знаем, что сны – это серьезная психическая болезнь.
Е. Замятин. "Мы".
Е. Замятин. "Мы".
Нейту снится: он стоит на краю водопада. Водопад черными потоками стекает вниз, бурлит, шипит, невнятно стонет.
- Боишься? – это Шинджи, или голос в его голове, или его собственный голос. – Боишься. Ты всегда боишься.
Он появляется рядом, небрежно прорисованный, размытый, нечеткий.
- Я ведь прав? – ему не нужно разлеплять губы, чтобы говорить, его голос и так звучит у Нейта в голове, у Нейта в ушах, в нем и вне его. – Прыгай.
Нейт мотает головой, пятится; ему страшно, он ощущает себя ничтожным и жалким.
Шинджи хохочет и кивает головой.
- Правильно ощущаешь, Нейти. Это, - он кивает на водопад, - твое дерьмо. Всё твое, до последней капли.
Он невесть как ставит Нейту подножку, тот падает лицом в сырой камень, обдирает себе щеку. Руки дрожат, на шее ощущается ладонь Нишизоно. Его вздергивают за шкирку как котенка. Японец снова смеется и хлещет его по щекам свободной рукой.
- Пры-ыгай, - они опять у самого края. Шинджи мог бы его с легкостью туда зашвырнуть, но он почему-то этого не делает. «Не может?» - мелькает спасительная мысль. Нишизоно расплывается в ухмылке.
- И не надейся. Я могу всё. И, - он пинает вниз мелкий камешек, - знаешь, что самое смешное?
Знать не знаю, и знать не хочу, думает Нейт, но Нишизоно глубоко плевать на его робкое «не хочу».
- Ты сам это мне обеспечил.
- Что?! – он первый раз открывает рот; сделать это не так-то легко, кажется, что губы в клею или еще в чем липком и мерзком.
- Ну а в чьей мы сейчас голове, подумай, - Шинджи прикуривает и, затянувшись, пускает дым ему в лицо. – Моя голова сейчас уже, наверное, истлела и разложилась, так что методом банального исключения…
Нейту снится болото. Тошнотворный цвет, редкие пузыри, грязь. Болото не самое правдоподобное, искаженное сном, искаженное и преобразованное и гротескное.
Шинджи сидит на одной из больших кочек и наигрывает нечто тоскливое на варгане.
- Это гораздо более реалистичное отображение твоего внутреннего мира, - он не отрывается от своего занятия, но словам ничего не мешает достигать ушей Нейта. – Шагай.
Трясина – не водопад, она манит и тянет и одновременно отталкивает.
- Что же так несмело, Нейти? Это всё – ты, - Нишизоно оказывается рядом; смотрит, сложив руки на груди.
Нейт мотает головой и отступает.
- Зря-я, - тянет японец и показывает глазами куда-то за Нейта. Тот оборачивается и ощущает, как екает сердце: земля неумолимо становится трясиной, её меньше и меньше, минут через пять она подберется к самым его ногам.
- Это всё – ты, - жестким тоном повторяет Нишизоно. – Болотная вонь, жижа, вон тот лопнувший пузырь! – он бьет наотмашь, откидывая к самому краю. На белой рубашке – грязь. Нейт закрывает глаза. – Не встанешь? Что, серьезно нет?
- Зачем ты это делаешь? – Нейт закрывает глаза, он уже наполовину под толщей этого «это всё – ты».
- Ну я же все-таки совесть, - последнее, что он слышит.
Нейту снится обрыв. Туман снизу, туман сверху, туман вокруг, но граница, после которой летишь вниз, отчетливо видна.
- Я решил сделать тебе подарок, - голос с ленцой и как будто немного сонный и как будто над самым ухом, но, сколько не оборачивайся – никого нет. – Сам догадаешься?
Конечно, думает Нейт. Надо просто спрыгнуть.
- Две минуты полета – это бесконечно долго и бесконечно щедро, Нейти. Можно сказать, по-королевски.
Смерть с барского плеча. Нейт криво усмехается и трет глаза: туман выедает зрачок, щиплет не хуже мыла, оседает раздражением на коже.
- Впрочем, можешь остаться здесь: думаю, ты уже понял, что ощущения от этого не лучшие.
- Где ты? – Нейт щурится, машет руками, пытается нащупать или увидеть японца.
- Вечно тебя интересует что-то не то, - Шинджи, наверняка, досадливо отмахивается. – Давай, догадайся. Я там, где был всегда.
- У меня за спиной? – приходится отплевываться от тумана, чтобы выдавить из себя хоть что-то.
- В твоей голове, кретин, - тон Шинджи на пару секунд сбивает нарастающую панику, Нейт бы даже засмеялся, не отнимай это так много сил и не дойди до него смысл сказанного.
- В мое…. – кашель. Говорить больше не получается, он смотрит в пропасть, вернее, в туман.
«В моей голове?»
Смех.
Нейт закрывает глаза и падает вниз.
Завтра будет год с того дня, как пристрелили Шинджи, он пойдет в ресторан и будет смотреть на череду провокаций и выслушивать всё, что Шинджи о нем думает и пить с ним за одним столом.
Нейт Аури просыпается с паршивейшим настроением и ничего не помнит.
P.S. маленькое уточнение - Нейт никогда не запоминает снов
@темы: проза, считай меня своей совестью
-
-
25.09.2012 в 16:25С перечислением способов умереть особенно отрывок понравился.
Пишите книгу, немного осталось х)
Я буду в первом ряду фанатов на презентации с плакатом "Я хочу от вас детей"
-
-
25.09.2012 в 16:50Пишите книгу, немного осталось х)
не немного =DDD
-
-
25.09.2012 в 17:15я бы посмотрел на это
там реально много тем, которые надо развить, сказать и донести. иногда мне кажется, что на парочку лет хватит, чтоб размышлять об этом и писать, really
-
-
25.09.2012 в 17:16ты только о считай меня или обо всем в целом?
хотя на все, мне кажется, двух лет не хватит
-
-
25.09.2012 в 19:12обо всём. потому что если уж книгу - то надо сказать всё, "считай меня" - одна из многочисленных деталей. фундаментальных, но всё же только часть.
-
-
25.09.2012 в 19:24